Племенной скот - Наталья Лебедева

Окно наполовину закрывали зеленые занавески: оно было большущим, а занавески такими длинными и плотными, каких она в жизни не видела. Был тут и большой белый шкаф, блестящий, как речная вода. Алена все лежала и смотрела на него и гадала: покрашен ли он или вырезан из райского белого дерева, из изнанки волшебного дуба. Наконец, набравшись смелости, она села на постели. Голова ее закружилась, и Алена тут же захотела лечь обратно, но слабость быстро прошла. Она ступила на пол одной ногой, потом другой. Пол был теплым. Алена встала на дрожащие ноги, с трудом выпрямилась, но почти сразу почувствовала себя увереннее. Она подошла к шкафу поближе. Никаких следов краски на нем заметно не было. Алена убедилась, что находится в раю, в волшебном саде-Ирии, где растут деревья с волшебной, сияющей сердцевиной.

Потом она добралась до окна. Выглянула – и у нее захватило дух.

Ирий-сад парил над землей, и сразу стало ясно, для чего Финисту понадобились крылья. Хрустальные горы, блестящие в солнечных лучах, странные, ровные, с плоскими небывалыми вершинами, остались где-то внизу. Выглянув, Алена тут же отпрянула: от такой высоты ей стало страшно. Она села на кровать и принялась думать о разных вещах. Сперва гадала, как смогла забраться сюда, потом начала задаваться вопросами, где она, где Иван и что теперь ей следует делать.

Отвлек ее слабый щелчок: дверь у нее за спиной открылась и впустила женщину. Она показалась Алене настоящей красавицей: с гладкой, без единой морщинки, кожей, с волосами, блестящими так, точно в них вплетены крохотные самоцветы, с фигурой, словно выточенной из камня. И двигалась красавица плавно и нежно, будто только делала вид, что идет по земле, а на самом деле парила в воздухе.

– Алена? – спросила красавица, и было в этом вопросе и «здравствуйте», и утверждение своего превосходства, и плохо скрываемое любопытство.

– Алена, – подтвердила та, робко вставая с кровати.

– Меня зовут Лариса.

– Лариса, – эхом повторила Алена и почувствовала жгучий стыд: за то, что ниже ростом и темнее кожей, за нелепо обрезанные волосы и неуклюжие движения, и за охрипший голос, и за то, что не знает, о чем говорить и как ответить, не нарушив приличий.

– Вы, – начала Лариса осторожно, и каждое ее словно было как шаг по кочке над глубоким болотом, – вы пришли сюда из…

– Из Сергеева. Это деревня.

– И далеко ли ваша деревня?

– Да как сказать… Неделю, наверное, шла. А далеко ль это? Не знаю.

– А зачем… Зачем вы шли?

– Зачем? – Алена закашлялась, да так, что согнулась пополам и руками схватилась за живот, который тут же противно заныл.

Лариса внимательно смотрела на нее, ожидая ответа, и Алене пришлось ответить:

– Жениха ищу.

Лариса опустилась в кресло, приготовившись слушать, и Алена уселась на кровать, стыдливо поджав босые ноги.

– И почему же вы ищете его здесь?

– Так он же как птица – с крыльями. Такие люди в обычной стране не живут. Думаю, только тут и можно найти. А зовут его Финист. Он высокий, глаза у него серые, волосы – светлые, как лен, и волной… Да летать может на крыльях. И остался бы он со мной, да держит его кто-то. Вроде бы Кощей – если он так говорил, да если я запомнила правильно.

– Кощей? – Красавица нахмурилась, и темные ее брови сошлись к переносице.

– Кощей, – робко подтвердила Алена.

Лариса холодно кивнула и, встав из кресла, быстро вышла их комнаты.

Алене было плохо: она не знала, где оказалась и что сделала такого, что к ней ходят все время разные люди, многих из которых она побаивалась за то, что они обращались с ней сухо, трогали холодными руками, заставляли глотать маленькие разноцветные камешки. Ей говорили, что это врачи, лекари, но Алена не знала, верить ли им, хотя день ото дня ей становилось лучше. И нога не болела, и кашель отступал, и даже грубо обкорнанные волосы стали мягче, распушились, чуть завились и не топорщились уже так сильно на затылке.

Страх перед людьми и необычными вещами, что окружали ее, перемежался с приступами тоски – от безделья. В те часы, когда никто не приходил к ней, Алена сидела на кровати, сложив на коленях руки, и читала молитвы. Она просила у милых, одетых в белое и похожих на ангелов женщин, чтобы они нашли ей какое-нибудь дело, но те лишь ласково улыбались, выкладывая на кровать пахнущее свежестью, не Аленой выстиранное белье.

Она пыталась хоть с кем-нибудь поговорить, расспросить о Финисте, но попытки ее были безуспешны. В конце концов тягостные мысли вылились в отчетливое осознание того, что она – пленница. Алена впала в уныние: день за днем сидела на кровати, глядела в стену перед собой и, чтобы хоть чем-то себя занять, растягивала еду на подольше, подъедая все до последнего кусочка. Она вроде и не растолстела, но чувствовала себя отяжелевшей, с неподъемными руками, с ватными ногами, похожими на глиняные кувшины с киселем.

– Говорят, у вас депрессия? – спросила Лариса, входя в комнату.

– Что? – Алена едва повернула голову в ее сторону.

– Тоска.

– Да. Тоскливо тут у вас. И поработать не дают, и не выпускают. Вот вы скажите мне, – Алена вдруг оживилась и повернулась к гостье, – я в тюрьме тут?

– Нет, что вы! – Лариса смутилась: казалось, ей только что стала ясна вся справедливость такого вопроса. – Конечно, нет!

– Ну так если, – Алена вскочила, – если Финиста тут нет, если ошиблась я, почему мне никто не скажет об этом? Почему не отпустят домой? Не хочу так жить! Не хочу!

– Финист, – Лариса задумчиво поджала губы, – Финист тут.

– Тут! – Алена всплеснула руками.

– Просто… Просто это я просила не говорить вам о нем.

– Почему? Почему?!

– Потому что я – его жена.

Алена смотрела пристально, и Ларисе страшно стало от ее взгляда: бессмысленного, бездумного, пустого, будто Алена была сумасшедшей. Словно глаза ее, как тонированные стекла, скрывали бешеную скачку мыслей в голове, словно намеренно маскировали их, чтобы Лариса не могла предугадать, когда вырвется из нее что-то безумное: крик, взгляд, движение… или удар. Лариса испугалась именно этого: что взгляд Аленин сфокусируется в конце концов именно на ней, что она вскрикнет страшно, как дикий зверь, и что набросится и ударит.

Алена подняла руку. Лариса попятилась к двери. Однако Аленины пальцы лишь на несколько мгновений замерли в воздухе, а затем заправили за ухо единственную оставшуюся длинную прядь.

– Жена? – спросила она наконец, и глаза ее оттаяли. Оказалось, что скрывали они не безумие и злость, а напряженную работу мысли. – Нет, ты не жена. Я – жена.

– Как это? – Лариса растерялась. Она поймала себя на том, что раньше она стояла и говорила надменно и слегка презрительно, а Алена сидела на краешке кровати, поджимая под себя ноги в белых больничных носках; теперь же Аленин тон был холоден и решителен, а ей захотелось вдруг присесть и начать слушать, нервно теребя в руках ремень своей сумочки.

– Так ведь по чести надо рассудить, – говорила Алена. – Ко мне он к первой пришел, значит, я и жена.

– А почему ты считаешь, что к тебе он пришел первой? Вот что мне интересно. Он живет со мной уже много лет, – ответила Лариса и устыдилась: слова ее звучали жалким оправданием.

– Так если бы была ты у него, он и не пришел бы ко мне вовсе.

– Но ко мне же он пришел – после тебя! – Лариса чувствовала, как в ней поднимается ярость, и этот внезапно возникший в голове аргумент ожег ее бешеной, почти животной радостью: так, верно, чувствует себя волк после удачного прыжка.

Но Алена не опустила глаз. Она смотрела на Ларису спокойно, и в глазах ее видна была жалость, словно Лариса была маленьким, глупым ребенком.

– Так ты ж навь, – наконец произнесла Алена. – Ты ж кого хочешь заморочишь. Вот по деревням говорят, что ваша сестра очень смела насчет мужиков морочить. И семейные попадаются, и холостые. И мнят себе, будто красавица перед ними. А как спадет морок, такая дрянь из-под красоты из-под вашей лезет, что – тьфу! Так что окрутить мужика чужого для навьи – дело простое. Удержать вот сложнее. А уж если любил он тебя, да так, что прожил с тобой много лет… Нет, не верю я в такое. Не ушел бы он от тебя ко мне. Разгадала бы ты его. Так что каждое твое слово – ложь.

– Ложь?! – Где-то в глубине души Лариса понимала, что ничего не надо объяснять, что надо встать и уйти, и пусть думает, что хочет, но ярость выросла уже до огромных размеров. Вся ревность, все унижение, пережитые ею за три дня, проведенных Андреем с Аленой, рвались наружу, и она не сдержалась: – Да я сама к тебе его отпустила! Сама! Но, как я его отпустила, так он ко мне и вернулся!

– А чего ж отпустила? – Алена говорила тихо, чуть улыбаясь, и столько достоинства было в ее словах, что Лариса едва не задохнулась. Она хотела выкрикнуть, что дело в ребенке, но инстинкт более мощный, чем ее ярость, заставил смолчать.