Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Мой милый Табберт, – говорил фон Врех, – я хочу попросить вас об одолжении. Я уже купил дом для кирхи. Он находится неподалёку отсюда в деревне, но его надо разобрать на брёвна и сплавить до города по этой реке.

– Она называется Иртыш, – снисходительно подсказал Табберт.

– Эти корявые названия не для языка европейца… Вся община была бы вам благодарна, если бы вы взялись руководить работами по перемещению этого здания. Лейтенант Инборг, увы, сейчас занят.

– Хорошо, я сделаю эту работу, – кивнул Табберт. – Но вы уверены, Курт, что кирха – то, что необходимо нашим товарищам?

– Безусловно необходимо, милый Табберт, – убеждённо сказал фон Врех. – Проповеди – лучший способ донести до людей идеи пиетизма.

– Не все, кто оказался здесь, единомышленники профессора Франке.

– Это не имеет никакого значения. Согласитесь, дорогой Табберт: чтобы сохранить достоинство граждан великого государства, в этой русской глуши мы должны соблюдать определённые правила жизни. Они довольно просты. Нельзя роптать и горевать, а свою бедность нужно считать благословением. Нужно много трудиться. Нельзя терять связь с господом. Надо помнить о короле. Следует распространять свои знания и убеждения среди здешних народов, чтобы развитием смягчать их нравы, в том числе и для собственного благополучия. Но эти правила и составляют суть пиетического учения.

– Наверное, вы правы, Курт, – подумав, согласился Табберт и надвинул шляпу на глаза, чтобы не слепило солнце.

– Кстати, я собираюсь в скором времени открыть при школе аптеку.

– Дорогой Курт, вы скоро превзойдёте самого святого Франциска, – усмехнулся Табберт. – Но боюсь, что русские этого не оценят.

– Мой труд не для благодарности, а для того, чтобы сделать мир лучше, – с тайной гордостью признался фон Врех. – Уверен, этого хочет и король.

– Во всяком случае, я – хочу, – иронично сказал Табберт.

Он размышлял, стоит ли ему говорить с Куртом о своём плане.

– Послушайте, Курт, – наконец решился он. – Вы же понимаете, что я способен на более значимые свершения, нежели перевозка крестьянских лачуг. Поэтому, в свою очередь, я тоже хочу попросить вас о помощи.

– К вашим услугам, – охотно сказал фон Врех.

– Вы знаете, что эта река – Иртыш – начинается в Китае?

– Очень интересно, – сказал фон Врех. – И что с того?

– Я поделюсь с вами своим замыслом, Курт, – Табберт почувствовал, что слегка волнуется, потому что его замысел и вправду был крайне необычным. – Я задумал составить обстоятельную карту Иртыша и его притоков, чтобы показать неизвестные в Европе русские пути в Китай.

– Монархам Европы всегда было любопытно это странное государство, – кивнул фон Врех, – а Швеция ещё не имеет своей Ост-Индской компании.

– Надеюсь, моя карта послужит развитию торговли и дипломатии. Но сначала её нужно издать хорошим тиражом, чтобы она продавалась во всех книжных лавках. Насколько я знаю, у профессора Франке при университете в Галле есть гравировальные столы и типография. Я согласен выплачивать четверть прибыли с продажи карты доктору Франке и четверть – вам, Курт.

Фон Врех не отвечал, перебирая вожжи.

– Мой милый Табберт, – виновато заговорил он, – я не могу нарушать законы этой страны, ведь пересылать из России карты нам запрещено.

Табберта окатило разочарование. Фон Врех, увы, не понимал дерзости и величия его проекта. Карта заповедного пути в Китай – не школа и не аптека.

– Весьма жаль, Курт, – холодно сказал Табберт. – Что ж, тогда, может быть, укажете мне для консультаций какого-либо знатока здешних земель? Ведь вы дольше меня живёте в Тобольске.

– Я не знаю такого человека, – фон Врех в сочувствии положил ладонь на руку Табберта, – но вам поможет местный офицер Новицкий. Он ведёт уроки в моей школе. Приходите осенью, когда он вернётся из путешествия.

Глава 2

Войти в «тёмный дом»

Подывися, вотче, яка погань по рыке идэ, – сказал Новицкий.

Филофей подошёл к Новицкому, который стоял у руля дощаника.

– Где, Григорий Ильич?

– Вон тамо, блыжче до брэга. Мытька, поправь рэлю.

Служилый Митька потянул за снасть, поворачивая на мачте релю с парусом. Парус глухо хлопнул, поймав лёгкий ветер. Дощаник медленно повернулся носом к берегу. Тень паруса легла на лица владыки Филофея и полковника Новицкого, и медная казацкая серьга в ухе Новицкого угасла.

Высоко задрав мохнатые ветви и узловатые корневища, по Оби тихо двигался огромный, разлапистый, вывороченный с комлем кедр. Вокруг него в воде рассыпались сучки, хвоя, шишки и куски коры, тянулись какие-то длинные тряпицы, а среди хлама и мусора плыли остяцкие долблёные лодки, привязанные к дереву. Когда дощаник приблизился, кедр пышно взорвался щебечущей стаей мелких птиц – клестов, синиц и завирушек. Служилые, казаки и монахи с борта дощаника разглядывали долблёнки. В лодках лежали полуистлевшие мертвецы, закутанные в гнилые меха или завёрнутые в берестяные куколи. Несколько покойников, оказывается, затерялись и в мусоре. Монахи испуганно крестились. Яшка Черепан – он удил рыбу, – плюясь, принялся сматывать лесу. Десятник служилых Кирьян Кондауров вытащил из-под гребцовой лавки багор и приготовился оттолкнуть мертвяка.

– Могильное дерево, – пояснил он. – Я такие на Тромъёгане видал. Берег подмыло, оно и повалилось.

Могильный кедр медленно отплывал в сторону – будто целый мир задумчиво уходил в вечность, не оглядываясь на тех, кто оставался.

– Поплысти мрецы до льодовитого океани… – мрачно сказал Новицкий.

…Здесь, в Сибири, всё ему казалось каким-то нечеловеческим. Слишком большая земля – бессмысленно, мучительно большая. Здесь тяжёлые облака за день не добирались от одного края неба до другого. Здесь холодное солнце летом не успевало совершить оборот и лишь чуть окуналось за горизонт, чтобы сразу всплыть заново. На такую протяжённость у бога не хватило разнообразия, и всё здесь было заунывно-одинаковым: одинаковые низкие берега, одинаковые леса, одинаковые селения, одинаковые инородцы. Даже вода и воздух были одинаковыми – порой и не понять, плывёт ли по реке их дощаник или парит в пустоте, как соломенный журавлик в светлом тумане.

Но Григорий Новицкий, наказной полковник Войска Запорожского, знал, что этот безъязыкий простор, высасывающий душу, – его наказание за измену. Если он и вправду хочет искупить свой грех, он должен пересечь пустыню честно, как достойно казацкому дворянину: без жалоб и мольб о пощаде. И в тобольской ссылке Новицкий жил своим трудом, а тоске давал волю только на церковном клиросе, когда пел в черкасском хоре.

Владыка Иоанн заметил Новицкого и свёл с владыкой Филофеем.