Сломанный меч - Толеген Касымбеков

видишь, соколятник мой… Осталось у меня всего с десяток коней, — бай горестно согнулся почти до земли. — Только десять из ста… только десять! Наказал нас господь!

Сарыбай зажмурился — у него вдруг закружилась голова. Когда он снова открыл глаза, взгляд его встретился со взглядом Карабая. И такая всепожирающая, ненасытная алчность горела в маленьких, покрасневших глазках этого только что степенно, отрешенно от суеты мирской рассуждавшего старика, что Сарыбай вздрогнул и выронил шкуру барса из рук.

— У нас это есть… — прохрипел Кара. — Есть мертвое богатство. Оно не принесет ни хлеба, ни мяса, оно лишь забава для сытого.

Не разгибая спины, Кара поднял дрожащие руки, закрыл ими лицо и горестно завыл, оплакивая погибшие табуны и отары.

Сарыбай никак не ожидал услышать такое. Растерянно попятился и стоял, не зная, то ли сказать слова утешения, то ли смеяться над завываниями Карабая.

Сотней лошадей владел Карабай, жил в достатке, но жена его не рожала. Он подумывал о том, чтобы взять еще жену помоложе, которая родила бы ему детей, но ведь с молодой бабой хлопот не оберешься. Ей нужны ласки да забавы, а где ему взять на это силы? Известное дело, жена старика — жена для всех. И Кара махнул на все рукой. Дожив до старости, окончательно потеряв надежду стать отцом, только и тешил он себя своим достатком, нарадоваться не мог на табуны коней, на отары овец.

— Полно вам, Кара-аке… Надо подчиниться божьей воле. Не горюйте. Я беру назад свои слова, я ничего не прошу у вас, извините…

Карабай сидел все так же, закрыв руками лицо. Сарыбай поспешно вышел из юрты, даже не вспомнив о барсовой шкуре.

— Сглазили вы мое добро, черные вороны! Завистники проклятые… Табуны мои, табуны! — снова запричитал Карабай.

Сарыбаю стыдно было, что кинулся за помощью к. этому человеку, невыносимо стыдно. Он шел прочь от мрачных, как могильники, юрт, шел, не обращая внимания на то, что полы распахнутой шубы путаются в ногах.

Соколятник выезжал, бывало, на охоту, как на праздник, не один, а с несколькими помощниками; гордо красовался он на горячем гнедом коне, за которым послушно бежала свора гончих. Сегодня он шел один, пеший, посадив беркута себе на плечо.

— Не было счастья на долю моей борзой, может, выпадет оно тебе, хваткий беркут.

Тишина в горах. Даже птиц не слышно. Лощины зазеленели, но на вершинах еще лежит снег. Горы будто дремлют, окутанные дымкой тумана. Тишина. Синие пролески и ярко-желтые лютики расцветили землю. Пар поднимается над влажными луговинами, воздух напоен духом молодой зелени и неповторимо свежим запахом талой снеговой воды.

Беркут тяжел. От тяжести этой ныло у Сарыбая плечо, он невольно опускал его все ниже. Пересадил птицу на другое плечо. Твердые когти беркута крепко вцепились в ключицу.

Долго бродил Сарыбай по горам. Долго и безуспешно. Злое упрямство овладело охотником, он не хотел бросать поиски. Шел и шел, обливаясь от усталости потом. Поднявшись на невысокий взгорок, решил отдохнуть. Снял с плеча птицу, усадил на камень. Бессильно опустился на землю сам, облизывая пересохшие, потрескавшиеся губы. Сидел, подперши ладонью щеку, думал, как быть дальше. В ушах звенела тишина. Только ветер, налетая порывами, печальным шорохом проносился по невысоким еще кустикам полыни. Сарыбай скоро остыл и чувствовал теперь, как пропитавшаяся соленым потом рубаха холодит, прикасаясь к телу. Охотник поежился. А день был какой-то мягкий и сонный, и оттого, должно быть, помягчело и на сердце у Сарыбая. Он снял было чепан, постелил на землю и прилег, но тут же встал, почувствовав, как размаривает его сон. Стянув с себя рубаху, почесал под мышками и принялся выбирать из рубахи вшей. Вот проклятые твари, стоит человеку отощать, так и нападут на него…

Забеспокоился, захлопал крыльями беркут на камне, защелкал клювом, вытягивая шею. Птица тянулась навстречу ветру, навстречу свободному простору…

— Учуял что-нибудь…

Сарыбай снял с головы беркута колпачок. Орел тотчас вырвался из рук и взмыл в высоту. У Сарыбая забилось сердце. Пошли, бог, удачу, пошли добычу! Охотник, сощурившись, глядел в небо, поглядывал и по сторонам, стараясь угадать, откуда появится дичь.

Беркут все набирал высоту, уходил кругами и наконец скрылся из глаз. Соколятник ждал его возвращения с нетерпением и беспокойством. Нет… Только ветер по-прежнему шуршит среди зарослей полыни. Неужто не вернется орел?

Хваткий мой, неужели ты улетел… бросил меня… Чтоб мне пропасть, не сумел я уберечь тебя в лихую годину… — бормотал в страхе Сарыбай, не имея сил, не имея смелости громко, по-охотничьи, позвать птицу.

— Хваткий мой… как родного сына, любил я тебя…

Знакомый клекот донесся сверху. Летит! У Сарыбая от радости разрывалось сердце. Беркут клекотал так тогда лишь, когда видел добычу. Охотник, забыв надеть рубаху, бросился бежать навстречу приближающемуся клекоту. Задыхающимся голосом выкрикивал благодарственные слова богу. Беркут несся с высоты, но Сарыбай не видел пока добычи… Совсем близко свист широких крыльев… Птица камнем упала на охотника, чуть не сбив его с ног. Сарыбай едва успел загородить лицо подставкой, на которой обычно держат соколятники ловчую птицу. Беркут ударил ногой, подставка вылетела у Сарыбая из рук.

— А-а-а… Что ты делаешь, хваткий мой?!

Беркут не узнал хозяина. Он долго кружил над горами, не находя никакой добычи, ничего живого, потом увидел полуголого Сарыбая и принял его в этом непривычном обличье за какую-то дичь.

Орел взмыл и снова бросился на охотника, растопырив страшные кривые когти, раскрыв голодный клюв. Смерть! Безоружный человек завертелся вокруг камня, ища укрытия. Смерть! Сарыбай потерял голову от страха, вспомнив во внезапном озарении окровавленную голову убитой им борзой. Теперь его, Сарыбая, черед. Настало возмездие.

Охотник не хотел умирать. Он сопротивлялся, как мог, в ярости не чувствуя боли от ударов железного клюва, от рывков крючковатых когтей. Беркут клевал его в лицо, стараясь добраться до глаз. Удар… Еще… Искры полетели у Сарыбая из глаз. Стиснув изо всей силы веки, он вслепую продолжал схватку. Прижал коленом ногу птицы, рукой ухватил за шею, крутил, сжимал, душил… Навалился всем телом.

Немного погодя Сарыбай встал у неподвижно распростертого тела беркута. Встал и тогда только решился открыть глаза. Но ничего не увидел, и казалось ему, что глаза не открываются. Поднес руку, потрогал глазницы. Рука ощутила липкую влажность. Кровь… Сарыбай понял, что это кровь, но не видел ее. Непроглядная тьма закрыла от него сияющий мир. Сарыбай чувствовал, как волна жаркой боли заливает все тело. О создатель, ты лишил зрения раба своего! Охотник зашатался, подкосились ноги, и рухнул он