Сломанный меч - Толеген Касымбеков

благ бренного мира. Поднять руку на него — грех и на этом свете и на том, неискупимый грех. И дервиш ушел невредимый.

О смертный, смертный божий раб,

Жалка твоя судьба.

Рабами суждено нам жить,

Согласию средь нас не быть…

Таяла, растекалась толпа. Там, где прошли палачи, остались лежать кто ничком, кто на спине — убитые. Из живых никто не осмеливался склониться над мертвым, поглядеть в лицо, дотронуться до окровавленного тела. У ворот в дальнем конце базара палачи пропускали мимо себя людей по одному, как баранов.

Нармамбет-датха закрыл глаза, заткнул уши. Не в силах был слушать крики, не в силах видеть отчаянные лица. Но крики звенели в ушах, лица стояли перед глазами. Как ни старался датха, не мог удержать слезы. Рыдая, склонил седую голову перед Кудаяр-ханом.

— О повелитель… Вот я припал к стопам твоим. Не сделал этого Мусулманкул — делаю я. Молю тебя, заклинаю… Останови кровопролитие, повелитель.

Кудаяр-хан смотрел на него угрюмо. Нармамбет-датха еще ниже опустил голову, коснулся лбом пола.

— О повелитель… Просить плату за содеянное добро — дело собаки. Пусть я стану собакой. Я прошу. Останови резню. В тяжелые для тебя времена я был плетью в твоей руке, был тебе опорой на подъемах и спусках. Во имя этого выполни мою просьбу, останови кровопролитие. Если сделанное мною для тебя ничего не стоит, прошу не за бывшие мои услуги, а за будущие выполнить мою просьбу. До конца дней своих буду тебе верным слугой…

Кудаяр-хан не дрогнул. Нияз-кушбеги, который все это время смотрел на хана со страхом, — а не смягчится ли, причем смягчится в присутствии Кедейбая, вожака кочевых родов, — сказал со вздохом облегчения:

— Почтенный и уважаемый датха! О чем вы толкуете? Мы с вами рабы повелителя. Нет у нас права, датха, требовать от повелителя вознаграждения за то, что мы сделали тогда-то и тогда-то. Подобный поступок есть нарушение шариата. А вы ведь знаете, уважаемый датха, что преступающий законы шариата достоин кары повелителя на этом свете, а на том свете осужден будет гореть в адском огне.

Кудаяр-хан гневался. О чем тут говорить? Хан — воплощение бога на земле. Кто из простых смертных смеет препираться с ним? Любой должен проявлять полную покорность, чего бы ни пожелал от него хан. Непристойно ведет себя Нармамбет-датха, предъявляя свои счеты к нему, хану.

— Знаете ли вы, кому служите, датха? Понимаете ли, с кем пытаетесь сводить счеты? — сказал он, и Нар-мамбет опомнился.

Кудаяр-хан приподнялся, Нияз-кушбеги поддержал его под локоть. Хан повернулся к выходу из шатра. Нармамбет выхватил из ножен маленький кривой меч с выложенной драгоценными камнями рукоятью — скорее украшение, а не оружие. Бросил меч под ноги хану.

— На! Зачем мне жизнь, когда истребляют мой народ? Руби мне голову… Я тоже кипчак!

Кудаяр-хан даже не глянул на него. Осторожно перешагнул через меч и ушел.

В ту же ночь оседлал Нармамбет коня. Был отдан тайный приказ не выпускать датху из города. У каждых из восемнадцати городских ворот стоял во главе охраны сотник, и каждый сотник был строго предупрежден. Нармамбет-датха двинулся не к дороге на Ташкент, но к дороге на Бухару. Он знал, конечно, что пути ему преграждены, и решил идти напролом, решил пробиться любой ценой. Сел на белогривого игреневого скакуна, голову свою повязал красным, сменил дорогую парчовую одежду на черную кольчугу, подпоясался крепко, взял обоюдоострый боевой меч… Так и ехал он впереди своих джигитов, держа обнаженный меч, — будто на поединок. Давно он не брал в руки боевого оружия: ни возраст, ни положение не требовали того. Сегодня же он рвался вперед, точно лев, ушедший из засады.

Стражники ждали его. Сотник, который стоял на стене над воротами, крикнул:

— Датха! Вернись! Повелитель приказал… — на этом речь сотника оборвалась: перевалившись через зубцы крепостной стены, упал он наземь…

Нармамбет сунул за пояс еще дымящийся русский пистолет.

— Вперед! С именем бога! — крикнул датха и первый ринулся к воротам.

Ударили два выстрела — попадали с коней два Нармамбетовых джигита. Началась рукопашная, засверкали клинки. Кипчаки бились насмерть — им нечего было терять. Остаться в городе — верная смерть, пробиться, уйти из города — возможное спасение, если не всем из них, то хоть некоторым. Не страшась выстрелов, не обращая внимания на раны, теснили они сторожевую сотню, упорно теснили к воротам.

— Рубите! С богом! Бейте их!

Голос Нармамбета-датхи гремел в ночной темноте, далеко-далеко разносился по городу. От ближайших ворот скакали уже на шум боя конные воины. С одной из башен ударила пушка… В ужасе пробуждались в своих домах горожане: господь всемилостивый, снова схватка, снова льется кровь!..

Не поспела к стражникам подмога, смяли их джигиты Нармамбета, отворили ворота и ушли, укрылись в объятиях ночи. Вслед им еще два раза выпалила пушка, но напрасно. Гулким эхом отдались в ночной степи орудийные выстрелы, и наступила тишина.

8

Пал Мусулманкул. Кончилась ли на этом смута в орде?

Кудаяр-хан продолжал избиение кипчаков. У тех, кто толкал его на это, была своя цель. Они внушали хану, что пока не стерт с лица земли последний кипчак, не будет мира и покоя. Кипчаки были племенем сильным, влиятельным и многочисленным, расправиться с ними значило не только избавиться от их непосредственных притязаний на власть, это значило лишить могучей опоры кочевые племена. И вот наиболее дальновидные из кочевничьих биев, Алымбек-датха и Алымкул, в 1858 году объединились с кипчаками и создали большое войско. От повиновения Кудаяр-хану они отказались, ханом своим объявили Мала-бека. Двинулись отряды кочевников с высоких гор, от истоков Карадарьи и Нарына, двинулись на быстроногих, выносливых конях… Кудаяр-хан бежал в Бухару…

Не стало Кудаяр-хана у власти. Не стало у власти и Касыма-минбаши и Нияза-кушбсги. Прекратились ли на этом раздоры?

Мала-хан старался собрать вокруг себя как можно больше биев кочевых родов. Он и войско создавал в основном из кочевников, полагая, что они более отважны, более искусны в воинском деле. Но истребить, как того некоторые хотели, все племя мангытов в отмщение за кипчаков Мала-хан не позволил. Он приложил все усилия, чтобы помирить старейшин враждебных племен. При дворе ввел бухарские порядки, стремился усилить личную власть хана и свести на нет роль минбаши. На этом месте был при нем Алымбек-датха, но хан только на словах признавал его, а на деле не допускал его к государственным делам. Неусыпно следил он за приближенными, знал все тонкости их взаимоотношений