Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Ваня вздрогнул и мотнул головой:

— А черрт его знает!..

— Вот черт — он, верно и в самом деле знает, — зловеще заметил Осип. — Да только и нам бы узнать-от не помешало.

— Ты думаешь, что мы можем увидеть его… и в Петербурге?

— Как говорил Шерлок Холмс, — отозвался удачно подвизавшийся на поприще литературного цитирования Александр Ильич, — что если дьявол может погубить человека в Дартмурских болотах, то он достанет его и в Лондоне, потому как сложно представить себе дьявола с такой узко местной властью. Ведь это не какой-нибудь член приходского управления. Так и у вас: если он гуляет по парижскому кладбищу, то что помешает ему погулять по Пискаревке и по Волковому?

Ваня вторично поежился, как будто ему было зябко, хотя воздух в кухне был теплым, даже душноватым.

— Как бы то ни было, — наконец сказал он, — нам нужно выходить на Жодле и Али. В конце концов они похитили Настю, и нужно ее освободить… если она еще жива.

— Типун тебе на язык, — внушительно проговорил месье Моржов. — Может, и жива. Настюха — девка ушлая, проворная, так что могла и срыгнуть от ентих… разведчиков хранцузских. М-да.

— Только вот что, папа, — проговорил Иван Саныч, — ты вроде как говорил, что мы с Осипом поступили в федеральный розыск. Тогда, когда была вся эта катавасия с Осокиным, Блиновым и братией. Стало быть, мы и сейчас?…

— Нет, — ответил Астахов-старший. — Уголовное дело было номинально заведено, но тут же прекращено за отсутствием состава преступления. Сам понимаешь, я немного поддавил.

Зачем мне лишний шум вокруг моей фамилии. Как ты уехал в Париж, так все и затихло. Как говорится, нет человека, нет и проблемы.

Ваня кашлянул.

— Так значит, — начал он, — значит, что я могу жить под своим настоящим именем?

— Да.

— И никто меня не схватит за жабры и не припрет в мусарню?

— Никто. Если будешь вести себя умненько.

— Просто завещание написано не на Хлестову Жанну Николаевну, которую я заколебался изображать в Париже, а на Астахова Ивана Александровича. Значит, мне можно перерегистрировать загранпаспорт?

— Можно. Я этим займусь, — ответил отец. — Но чуть попозже.

— Договорились.

— А вот я лучше поживу под Новоженовым Иосифом Михалычем, — отозвался Осип. — А чаво ж? Оно все благозвучнее, чем мое природное. Моржов, стало быть.

Иван Саныч принужденно засмеялся.

— Ладно, — поднимаясь со стула, сказал Александр Ильич, — поехал я. Все мне с вами понятно. Оформлю тебе новый паспорт, Ванька. Сделаю запрос в ФСБ по этим Жодле и Али. Не знаю, как насчет Жодле, но на человека с замечательной фамилией Магомадов, к тому же являющегося французским подданным, что-то быть должно. Теперь у меня два вопроса. Первый: сколько я получу, если дело выгорит?

— О-па! — сказал Осип.

Ваня выпустил сквозь сжатые зубы:

— А сколько бы ты хотел, папа?

Александр Ильич провел тяжелым взглядом по стареньким выцветшим обоям, которые, верно, клеил Степан Семенович Гарпагин еще до своего выдворения из — тогда еще — Советского Союза, и веско уронил:

— Половину.

Иван Саныч широко раскрыл глаза, но тут же совладал с собой и даже нашел в себе силы обозначить в голосе холодную иронию:

— И ключи от дома в Барселоне. Он у меня тоже значится в завещании. А также пожизненное пособие по бедности в размере миллиона долларов в год. Это несерьезно, папа. Максимум, что я тебе дам — это миллион.

— Ого, какой у меня сын, — сказал Астахов. — Так запросто говорит: миллион. Миллион чего?

— Франков, разумеется. Ведь наследство-то французское. Или ты предпочитаешь брать пиломатериалами, то есть рубликами?

— Я предпочитаю брать долларами, — сказал Астахов-старший жестко. — Или фунтами стерлингов. Но твой миллион я пока возьму. Условно-заочно. В качестве аванса. Ладно, с этим вопросом пока что калиточку прикрыли. Теперь второй вопрос. Вы собираетесь жить пока что здесь, на этой квартире? Она же вроде не передана в твое пользование, так, Иван?

Тот только пожал плечами: дескать, кому нужны эти формальности?…

— А какой тут телефон?

— А я не знаю, — ответил Астахов-младший.

— То есть? А, ну да. А, сейчас узнаем. — Александр Ильич подошел к аппарату, быстро накрутил диск и отрывисто произнес в трубку:

— Роман? Роман, посмотри-ка на определителе, с какого номера я звоню. Какой? — Александр Ильич открыл маленькую записную книжечку в тисненом кожаном переплете и наскоро занес туда несколько цифр. — Ага… нормально. Все. Сейчас спускаюсь.

— Кому это ты звонил, Ильич? — подозрительно осведомился Осип, тренькая уже на одной струне (еще одну он уже порвал).

— Моему шоферу в машину. У подъезда меня дожидается. В общем, номер у вас теперь 510-28-78.

— На сто-ол Марррусю ложуть… шашнадцать бе-елых враче-о-ов… и кажинный ножик вымаить из ейных белых грудьйе-о-овв!.. — незамедлительно откликнулся Осип.

* * *

После ухода отца Иван Саныч остервенело содрал с себя «дамское» и покидал по разным углам комнаты: платье в одну сторону, колготки в другую, а бюстгальтер, набитый ватой, зашвырнул на люстру, где последний, игриво покачиваясь, и остался висеть.

— А-ат черррт!

— Ты о чем, Саныч?

— Не о чем, а о ком, — сказал Ваня, сдирая упаковку с пачки сосисок с той же неистовостью, с какой он только что стянул женские шмотки со своего тощего тела, несколько поприпухшего, впрочем, на сытных парижских хлебах. — О драгоценном родителе, конечно. Эко его разгубастило: половину!! А вообще ему следовало бы доехать до стольного граду Москвы, завернуть на Багратионовский рынок и приобрести там губозакаточную машинку.

— Енто ишшо чаво? — выдал Осип свой традиционный словесный набор.

— Что бы жизнь медом не казалась!..

— А чаво ты вообще думаешь, Саныч: поможет он нам? Ильич — мужик корыстный, за бабки черту душу продаст. А у тебя реальная ента… першпектива.

— То-то и оно, что черту, — сказал Иван Иван Саныч задумчиво, верно, вспомнив черного человека с парижского кладбища. — Страшно мне, Осип Савельевич, — вдруг проговорил он, впервые за все знакомство с Моржовым поименовал того по имени-отчеству. — Страшно и зыбко. Как будто ступаешь по трясине, в которую какой-то осел зашвырнул сундук с золотом: не знаешь, что будет на следующем шагу — то ли на богатство наткнешься, то ли влипнешь в такой омут, из которого уже нет возврата.

— Да брось ты, Саныч, — отмахнулся Осип, — не грузи. Самому скверно. Тут ведь такое дело, что и у меня или пан, или пропал. Будем кумекать. А сейчас главное — разыскать ентих Жодле с Али и взять их тепленькими. Хотя черт его знает, кто там кого брать будет… ребята они, канешна-а, тертые. Да уж. А сейчас давай-ка вздремнем немного, Ваня. Что-то я немного припух с дороги-от. На меня вообще эти перелеты плохо действуют…

— Это да, Осип, — сказал Астахов, бросая сосиски на сковороду, — а вообще мне не нравится, что мы связались с папашей. Мутный он человек, сдаст нас запросто.

— А что же ты ему диск тогда отдал?

— А у нас другого выхода нет, — выговорил Иван. — Просто нет. Его возможности с нашими просто несопоставимы. Быть может, у него и сейчас есть эти самые двенадцать миллионов долларов, что достались мне по этому гребаному завещанию.

— Не знаю, — откликнул Осип, — мне думается, что у него гораздо больше есть. Но енто неважно. Для него главное — свою выгоду состричь. А люди для него, даже коли сын родной — енто ерунда. Так… кирпичики, из которых он строит здание свово благополучия.

Осип начал выражаться образно. Это был верный признак того, что он встревожен и вскоре устранит эпитет «образно» и станет просто — выражаться.

— И опять же об ентом диске, едрит его мать! — импульсивно продолжал он. — Не ндравитси мне енто. Чаво там может быть, на этом диске?

— Секретная информация, — буркнул Ваня. — Чертежи какой-нибудь секретной разработки, стыренной из военного КБ… какая-нибудь ракетная установка С-500 или С-600.

— Дык таких же еще нет!

— Вот то-то и оно. Опытных образцов, может, еще и нет, а в теории уже есть, — выговорил Ваня тем тоном, каким в Париже он рассуждал о точечных взрывах направленного действия.

— Н-да? Ну, можа, и так. А все равно надо подстраховаться.

— В смысле?

— В смысле — не через одного Ильича работать. Ильич под себя гребет, может нам и не так сработать, а как ему удобнее будет.

— А через кого же еще собираешься работать? — скептически спросил Иван Саныч. — Кто это из твоих знакомых более влиятелен и имеет больше связей и возможностей, чем мой папа? Разве что только папа римский? — съерничал он.

— Насчет влияния не поспорю, — сказал Осип, — Александр Ильич человек серьезный, у него даже в Госдуме свои завязочки и зацепочки имеются через нужных человечков. А вот насчет связей — тут, Саныч, ишшо можна-а поспорить. Я ведь не всю жизнь под твоим батей ходил. Были и другие знакомства… через них можно пошарить.