Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

— В смысле — убили.

— Плохой смысл, — сказал Астахов-старший. — Очень плохой смысл. А что за диск?

— Да я сам бы дорого дал, чтобы узнать, — отозвался Иван Саныч, — да только, папа, там какие-то коды доступа навороченные стоят. Пассворды. Так что до информации я не докопался. А она там, верно, важная, если за ней Жодле с Али Магомадовым так гоняются.

— Везде ты, Ванька, влипнешь, — сказал отец, — как говорится в пословице: свинья везде грязь найдет. Даже в Париже, как ты.

— Да там такое… — уклончиво выговорил Иван, — между прочим, дорогой папа, ты сам подлил масла в огонь: кто просил тебя говорить, что мы с Осипом — следователи Генпрокуратуры, а? Никто тебя такого говорить не просил. Нас там из-за этого и плющили, собственно. А ты мне тут втираешь про свинью. Поговорочки разные…

— А что мне, собственно, этому Гарпагину надо было говорить? Да если бы я ему сказал, кто вы на самом деле, а именно — мелкий жулик, страдающий алкоголизмом и клептоманией, а также вор-рецидивист…

— С тобой же и мотали, Ильич, — тут же перебил его Осип, — ты, между прочим, тоже загремел не за высаживание помдорной рассады, а за то, что захомутал аж вагон с шинами для «жигуличек» и толкнул его налево. А прямо на суде украл ручку у прокурора. С золотым пером. Так что ты енто… не очень про кляптоманию Ванькину. Твое семя-от. Да от его жизни собачьей станешь тут кляптоманом.

— Тебе в комитет солдатских матерей надо на работу устроиться, — отозвался Астахов-старший. — Дежурным плакальщиком. Красиво разливаешься. Ладно. Рассказывайте ваше дело. Чем смогу, помогу. А сколько, ты говоришь, у тебя наследство, Ванька?

— Вот с этого и надо было начинать! Вот именно это я и ожидал услышать! — пафосно объявил Ваня. — А то, папа, когда ты начинаешь строить из себя заботливого отца семейства и этакого усатого няня, у тебя как-то не очень получается. А тут, как грится, все чисто конкретно: какое лавэ, Ваня, ты отгребаешь и сколько тебе поставить в мою долю. За услуги, стало быть.

— Ты не паясничай. Ты дело говори.

— А что тут дело говорить? Отписал мне дядя Степан щедрой ручкой семьдесят миллионов, так торопился мне наследство оставить, что уже при смерти, в больничной палате, заперся с нотариусом или еще каким-то там крючкотворишкой, и… и вот. Отписать-то он отписал, все это замечательно, да только сделал добрый дядюшка в конце маленокую приписочку. А в приписочке написано ни больше ни меньше как непременное условие найти убийц Жака… этого слуга, хороший дядька, кстати… и Николя. И разыскать какой-то гребаный сейф, который у него сперли из кладовки.

— Ничаво себе кладовка, — подал голос Осип, который все это время сидел в углу и вяло тренькал на взятой с антресолей пыльной балалайке с двумя струнами (третья была порвана). — Так ента кладовка-от раза в три больше вот ентой квартиры. Если не в четыре.

— Ну да, — кивнул Астахов. — И до тех пор, пока я не найду всего этого, денежки я не получу. Будут валяться на счетах в банке.

— Значит, тебе половина денег. А вторая половина кому? Лизе, дочке Гарпагина?

— Угу. С ней тоже вышла заковыка. Он вот тут замуж собралась.

— Замуж? Лиза? Так она же вроде мужчинами не интересовалась?

— Заинтересовалась.

— Да, повезет кому-то. Дама она теперь денежная. И за кого ж она собралась?

— За Осипа, — просто ответил Иван Саныч.

Глаза Астахова-старшего округлились, и он посмотрел на сына с таким видом, с каковым заботливый врач психиатрической клиники лицезреет пациента в период сезонного обострения.

— А чаво ж, — важно сказал Осип. — Жаницца — оно дело хорошее.

Александр Ильич сделал какое-то неожиданно резкое движение и, дрыгнув в воздухе ногами, чего он не делал уже лет десять, с того момента, как еще при Горбачеве трое отморозков из конкурирующего кооператива хотели повесить его в гаражах, — захохотал:

— За О-осипа-а?! За-му-у-уж?! Да ну!!

— А чаво ж, — повторил месье Моржов, но уже с легкой ноткой обиды, — вот тебе и да ну. — Он тренькнул на одной струне. — И почему не за мене? Мужик я справный, а чаво ж денег енто… нету, так у нее самой гребись они лопатой. Тольки, Сан Ильич, она со мной обручилась, а в ихний загс, ратуш, что ли, по-ихнему… идти пока не хочет. Грит: пособи Санычу найти ентих уродов, потом и свадьбу закаруселим. Со свадебным путяшествием по всяким морям, океанам, островам и другим Индиям.

— Да-а, дела-а, — протянул Астахов-старший. — Только я одного не пойму: я чего вы в Питер-то приперлись? Ведь господа убийцы и похитители сейфов, верно, обитают в городе Париже?

— А вот так расклад лег, — проговорил Иван Александрович и наскоро пересказал отцу известные бурные события; Астахов-старший слушал и хмурился, а Осип тренькал на балалайке и дурноватым голосом тихонько подвывал «парижскую народную»:

— Марруся в ен-сти-туте Сикли-хвасов-сковвва!..

— Ты, Иван, в своем репертуаре, — подытожил Александр Ильич после того, как сын закончил живописать парижские злоключения семейства Гарпагиных и примкнувших к ним Осипа, Ивана Саныча и шофероповара Жака Дюгарри, уже покойного. Этот последний, то бишь Жак Дюгарри, вызвал первый комментарий Астахова-старшего к перечисленным событиям.

— Не думаю, — сказал Астахов, — что этот Жак мог вызвать чье-то недовольство, тем более недовольство Жодле и Али Магомадова. Я же знаю Жака: нормальный трудяга, каких в Париже еще поискать. К тому же он пользуется расположением Степана Семеновича… то есть пользовался. Скорее всего, его никто убивать не собирался. Просто в тот момент, когда похитители сейфа проникли в подвал, Жак мог проснуться и услышать подозрительные звуки из подполья. Он поспешил выяснить, в чем дело, ну и получил по голове чем-то увесистым. Но этовсе блеклые теории, возможно, не имеющие ничего общего с реальностью. В этот убийстве пусть копается комиссар Жюв… то есть комиссар Руж. Я свяжусь с ним через Шуазеля, начальника полиции Сен-Дени.

— А ты и его знаешь, папа?

— Нет, не знаю. Лично, по крайней мере. Просто Гарпагин имел обыкновение ругать всех и вся в Сен-Дени, особенно налегая на очернение госпожи Шаллон, мэра предместья. Так что по именам я смогу перечислить всю администрацию Сен-Дени. Скажу Шаллон, что убит мой близкий родственник, и через российское посольство в Париже… у меня там работает хороший знакомый… наведу справки. (Осип отставил балалайку и прицыкнул языком: дескать, ай да Ильич, ай да сукин сын, везде у него знакомства!) Но это, как говорится, тоже теоретизирование. А вот с Жодле и Али Магомадовым, которые, по вашим словам, сейчас могут быть в Питере, можно поработать поплотнее. Откуда у тебя, Осип, сведения о том, что они в России, в Петербурге?

— А так, — уклончиво сказал Осип, — у меня много друзей стало, после того как я нацелился на Лизавету. Один работает в каком-то там информационном… то ли агентстве, то ли ишшо чаво-то… в общем, он показал мне список пассажиров самолета Париж — Питер, пятидневной давности, что ли, где черным по белому написано: Жодле, Эрик; Магомадов, Али. Вот откуда у меня такие… такие сведения.

— Понятно. Н-да. С этими Жодле и Магомадовыми может быть сложно, если они оформлены не как частные лица, а как сотрудники дипкорпуса… скажем, приписаны к генеральному консульству Франции. Разведка, говорите?

— Угу…

— А где тот диск, что ты, Ваня, стырил у этого француза?

— Возвратил на родину, — с мрачно наигранной помпезностью ответил Иван Саныч.

— Значит, он у тебя с собой?

— А чаво ж! — за Ивана ответил Моржов. — «Маррруся в енститу-те…» С собой, стало быть. Канешна-а.

— Перебрось-ка сюда.

Иван Саныч подозрительно посмотрел на отца, а потом встал и медленно побрел в комнату, откуда возвратился уже с диском.

— Дам я своим ребятам из программного отдела, — сказал Александр Ильич, крутя его в руках.

— Не ребятам, а лучче — ребяту, — косноязычно отозвался Осип. Негоже, что бы сто человек в ентот диск зекали. Там что-то важное. К тому же… — Осип передернул квадратными плечами, — к тому же есть у меня одна нехорошая мыслишка, что…

— И что?!

— Что енто вовсе не Жодле с Али набедокурили с Жаком, Николя и особенно сейфом.

— А кто? — в смятении пробормотал Ваня, не ожидавший такого поворота беседы. Для него виновность Жодле, верно, стала такой же аксиомой, как постулат геометрии Евклида о параллельных прямых. Но как на всякого Евклида найдется свой Лобачевский, так и на всякого убежденного в причастности Жодле и Али к вышеперечисленным преступлениям нашелся свой сомневающийся Осип.

— А ты помнишь, Саныч, того черного человечка, которого мы видели сначала на парижском кладбище, а потом в аеропорту? Вот тот, который вынюхивал… высматривал что-то…

— «Черный человек на кровать мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь», — процитировал классика Астахов-старший. — Что это за черный человек такой, да еще с парижского кладбища?