Маленькая балерина - Ольга Смецкая

На какое-то время Титус замолчал.

– И что? – не выдержала я.

– Сэмсона уволили. Резонанс от заметки получился огромный, да только подтверждения сенсации не было. Дело кое-как замяли, однако тут на западное побережье США обрушились волны невиданной силы и параллельно стала приходить информация о чем-то ужасном, происходившем в Индийском океане. Волны как раз явились отголоском извержения вулкана Кракатау. Тогда погибло почти сорок тысяч человек, это было самое мощное извержение в истории человечества. Катастрофа, которую видел во сне Сэмсон, оказалась реальностью. Как видите, мозг Сэмсона принял суммарные сигналы умирающих людей и стал проводником информации из одного мира в другой. Единственное, что в его видении не совпадало с действительностью, так это название острова. Он написал Праломе, хотя на самом деле это был Кракатау.

– Потрясающе! – восторженно воскликнула Гала и захлопала в ладоши. – Не первый раз слышу эту историю, и все равно мурашки по коже. Арсюша, но ты расскажи, что потом было!

– А потом было вот что. Через много-много лет, когда Сэмсон состарился, Голландское историческое общество подарило ему старинную карту. Догадайтесь, как на той карте назывался Кракатау?

– Праломе, – еле слышно прошептала я.

– Вы совершенно правы, – так же шепотом подтвердил Титус и направился к выходу.

– А птицы? – адресовала я вопрос ему в спину, почему-то вспомнив рассказ Дафны Дю Морье «Птицы», по которому Альфред Хичкок снял свой знаменитый фильм.

– Что птицы? – Титус обернулся и полоснул меня взглядом.

– Они тоже, как вы говорите, «операторы связи»?

– Они, скорее, посланники, – туманно пояснил Титус и добавил: – Их посылают за душами, улетающими от тела после смерти. Иногда они возвращаются за новыми порциями душ.

Москва, осень 1947 года.

Погода стояла ужасная. Под стать настроению. Свинцовые небеса плевались косыми струями дождя. Острыми, как бритва, и жалящими, как оса.

По утрам, когда Кара спешила в театр на репетицию, дождь больно, словно розгами, хлестал ее по щекам. Ноги утопали в ледяной жиже, безжалостный северный ветер срывал одежду. Но Каре было все равно. Ее больше ничто не трогало. Отныне она не способна была чувствовать. Казалось, что вместе с честью Стертый украл и ее душу.

Ее не волновал тот факт, что за ней повсюду следует большая черная машина, что под окнами круглосуточно топчется подозрительный субъект. Она не задумывалась, один и тот же это субъект или каждый день – разный.

Она забыла Рим, Дюка. Лишь когда касалась пальцами оставшейся части кулона, сердце болезненно сжималось.

Кара старалась полностью отдаться работе, но теперь и балет перестал быть для нее смыслом жизни.

А в театре пока ничего не знали. Или делали вид. Она по-прежнему была занята до предела. Репетировала роль Тао Хоа – главную партию в спектакле «Красный мак», который решили восстановить на сцене театра. Танцевала «Лебединое озеро», «Жизель», «Бахчисарайский фонтан». Уходила из дома ранним утром и приползала без сил за полночь. Только так она могла существовать, только так…

Тая не узнавала ее. Тая – младшая из четырех сестер Кариной матери, незамужняя и бездетная, жила у Кары после того, как ее семья погибла от голода во время Ленинградской блокады, а сама она чудом выжила.

– Деточка, – спрашивала она со слезами на глазах, сжимая ледяные Карины пальцы в своих, – что с тобой? Что случилось?

– Все нормально, – отвечала Кара бесцветным голосом, – я просто устала.

Деточка – это звучало слишком. Тая была старше Кары всего на пять лет, ей не исполнилось еще и сорока. Но пережитое горе оставило неизгладимый след на ее высохшем лице.

Почти ежедневно приходил Базиль. Кара отказывалась с ним разговаривать, ссылаясь опять же на усталость. И Тая с Базилем громко и взволнованно шептались в коридоре. О чем? Кара не знала. Она не прислушивалась, ей было все равно.

С Верой Кара тоже больше не общалась. Однажды, где-то через неделю после возвращения в Москву, Вера явилась во время спектакля в гримерную. Встала в дверях, прислонилась спиной к косяку и сложила руки на груди.

– Послушай, – примирительным тоном начала она. – Я хотела только сказать, что я…

Кара, не оборачиваясь, молча посмотрела на Веру через зеркало. Бывшая подруга изменилась в лице, резко развернулась и поспешно вышла. С тех пор они даже не здоровались. В театре долго потом судачили о природе их странной размолвки, но ее причина так и осталась тайной за семью печатями.

Как-то ненастным вечером Кара сидела у окна, кутаясь в старенькую пуховую шаль, оставшуюся еще от матери. В комнате было холодно, нагрянувшие не в срок морозы явились полной неожиданностью для хлипких батарей отопления. За мутным стеклом мела метель, редкие прохожие, подняв воротники, торопливо стучали каблуками по мостовой переулка. Они спешили по домам, в безопасное тепло.

Накануне днем Кара с ужасом поняла, что беременна. Мир рухнул для нее во второй, нет, в третий, за последнее время раз. Ее поразило это страшное открытие. Она удивилась собственным чувствам, думала, что ее уже ничто не сможет ранить. Что рецепторы разума и души отключились, осталась лишь пустая телесная оболочка.

«За что?» – дятлом билась в висок одна и та же мысль.

Кара гнала ее. Пыталась задать правильный вопрос. Не «За что?», а «Для чего?». Пыталась воспринять случившееся не как наказание, а как урок, из которого надо извлечь пользу, за который следует благодарить судьбу. Так ее перед смертью учила мать. Она умерла от сепсиса, когда Каре едва минуло шестнадцать. Тогда Кара тоже спрашивала: «За что?»

И какой урок Кара извлекла из ее смерти?

В комнату неслышно зашла Тая.

– Замерзла? – полюбопытствовала она и опустила ладони Каре на плечи. Прикосновение причинило Каре почти физическую боль. Она резко дернулась, словно ухватилась за оголенный электрический провод.

Тая отпрянула. Закусила нижнюю губу, на ресницах блеснули слезы.

– Я раздражаю тебя? – пискнула она. – Я тебе противна?

– Не говори глупости, ты меня ничуть не раздражаешь, – не слишком убедительно пробормотала Кара и поплотнее завернулась в шаль.

– Я знаю, я чувствую, что я тебе не нужна! – вскричала Тая и заломила руки.

«Как в плохом водевиле», – почему-то подумала Кара. Присутствие Таи, в сущности, постороннего человека, действительно тяготило ее. Но она не могла в этом признаться даже самой себе…

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – проговорила она.

– Да, да! Я никому не нужна, теперь я больше никому не нужна! – Тая рухнула на кровать и зарыдала. Пружины матраса скрипнули от сотрясения, заходили ходуном.