Отверженный IV: Эскалация (СИ) - Опсокополос Алексис

— И как она?

— Ей проводили процедуру ментального сканирования воспоминаний. И я тебе скажу, что либо она не при делах, либо ей сильно потёрли память. Но я склоняюсь к первому.

— Выходит, Васильевы непричастны к моему похищению?

— Непричастна Аня, и скорее всего её отец, так как он тоже дал согласие на эту процедуру. А вот графиня Васильева от сканирования отказалась. Категорически.

— Вы думаете, ей есть что скрывать?

— Не знаю. Может, и есть, а, может, пошла на принцип. У Ани выбора-то особо и не было, она до сканирования была одной из главных подозреваемых, всё же тебя схватили, когда ты приехал на встречу с ней.

— Но ведь если подумать, это глупо — так подставляться на её месте.

— Если бы тебя убили, никто бы и не узнал, — сказал Милютин.

— Тоже верно, — согласился я.

— Вот поэтому выбора у неё и не было. Как и у графа Васильева — он очень любит дочь и готов ради неё даже на такую процедуру. Если честно, я от него этого не ожидал — редко бывает, чтобы аристократ, к тому же из известной и более-менее влиятельной семьи пошёл на такое.

— Это так унизительно?

— Нет. Не унизительно. Это опасно. При сканировании у тебя могут выведать всё. Во время процедуры ты себя не контролируешь, а после неё не помнишь, что у тебя спрашивали и что ты отвечал. Поэтому список вопросов утверждается заранее, и от него нельзя отходить. И ещё на сканировании ведётся видеозапись и почти всегда присутствует адвокат или любой другой представитель того, кто подвергается процедуре. Но ты же понимаешь, что даже при таких предосторожностях случается всякое. Поэтому те, кому есть что скрывать, например, крупные бизнесмены, неохотно соглашаются на ментальное сканирование.

— Но если это не унизительно, и Васильевы ни в чём не виноваты, то поведение мамы Ани кажется мне странным. Она ведь может раз и навсегда снять с себя все подозрения.

— Её поведение не просто странное, оно ещё и довольно агрессивное, и это меня удивляет больше всего. Но сегодня ей пришлось дать подписку о невыезде до суда, может, это как-то на неё повлияет.

— Подписку о невыезде? — удивился я. — Даже после того, как выяснили, что Аня непричастна к похищению?

— Видишь ли, — сказал Милютин. — Дело теперь не только в Ане. То здание, в котором тебя отпустили, принадлежит Васильевым. Поэтому всё не так уж и ясно с ними. И пока мы не поймаем тех двоих орков, что привезли тебя в Москву, придётся графине посидеть под подписочкой. Или соглашаться на сканирование.

Некоторое время мы ехали молча, а потом Иван Иванович неожиданно сказал:

— А ведь девчонка в тебя влюблена.

— Её об этом спрашивали на допросе? — удивился я.

— Не совсем. Вопрос был другой. Её спросили прямо и по теме: принимала ли она участие в организации твоего похищения с целью убийства. Она ответила, что не принимала, а потом уточнила, что не могла принимать, потому что любит тебя. Граф Васильев, присутствующий при этом в качестве Аниного представителя, заметно расстроился после такого заявления дочери.

— И что мне теперь делать? — спросил я, немного растерявшись. — Она и мне это говорила, но при этом упорно собирается замуж. Причём за моего друга.

— Да уж, умеешь ты наворотить дел, — сказал Милютин и рассмеялся.

Мне же было не смешно и даже немного обидно видеть такую реакцию Ивана Ивановича. Я понимал, что человеку его возраста и положения наши юношеские проблемы действительно кажутся смешными, но несмотря на это понимание, всё равно было обидно.

— Ничего тебе не надо делать, — сказал Милютин уже серьёзным тоном. — Ты сам её любишь?

— Там, в Польше, была влюблённость, но любовью я бы это не назвал. К Миле, которую Вы, наверное, помните, у меня были чувства намного сильнее.

— Забыть твою Милу трудно, — недовольно проворчал Иван Иванович.

Я понял, что зря про неё напомнил и поспешил вернуть разговор на прежнюю тему:

— Мне кажется, и Аня меня всё же не любит. Она просто вбила себе это в голову после всего, что мы пережили вместе.

— Почему ты так думаешь?

— Когда кого-то любят, не выходят замуж за других.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А вот здесь, мой юный друг, спешу тебя расстроить — выходят и довольно часто. Но не будем о грустном, мне тоже кажется, что молодая графиня просто в тебя влюблена и до настоящей любви там далеко. Но я тем не менее предложил ей вариант со стиранием памяти, если она не хочет, чтобы о её чувстве к тебе узнали Денисовы.

— И что она сказала?

— Что подумает. Но нам надо будет потом как-нибудь её к этому подтолкнуть. Будет очень плохо, если она рано или поздно проболталась, и Денисовы затаят на тебя обиду. Я вас с Аней прекрасно понимаю и не осуждаю — дело молодое, да и обстоятельства у вас в Польше были особые, но вот Денисовы могут не понять. А нам, точнее, тебе ещё одни враги, тем более, такие могущественные, не нужны.

— Не нужны, — согласился я.

Некоторое время мы ехали молча, а затем я всё же не удержался и спросил:

— Иван Иванович, прошу прощения, я не хотел поднимать эту тему, но раз уж так получилось, что мы вспомнили про Милу, разрешите задать Вам один вопрос?

— Не поймали её, не переживай, — усмехнувшись ответил Милютин. — По крайней мере, мы не поймали. Хотя я не должен был тебе это говорить.

Я поблагодарил Ивана Ивановича, и всю оставшуюся дорогу мы ехали молча. Генерал КФБ просматривал в своём планшете какие-то документы, а я думал о том, как могла сложиться судьба у Милы за эти полтора года, что прошли с момента нашего расставания.

Глава 20

Прошло уже ровно две недели, как я жил и тренировался в центре специальной подготовки одарённых бойцов при московском отделении КФБ. Несмотря на такое официальное название, это заведение больше походило на центр подготовки орковских боевиков — за всё время я лишь два или три раза встретил орков в форме сотрудников КФБ. В основном все курсанты и преподаватели ходили в гражданском. Даже охрана носила форму не КФБ, а какого-то частного охранного предприятия.

Но по большому счёту, мне до этого не было никакого дела — моя задача заключалась в том, чтобы усиленно тренироваться. Чем я и занимался с утра до ночи. Тренировался я, можно сказать, на износ, но, как ни странно, мне это нравилось. И главная заслуга в этом была Аполлона Ерофеевича. Он был невероятно увлечён своей работой и отдавался ей полностью. Когда он при такой загруженности умудрялся отдыхать или заниматься личной жизнью, я не понимал, ведь я был у него не один. Но эта заряженность наставника на работу передалась и мне.

Мой тренировочный день начинался в девять утра и длился до семи вечера с перерывами: на второй завтрак, обед и полдник. Помимо занятий магией, Аполлон Ерофеевич разработал для меня целый комплекс физических упражнений, с которых я и начинал свои тренировки. Два часа, с девяти до одиннадцати, я выполнял различные силовые и аэробные упражнение, потом у меня был перерыв, а с двенадцати до половины второго со мной занимался уже непосредственно Аполлон Ерофеевич — натаскивал меня в ментальной магии.

После опять был перерыв, а с половины третьего до пяти я медитировал. Потом бежал на полдник, а в шесть начиналась вторая тренировка с наставником. Обычно на вечернем занятии были спарринги с соперниками, которых приводил для меня Аполлон Ерофеевич. Нетрудно догадаться, что на ужин к семи тридцати я шёл уже, можно сказать, на автопилоте, и примерно в таком же состоянии дожидался отбоя.

При этом наставник запрещал как-либо восстанавливать силы при помощи магии — он считал, что все эти трюки надо использовать лишь в критических ситуациях, а в обычных условиях организм должен сам восстанавливаться, потому что это делает его сильнее. Спорить я с этим утверждением не мог — внешний вид и отличная форма Аполлона Ерофеевича давали повод верить его словам.

Выходных у нас не было, но каждый четвёртый день был коротким — занятия заканчивались медитацией, и уже с пяти часов я был предоставлен сам себе. Заняться в центре было особо нечем, но хоть он и охранялся похлеще гостевого дома Воронцова, курсантам разрешалось беспрепятственно его покидать в свободное от занятий время. Мне тоже выдали пропуск, и я иногда выходил за пределы этого необычного учебного заведения.