Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Я задумчиво говорю:

— Мам, представь. Сейчас мы попадаем в аварию. Хорошо, если сразу на тот свет. А если нет? Ложимся в больницу — и тогда все вчетвером умираем от голода, потому что к нам ходить будет уже некому!

Мама заразительно смеется. Мой незатейливый юморок разрушает горькие думы. Смерть лишает человека страха.

Областная больница пахнет не так, как все остальные. Это запах жарких батарей, пропахших потом, мочой и гноем помещений, запах лекарств, боли и смерти.

Отец лежит в общей палате. Его сразу туда поместили, даже несмотря на то, что в коридорах ютятся десятки людей.

Я ожидаю худшее.

Он выглядит не так ужасающе, как описывала мама. Голова замотана бинтом, поэтому я не вижу деформации. Один глаз красный, как у вампира, другой закрыт. Верхняя часть лица представляет из себя огромный синяк.

Его голос не кажется слабым. Он даже весел.

Мама уходит к врачу, чтобы выяснить текущее состояние, а я остаюсь.

— Видишь, Родя, опять Бог не захотел меня взять. Сколько раз уже был на подступах, а все никак.

— Ну, хватит, пап, не говори ерунды.

— Видно придется еще помучиться.

— Тебе больно?

— Да так… терпимо. Голова только чудная. Как в тумане. Я в основном все дремлю. Кровь из носа идет, но все меньше и меньше. Сейчас уже почти перестала.

— Как же это тебя?

— Не помню. Мать говорит, что я с врачами говорил, а я не помню. Голова чудная. Наверно, теперь так всегда будет.

— Не говори ерунды.

Я не знаю, что ему еще сказать. Он в такой ситуации, что мои слова ничего не значат. Да и не только мои.

— С работой теперь все. Пойду на группу. Буду дома сидеть.

— У-ум.

— Не беспокойтесь за меня. Я не умру. Хотя следовало бы.

Возвращается мама. Она знает, как утешить.

Рассказывает отцу о том, что сказал доктор.

— Хирург сам удивляется. Говорит, что на тебе все заживает, как на собаке. "Другие с такой травмой в коме лежат, а он говорит…" Кровь из ушей и носа — это хорошо. Но припадки, говорит, скорее всего, будут.

Мама смеется. Отец улыбается.

Я не могу понять, рад он, что остался жив, или не очень.

Отец прогоняет:

— Без толку сидеть — кому это нужно.

— Поправляйся, пап.

Он протягивает здоровую левую руку. Я жму ее.

По дороге я говорю маме, что с ее слов ожидал худшего.

— Он за два дня буквально изменился. А голова у него была нечеловеческая — это я тебе правду говорила. Сейчас-то выглядит очень хорошо. А тогда я его не узнала. Я не шучу — на самом деле не узнала. Доктор удивляется, говорит, что поправляется настолько быстро — не верится. Прям, говорит, такого не бывает. Но — ждите припадков. Не сейчас — так через год, но будут. Тьфу. Тьфу. Тьфу.

— Группа?

— Да, группа обеспечена. Только я поговорила со своими на работе — толку от нее, от этой группы — никакого. А с группой на работу уже не возьмут. Вот и решай — что делать. Тетя Тамара-то твердит: "Оформляй группу, оформляй группу!" Ей — лишь бы не работать, да деньги получать.

Маршрутка несет нас мимо каменных мешков мертвого района, мимо католических храмов, синагоги и каких-то странных построек в лугах. Черное на белом кажется неприкаянным, бедным и грязным. Жуткий район! Ни деревьев, ни парков — только каменные джунгли и бесприютность. "Нравы Растеряевой улицы".

Бабушку должны выписать во вторник, поэтому я отпрашиваюсь. Нужно помочь с сумками.

Мы идем по тем же улицам, что и месяц назад, говорим почти о том же. У меня создается гнусное впечатление, что мы, как белки в колесе. Дурное повторение. Дурная бесконечность.

Поэтому именно в этот вечер я звоню Юле. Я звоню, чтобы почувствовать себя существом, обладающим свободой воли. Пребывая постоянно во власти враждебных обстоятельств, я утрачиваю иллюзию свободы. Может быть, знакомство с этой Юлей, новая влюбленность, может быть, даже новая страсть вернут мне статус человека, поступающего свободно?

Перед тем, как набрать номер, я вспоминаю об отношениях со Светой в период болезни Кати. "Что, вернула тебе Света свободу? Нет? Великолепно. Юля тоже не вернет". Однако нужно было что-то сделать, а единственное, в чем я мог проявить себя, — Юля.

По голосу, который произнес "Алло" я понимаю, что это она. Или ее сестра. Или подруга. Всякое бывает. Голос спокойный, усталый.

— Юля?

— Да… — она удивлена.

— Вы меня не знаете. Я друг Черкасова. Меня зовут Родион.

Когда-то я все это уже говорил. Опять повторение. Опять порочный круг.

— Так. Что дальше. Я слушаю.

— Он мне много рассказывал о вас.

— Наверно, плохого?

— Да что вы! Конечно, хорошего. А у вас отличное чувство юмора.

— Спасибо. Не жалуюсь.

Ее резкая манера разговора мне не нравится.

"Наверно, не то. Опять не то. Интересно, как она выглядит? Хорошо, ежели бы была симпатичной". Я не перефразирую слова князя Мышкина о Настасье Филипповне? Только он уже видел ее красоту, и мечтал о ее душевных качествах, а я, так сказать, слышу душевные качества, но еще не вижу красоты. Ха-ха.

— Я хочу предложить вам свидание.

— Так сразу?

— А что откладывать?

Пауза.

— Откровенно говоря, вы меня заинтересовали. Но вы ведь не маньяк?

— Поинтересуйтесь у Черкасова.

— Хорошо. Где и когда?

— В воскресенье сможете?

— Да, смогу.

— Когда вам удобнее в воскресенье: днем или вечером?

— Утром.

— Утром?

— Утром.

— Во сколько?

— Часов в десять.

— Давайте в одиннадцать.

— Давайте в одиннадцать. Где?

— Около памятника — банально. Давайте около киоска.

Я вспоминаю, как с трудом узнал Павлову.

— У какого?

— Остановку представляете? Ту, где чугунная ограда?

— Представляю.

— С той стороны, где она, то есть остановка, упирается в площадь, есть киоск "Союзпечати". Там и встретимся.

"В том гробу твоя невеста!"

— Я поняла.

— Тогда до встречи.

— Пока.

Мне смешно. Я раздвигаю шторы и смотрю в темноту улицы. В свете фонаря кружатся мириады снежинок.

Мы идем и молчим. Все попытки с моей стороны наладить разговор упираются в глухую стену.

Я предлагаю ей свою руку, но она отказывается. Не знаю, думает ли она ранить своим ответом, но я воспринимаю его спокойно. Мы обсуждаем вопросы, которыми занимались Пушкин и Чаадаев. Причем Юле очень не нравится мое суждение о смешивании русской культуры с татарской. Она критикует тезисы так агрессивно, словно задета за живое.

Уже сейчас ясно, что это наша первая и последняя встреча. Так чего же мы даром тратим время?

Через полчаса я в первый раз предлагаю зайти в кафе. И предлагаю не так, как Лене, а исходя из собственной выгоды — я действительно замерз, но Юля отклоняет предложение так, будто я предлагаю интим.

Мороз крепчает, а разговор становится все более агрессивным. Я уже не жалею ее чувств. В дело вступает тяжелая артиллерия — аристотелевская логика. Я разбиваю ее аргументы один за другим. Она пытается сопротивляться, но ничего не выходит.

Обессиленная, она замолкает. Мы сделали полный круг и снова вышли на площадь, только с другой стороны. Ясное небо над головами становится темным. Я смотрю вверх, почему-то мечтая о снеге. Мне хочется снега. Я смирился и с тем, что замерз, и с тем, что голоден, и с тем, что, скорее всего, боли в горле обострятся. Мне все равно. Я знаю, что когда приду домой, буду писать роман, а потом готовиться к урокам. День потрачен впустую, а с Юлей еще нужно будет как-то разорвать отношения, да так, чтобы она не обиделась.

Я предлагаю проводить ее, находясь в уверенности, что она откажется, но, словно назло мне, она соглашается. Неужели ей скучно идти одной?

Вокруг гуляют влюбленные. У некоторых в руках — нелепые замерзшие цветы. Все же я не купил цветов — хоть в чем-то угадал.

Не знаю, какие ассоциации приводят ее к мыслям о коте. Его зовут Мутант. У него нет двух лап. Она лично его кастрировала. Выясняется, что она подрабатывает этим.

— Да, Юля. Не повезет твоему молодому человеку, — говорю я иронично.

— Почему?

— Да кто захочет встречаться с девушкой, которая подрабатывает кастрацией? Мало ли что!

Мы идем мимо цирка, и я вспоминаю об одной из прогулок с Настей. Вот здесь мы целовались. Вот здесь я ощутил душевную пустоту и вспомнил, как в детстве мама приказала выбросить приблудившегося котенка. Я обнимал Настю, вдыхая аромат чьего-то мужского тела, которым была пропитана ее блузка, и думал о котенке. А теперь я иду по этим же самым местам с Юлей, которая кастрирует котов, любит Мутанта и ненавидит меня.

— Вот мы и пришли. Я живу здесь — она показывает деревянный домик в конце улицы.

Рядом с Еленой Евгеньевной.

— До свидания, — холодно говорю я.

Может быть, она не позвонит? И все будет кончено? Но так нельзя. Я это понимаю. Нужно будет закруглить тему по всем правилам.