Песни в пустоту - Александр Горбачев

История Дркина – история трагического несовпадения с эпохой.

* * *

Донбасс – это 140 миллиардов тонн угля, залегающих в толще почвы, дымящие фабрики и глубокие шахты, это место, на котором цепная реакция распада СССР прошлась самым жесточайшим образом (из 2014 года последствия этой реакции чувствуются особенно хорошо). Прежде отсюда рапортовали об ударниках труда – в конце 80-х здесь начались забастовки, прежде здесь гордились единством советских народов – теперь эти связи начали стремительно, с кровью рваться. Именно здесь в шахтерском городке Свердловске родился, учился и женился Александр Литвинов – тогда еще никакой не Веня Дркин, а попросту Дрантя, веселый хиппи-оборванец с гитарой. Именно здесь он начал петь и писать – и чудовищный исторический разлом, который оказался глубже любых угольных шахт, пришелся на самый знаменательный период его юности. Веня Дркин выдумал свою музыку в пограничное время – и в пограничном пространстве.

Полина Литвинова

Он начал творить еще в школе. Но у него же папа был директор школы, причем такой ортодоксальный коммунист старой закалки, – и Дрантя должен был быть отличником и пай-мальчиком. И вот он был пай-мальчиком, а в институте – ну не знаю, может быть, крышу снесло от свободы? Там-то его и поперло.

Юрий Рыданский

Мы познакомились в конце 80-х. Я как раз бросил институт, а он, наоборот, вернулся из армии и восстановился, но были общие знакомые, и мы подружились – на почве, естественно, музыки. Гитары, ночные посиделки на крыше с огромным количеством чая (алкоголь у нас почему-то тогда был не в чести) – ну и, разумеется, творчество. В основном все старались модное в то время “Кино” побренчать, в лучшем случае Гребенщикова. А Дрантя писал свое. Таких было немного, и это было очень интересно.

Полина Литвинова

Он приехал в Донецк, в первые дни бегал с ватно-марлевой повязкой по улицам, делал разминку. А когда появилась компания, они начали пить-гулять – и все стало совсем по-другому. Мне кажется, что он был волшебным внутри ребенком с самого детства, а в Донецке… Знаешь, как бывает: гусеница – куколка – бабочка. Вот в Донецке он стал окукливаться. У них подобралась компания молодых-отчаянных-влюбленных, и они были как бы семьей. Там все было очень бурно и страстно. В результате он вылетел из института, перевелся на заочный и уехал в Мироновку.

Юрий Рыданский

Мироновка – это как раз посередине между Луганском и Донецком. Поселок энергетиков, высоток немного, в основном частный сектор, глухомань дикая. И вот приехал туда Дрантя, у него жила там бабушка. Взял гитару, вышел босиком на центральную площадь перед Домом культуры и сказал: “А вот это, ребята, рок-н-ролл”. И слабал несколько вещей. И с тех пор за ним гурьба народу ходила: “А спой нам еще, а давай дружить, а как это называется”. То есть Дрантя объединил половину местной молодежи под флагом русского рок-н-ролла. Пусть звучит пафосно, но это так.

Полина Литвинова

Дрантя год отсиживался в Мироновке, работал каким-то водителем, но вся эта тусовка его не оставила: они постоянно приезжали туда всем скопом, гуляли, пили. Там заканчивался этот процесс окукливания; я думаю, это для него было самое волшебное творческое время, потому что там начинает появляться первая сказка. Очень большая, очень красивая, про любовь, из нее песни “На Ивана Купала”, “Матушка игуменья”. Но папа его очень сильно был заморочен тем, чтобы Дрантя был обычный и хороший. Это очень серьезный и глубокий внутренний конфликт – до сих пор Михаил Федорович пытается озвучить этот образ благополучного ребенка, который сошел с правильных рельс. Видимо, родители как-то поднажали, и в результате Дрантю просто перевели из Донецкого политеха к нам, в Луганский сельхозинститут.

Юрий Рыданский

Что такое Донбасс? Две области, Донецкая и Луганская. Восемь миллионов населения. Концентрация городов – на каждые 20–30 километров, между некоторыми вообще прямой дороги нет. Плюс места обучения – Донецк, потом Луганск, масса людей, сконцентрированных между двумя городами. Сам путь из Луганска в Донецк мог занимать неделю.

Сергей “Фил” Белов

Я учился в Луганске в сельхозинституте, и на каком-то курсе в нашей группе появился такой паренечек. Я в принципе человек закрытый, но постепенно музыка пошла, столовались вместе, выпивали – ну, как это обычно бывает. И потом уже вместе ходили в институт, потому что жили на одном этаже. Он, помню, выходил всегда из комнаты и кричал: “Love!” То есть последний слог моей фамилии – получалась такая игра слов.

Дрантя выделялся, конечно, но никакого осмысленного впечатления у меня тогда не было – ну, живем, ну, пишет. Там же все творческие личности были, они там на пару сказки с Рыданским сочиняли, и так далее.

Юрий Рыданский

В Луганске собралась компания, которая решила, что одной гитары мало, – взяли баян, еще что-то. Кстати, в первом составе активно использовались детские инструменты, потому что других попросту не было. И клавесин был детский, и барабаны пионерские.

Сергей “Фил” Белов

Первые песни он написал в армии, а в Луганске у него пошел продуктивный очень период. Он познакомился со мной, еще с некоторыми ребятами, мы начали вместе что-то делать – это называлось группа “Давай-давай”. Я тогда еще и сам по себе что-то ковырял, хотя музыкантом себя не считал и не считаю: ну, так, молодое увлечение, какое-то неосознанное желание вырваться из обыденности. А у Дранти оно, видимо, было осознанным – и рвалась душа в гораздо большей степени. Мы играли в три гитары плюс было еще что-то бонгоподобное и, кажется, баян. Среди песен, помню, была “Бубука”.

Юрий Рыданский

Как-то раз приезжаю я к нему в Луганский сельхозинститут, мы заходим в темный коридорчик, и он мне говорит: “Рыда, несколько новых песен”. Вот тогда-то, наверное, перелом и произошел, я понял, что он не просто студенческий бард, а звезда. Это была “Бубука”, “Тибибо”… Я говорю: “Др, это не хуже, чем Гребенщиков”. Он говорит: “Наверное, это лучше, чем Гребенщиков”. И с этой фразы все как-то стало понятно.

Алес Валединский

Я был в свое время поражен вот чем. Мне как-то попала его тетрадка ранняя, и там были самые первые тексты – ну настолько беспомощные! И в какой-то момент начинается: одно что-то, другое, а потом как пошло…По-моему, биограф Высоцкого, Новиков, говорил, что пример Высоцкого внушает ему надежду. Потому что Мандельштам как написал в начале: “И пустая клетка позади” – и все, больше ничего не скажешь, сразу задан такой уровень, который никогда уже ничем не превзойти. “Воронежские тетради” тоже гениальные – но ведь глупо говорить, что он вырос. А Высоцкий – он начал и дорос до “Райских яблок”. И в случае с Веней тоже было что-то подобное, мне кажется. Развитие. Хотя все-таки правильнее было бы сказался, что человек стучался – и вдруг открылся какой-то источник.

Владимир Кожекин

Дркин впитал весь конец 80-х – БГ, Цой и так далее. Но здесь же и Высоцкий, и Вертинский, которого он обожал. Это срез, сплав вообще всего, всей русской культуры. Он поначалу ведь дико вторичен был, до смешного. Как нечто такое великое сложился уже к самым последним записям, перед смертью: “Тае Зори” и все эти страшные песни типа “Дня Победы”. До того было можно разложить: вот это БГ, вот это Вертинский. Но это все не главное. Он был сильно больше материала, было видно, что это вырастет во что-то страшно грандиозное. Было слышно, как он интересовался музыкой – у него интересные гармонии, он пытался в какую-то джазовую сторону двигаться.

Александр Литвинов (Веня Дркин)

Раньше я, конечно, слушал что-то. Когда был в Донецке, пришла волна эта питерская: Цой, Шевчук… Засел, завис, восхитился, да. Но писать раньше начал все равно. И потом, это, по-моему, не столь интересно – слушать какую-то музыку ради восхищения ею и при этом писать свою и восхищаться своей музыкой. Интереса нет – ни к своей музыке, ни к чужой. Просто есть какой-то выход творческого начала и через музыку, и через рисунки, и вот вчера я в гриме был – это же так, знаешь: ну чего ж не нарисоваться? В общем, хочется какого-то алогизма в голове. Все это – творчество. И лучше всего писать. Петь – это уже физкультура для голоса, играть – тренировка для пальцев, а приятней всего – это писать, творить. Это шаманство, волшебство, это из разряда любви абсолютной.

(Из интервью, данного после концерта в Алчевске, 1998 год)

Юрий Рыданский

Конец 80-х – это пик русского рока, естественно, он нас и интересовал. Попса, само собой, отвергалась, тяжелая музыка, уже занявшая свою нишу, казалась бестолковым хрюканьем на фоне осмысленных текстов, красивых мелодий и всего остального, что в русском роке было. И весь наш круг чем-то таким занимался. Кто-то кому-то подражал – ну, Гребенщиков для нас был самый видный авторитет. Но нам и доступно было не все. Например, “Калинов мост”, альбом “Выворотень”, был куплен случайно на какой-то распродаже. Естественно, это всем сломало голову. Несколько песен под воздействием были написаны. А западное… Дрантя все-таки скорее поэт. Ну понятно, что все любили The Doors или там Dire Straits – это когда уже с Беловым была группа. Но тут влияние исключительно на таком уровне: смотри, как чуваки пилят, мы так тоже можем.