Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

Заместитель прокурора смеется, смеется и начальник охраны, который уже сел в машину и берет у Ландзарини портфель.

У меня дрожат руки, я засовываю их в карманы и сжимаю кулаки так крепко, что ногти вонзаются в ладони.

— И все-таки кто он, этот ваш монстр-маньяк?

— Марио Веласко, инженер.

Ландзарини качает головой:

— Не знаю такого. Послушайте меня, Ромео, послушайте… Мне сдается, что в этом деле замешаны наркотики, но я не хочу, чтобы потом говорили, будто я какой-то версией пренебрег. Сделаем так… Для начала принесите мне подлинные показания того бродяги, и посмотрим, что из этого можно извлечь. Вы довольны? Приходите завтра, с показаниями сенегальца; завтра, Ромео, завтра. Вместе с сенегальцем.

— Выслали? Как это — выслали? Куда?

Карлони печатает на машинке, быстро-быстро. Взгляд устремлен на лист бумаги, плотно сжатые губы едва приоткрываются, когда он отвечает:

— С предписанием покинуть страну в течение пятнадцати суток; в случае несоблюдения сроков…

Я стучу кулаком по столу, отчего подпрыгивает пластмассовый пенал со значком дорожной полиции. Локтем задеваю Грацию, та отскакивает со сдавленным вскриком.

— Оставь в покое протокол, Карлони, я прекрасно знаю, как высылают иностранцев! Ты хочешь сказать, что его здесь больше нет? Что вы его отпустили на все четыре стороны?

— Таков закон, инспектор.

— На хрен закон!

Я готов снова треснуть кулаком по столу, но вовремя сдерживаюсь. Карлони бешено, как из пулемета, стучит на машинке, потом поднимается, обходит стол и закрывает дверь. Прислоняется к ней, скрестив на груди руки.

— Это Витали, — шепчет он, — прознал, что дело сулит неприятности, и решил как можно скорее избавиться от сенегальца. Я ничего не мог поделать. Он на нас на всех положил.

— А показания? Этот человек — важный свидетель по делу об убийстве…

Карлони показывает на папку кремового цвета, которая лежит на столе рядом с пишущей машинкой.

— Они там, внутри, эти показания, но не теряйте времени, чтобы их читать: там ничего нет. Их написал сам Витали, там нет ни слова ни о номерном знаке, ни о марке машины. Бродяга проснулся, заметил машину темного цвета и заснул опять. Все.

— Но ты-то помнишь номер, который мне продиктовал, так? Ты-то помнишь, что говорил сенегалец!

Карлони раздувает щеки, на какой-то момент мне кажется, что его лицо вот-вот непоправимо исказится, губы вывернутся, выпятятся вперед, толстые, закругленные, как сурдина, трубы.

— Нужно было срочно составить общий отчет по свидетельским показаниям, а потом… был разговор со старшим инспектором, он признал кое-какие свои ошибки, дал обещания, принял на себя обязательства… В общем, комиссар, получилось так, что и я уже не помню, какой там был номер.

Последняя сигарета из пачки. Раздавлена в пепельнице вместе с остальными. Густой запах табачного дыма, застоявшийся в моем кабинете.

— Нужно начинать все сначала… то есть просто начинать, потому что до сих пор мы так ничего и не добились.

Я раскачиваюсь на стуле, пол-оборота в одну сторону, пол-оборота в другую, упираясь каблуками в край письменного стола. При каждом движении Грация появляется то справа, то слева от зеленой лампы с коническим абажуром, которая стоит у меня посередине стола. Она пишет в блокноте, сначала справа от лампы, потом слева; время от времени авторучкой сбрасывает со лба прядь черных волос, которая лезет в глаза, и внимательно на меня поглядывает.

Когда три года тому назад Грация поступила к нам на службу, Карроне, бывший начальник оперативной группы, сказал: «Почему бы тебе не заняться этой твоей ассистенткой? Она не бог весть что, но довольно миленькая и глаз с тебя не сводит — по-моему, стоило бы попробовать».

Я улыбаюсь чуть ли не смущенно.

— Пока что направим ориентировку на розыск сенегальца всем квестурам и комиссариатам, а также в казармы карабинеров. Потом пройдемся по всем трем убийствам, чтобы уж точно ничего не упустить, а после сделаем запрос в криминальную полицию по поводу сходных случаев в регионе: чем черт не шутит. Потом я пойду на доклад к комиссару полиции и попрошу поставить на прослушку телефон инженера, неофициально. И к самому инженеру приставим слежку, тоже неофициальным путем. И постараемся выяснить все, что только возможно, об этом самом инженере.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Грация пишет, то справа, то слева, то слева, то справа от лампы, а я чувствую, как медленно скольжу куда-то в клубящемся тумане, который мало-помалу, начиная со спины, поглощает меня. Я мотаю головой, разгоняя застарелую сонную одурь, застилающую глаза. Если бы только мне удалось хоть одну ночь поспать…

Рядом с компьютером заливается телефон. С подавленным стоном я выхожу из оцепенения. Сердце подпрыгивает в груди, бьется быстро-быстро, почти до боли. Делаю знак Грации, чтобы та ответила, потому что мне не хватает дыхания, а когда, собравшись с силами, протягиваю руку к трубке, слышу, как Грация говорит: «Комиссар сейчас придет» — и кладет трубку на стол, сама бледная как мертвец.

— Кто это? — спрашиваю я хрипло.

— Вам нужно подняться к начальству. Срочно. Там один синьор пришел со своим адвокатом и спрашивает вас.

— И что это за синьор?

Грация разводит руками, на лице ее читается страх.

— Комиссар… это инженер Веласко.

На лестнице, ведущей к кабинету главного комиссара полиции, жестокий спазм под ложечкой пригибает меня так, что я едва не касаюсь руками ступенек. Я резко выпрямляюсь, подпрыгиваю, будто выбираясь из болота, и хватаюсь за поручень. От этих движений сердце снова бьется сильней, и когда я стучу в дверь комиссара полиции, одышка становится нестерпимой и рот непроизвольно открывается.

Инженер совсем не такой, каким я видел его вечером.

Лысый, худощавый, не слишком высокий, но есть что-то еще, какая-то характерная черта. Прямой нос, большой рот с тонкими губами, коротко остриженные черные волосы, венцом окружающие лысину, заходящие за уши; несколько прядей зачесаны поверх блестящего черепа.

Кожа, мгновенно соображаю я; кожа лица — вот что необычно, характерно. Гладкая, розовая, почти без морщин, упругая, как у ребенка. Вечером, в темноте, я этого не заметил.

Он поворачивается вместе с адвокатом, коснувшись подбородком правого плеча, а локоть положив на спинку кресла. Глаза у него голубые, как и у юриста.

Комиссар полиции встает, делает круговое движение пальцем, которое может означать все, что угодно.

— Ромео, что это за история с расследованием?

Сердце у меня бьется. Лицо противно горит, я весь покрываюсь потом. Оглядываюсь в поисках кресла, потому что и голова, кажется мне, вот-вот закружится.

— Комиссару нехорошо, — бормочет инженер.

Голос у него мягкий, без акцента, немного гнусавый.

— Нет, я здоров, спасибо, — говорю я и все же сажусь на диванчик под картиной местного художника, изображающей снятие с креста: распростертый Христос и обнимающая его Богоматерь.

Я бы и сам охотно распростерся, но главный комиссар полиции смотрит на меня и повторяет то самое круговое движение пальцем, совершенно невразумительное.

— Инженер Веласко пришел сюда со своим юристом, адвокатом Фольей, принести жалобу на то, что в отношении его проводится расследование в связи с убийством девушки из Павульо. Так вот, я хочу знать, имеет ли место таковое расследование, по какому праву оно проводится и почему меня об этом не поставили в известность.

На последних словах он повышает голос, а круговое движение пальца приобретает определенность. Мне необходимо вытереть пот со лба, но я боюсь показаться более смущенным и выбитым из колеи, чем это есть на самом деле, и только сглатываю, чтобы справиться с одышкой.

— Никакого расследования в отношении кого бы то ни было не проводится. Проводится обычная процедура сбора данных по поводу… по поводу некоторых деталей, выявившихся в ходе… в ходе следствия, и эти детали пока еще столь неопределенны, что…