Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

Сказал правду Айдос:

— Посмотреть хочу, какое солнце светит на краю каракалпакской земли.

Маман кивнул понимающе:

— Белое…

По льду они проехали до заснеженных камышей, свернули на тропу, ведущую к аулу. Тропа была почти не видна. Поземка гуляла по степи — заносила и старые и свежие следы. Лошади шли, чувствуя тропу копытом.

Маману надо было объехать две-три лежки, опробовать лед за камышом, да не в обычае степняков оставлять гостя на дороге. Как ни объясняй, как ни винись перед ним, не поймет твоей нужды. Обидится, уедет и уже больше никогда не переступит порога негостеприимной юрты.

Повел Маман старшего бия в аул. Дымы вились в морозном небе. А где дым, там очаг, там мясо или рыба в казане. Там сытная еда…

— Везде в степи сейчас холодно, а здесь, на краю, холоднее втрое, — сказал Айдос.

— Россия близко, — ответил Маман.

— Там-то всегда холодно? — спросил Айдос.

Не бывал в России Маман, не знал, что ответить. Зима там, наверно, холодная, как и здесь, а вот лето… бог его знает. Должно быть, летом тает снег. Никифор говорил, что русские сеют хлеб, а хлеб у них в снегу не растет. Значит, не всегда у них холодно, и зачем пугать Айдоса… Никого не хотел пугать Россией Маман. Дорога она ему была, на нее лишь надеялся.

— Не всегда холодно, — сказал Маман. — Все как у нас, а может, и теплее.

— Как у нас? — не поверил старший бий. — Там, слышал, зимой три шубы надевают.

Шубы, как и мороз, пугали Айдоса, и Маман убрал их, сказав твердо гостю:

— Одну.

«Кому, как не Маману, знать, сколько шуб надевают русские… И сколько снега там, знает лишь он. Пусть будет так», — думал Айдос. Не собирался старший бий ехать в Россию. Иной путь у него. Но чтобы закончить разговор о чужом и далеком, бросил последнее, родившееся в голове:

— Должно быть, крепки эти русские, если в мороз одной шубой обходятся…

Из русских Маман знал кузнеца Никифора и купца Тимофеева. Кузнец был крепок, верно, хотя и тощ. Сила играла в нем, пудовым молотом орудовал, как степняк плетью. Купец — тот пожирнее и потяжелее. Сила его неизвестна была Маману: в руках, кроме денег, купец ничего обычно не держал. Так что крепость русских людей проверить бию особо не на ком было. Однако согласился с Айдосом:

— Должно быть… Здешний кузнец Никифор крепок…

На том разговор о русских и иссяк бы, да случай понудил вернуться к нему.

Едва подъехали Маман и Айдос к аулу, как им навстречу кузнец Никифор и купец Тимофеев. Оба на одном коне: купец в седле, кузнец за седлом.

Поразился Маман. Обычно Тимофеев сидел на коне, а кузнец вел коня под уздцы, как при выезде хана. А тут оба рядом сидят.

Еще больше поразился он, когда Никифор слез с коня и, приветствуя бия, сказал:

— Хозяин мой, услышав про День взаимного уважения, хочет поклониться соседу своему бию Маману.

Забыл Маман о Дне взаимного уважения. Посчитал его, как и другие бии, пустой затеей, а пустое долго ли хранится в хурджуне памяти! Столько, сколько вода на песке. Кузнец повторил сказанное когда-то стремянным старшего бия и тем заставил смутиться Мамана. Русские, оказывается, не посчитали День уважения пустой затеей.

— Вот человек, который придумал День взаимного уважения! — сказал Маман и показал рукой на ехавшего рядом Айдоса.

— Хозяин! — крикнул Никифор. — Сам отец Дня уважения перед вами, старший бий каракалпаков Айдос.

Ветром будто сдуло с седла Тимофеева: жирный, грузный, а скатился как мяч и подкатился к коню Айдоса.

— Большой лишь человек может придумать такой День… Благодарность вам, великий бий.

Купец сдернул с головы богатую лисью шапку и низко поклонился Айдосу.

Не принято было у степняков обнажать голову при встрече с гостем, даже самым знатным. Но у русских другой обычай, и он понравился Айдосу. И то, что понравился, не скрыл старший бий. Ответил поклоном и приложил руку к сердцу. Сказал улыбаясь:

— Мы рады, что День уважения пришелся по душе русскому купцу. И русские, выходит, ценят добрые отношения между людьми?

Никифор, который переводил слова Тимофеева Айдосу и слова Айдоса Тимофееву, добавил от себя:

— Старший бий хочет дружбы с русскими. Слова понравились купцу, и он тотчас откликнулся на них:

— Скажи старшему бию, пусть приезжает в наш аул. Товара у нас всякого полно — одарим. Коня подкуем так, что копыта сами будут отскакивать от земли.

Поблагодарил Айдос за приглашение и пообещал как-нибудь посетить русский аул, а от подков отказался.

Конь мой капризный, подковы менять не любит. А нам не до капризов сейчас — путь обратный далек и труден.

— Жаль, — развел огорченно руками купец. — Двери наши и душа наша всегда открыты для отца Дня взаимного уважения.

Тимофеев еще раз низко поклонился, надел свою лисью шапку и вернулся к коню. Вместе с кузнецом они устроились на лошади — один в седле, другой за седлом — и поехали в русский аул.

Недолюбливал купца Маман и все, что тот говорил, отвергал. Если нельзя было отвергнуть — не все оказывалось злом, — просеивал сквозь густое сито своих сомнений и редкие крупинки, оставшиеся в руках, долго разглядывал. Просеял и то, что услышал сейчас. Крупное зернышко осталось на ладони — похвала Дню взаимного уважения. Понравился он купцу русскому и даже слова для него такого не пожалел: добрый!

Может, и добрый этот день… Мир и уважение кому не дороги! Степняки ценят тишину, если она не обманчива. Слух-то по степи пошел, что День взаимного уважения придумал не Айдос, а хан хивинский. А враг доброе не придумает, ради зла все затевает.

Сам Маман колеблется, принять или не принять День взаимного уважения, но все же, видно, не примет. Тоже считает День выдумкой хивинского хана.

В дороге не сказал этого Айдосу, да и дома не сказал бы: зачем обижать гостя… Но Айдос принудил, спросив:

— Оттого ли белое солнце на краю степи, что миром живут здесь соседи?

Спросил, когда уже слезли с коней, вошли в юрту, опустились на мягкую курпачу.

— Оттого, — ответил скупой на слова Маман.

— И оттого живет миром, что арык ваш никуда не течет?

— Наш никуда не течет.

Благо, выходит, в покое. Но покой не вечен. Налетит ветер, как налетел на аул Айдоса, и разметет все. Орынбаи и туремураты-суфи тем и живут, что разрушают мир. Так подумал и о том сказал Маману старший бий.

— Сегодня не течет, завтра, может, не будет течь, а послезавтра потечет. И туда, куда не хочет хозяин.

Маман погладил бороду: надо было ему собраться с мыслями, прежде чем ответить гостю, но все не то приходило на ум.

Сказал наспех:

— Сам не потечет.

Ну, это известно всякому: не потечет арык, начало и конец которого в ауле.

— Своей рукой не снимете запруду, — кивнул понимающе Айдос, — чужая рука попытается снять. Она хитра и ловка, чужая рука.

Наконец сказал Маман то, что собирался сказать еще в дороге, и сказал, не скупясь на слова:

— Пыталась черная рука снять запруду. Приезжал твой брат Мыржык. Только не от тебя приезжал, а от хакима кунградского. Просил помощи в борьбе с Хивой. Потом прискакали вместе Мыржык и Бегис. Сказал я им: «Нет у меня овцы, которую можно бросить между двумя грызущимися волками».

— Куда же они хотели направить твой арык, Маман-бий? — спросил Айдос.

— В Бухару.

Айдос знал, что к Бухаре Маман относится с симпатией. Не вмешивался эмир бухарский в дела дальних аулов, не донимал их частыми поборами. А кто не донимает поборами, тот и хорош.

— Бухара достойный соперник Хиве, — одобрительно отозвался о враждебном хану лагере Айдос. — В Бухаре и овца нашлась бы для замирения дерущихся волков.

— Наверное, нашлась бы, — согласился Маман. — Вернулся в Кунград Туремурат-суфи. Без помощи Бухары вряд ли снова открылись бы перед ним ворота Кунграда.

О распрях между правителями говорил Маман, а о своем арыке умалчивал. Пытались ведь Бегис и Мыржык повернуть его арык в Бухару. Что ж, повернули или нет?

— Орынбаев арык уже течет в Бухару, — окольным путем решил подойти к тайне Мамана старший бий.

— Давно течет, — подтвердил Маман.

— Не соединишься ли с ним, бий?

Что стоило Маману сказать: «Не соединюсь!» Или, назло Айдосу, бросить решительное: «Соединюсь!»… Но не сказал ни того, ни другого, а принялся потчевать гостя.

К тому же внесли жареную рыбу, и тут уже волей-неволей пришлось прервать нить разговора и заняться сазаном. Румяный, купающийся в жире, он так и просился в рот. Есть сазана и вести беседу нельзя. Так что не до разговоров было во время трапезы. Одно было желание и у хозяина, и у гостя: поскорее разделаться с сазаном и, утерев губы, вернуться к начатому. Может, не столь сильное у хозяина, как у гостя: Маману-то торопиться некуда, он дома. Сегодня ли произнесет свое «нет» или «да», завтра ли или через год — все едино. Айдосу же сию минуту узнать надо, куда повернет «русский бий», врагом его станет или другом. Узнать и тут же определить и свою судьбу. Время торопит Айдоса.