Тысячи лиц Бэнтэн - Айзек Адамсон

Госпожа Китадзава на секунду прикрыла глаза, потом снова заговорила:

– С Накодо она познакомилась через моего старшего брата. В те дни молодые люди еще не так часто знакомились сами, хотя уже тогда все менялось, как, впрочем, и всегда. Понимаете, мой брат работал с отцом господина Накодо в его строительной компании, до того, как господин Накодо ушел в компанию «Осеку». Амэ и господин Накодо несколько раз встречались, не наедине, конечно, и мы познакомились с его родней. А вскоре Накодо попросил у моего мужа руки Амэ. Муж, конечно, очень радовался. И брат мой тоже. Понимаете, Накодо были очень богатой семьей, очень могущественной. Честно говоря, мы сильно удивились, что Накодо не захотели укрепить свое положение, организовав брак с другой семьей, влиятельной в строительном бизнесе. Может, надо было толковать это как плохой знак, но в то время моя семья решила, что этот брак станет огромным благословением для Китадзава.

– А что думала Амэ?

– Что думала Амэ? – эхом отозвалась госпожа Китадзава. – Я частенько об этом размышляю. По-моему, ее трудно было понять. Было в ней что-то такое… непостижимое. По-моему, она часто скрывала свои настоящие чувства даже от самой себя. Даже мне, ее матери, почти всегда трудно было разобраться, что же Амэ чувствует. Конечно, я спросила ее, готова ли она к замужеству в таком нежном возрасте, в семнадцать лет. И сказала ей, мол, в конце концов, не важно, что говорят ее дядя и отец, не важно, какие у нее обязательства перед семьей. В конце концов, это ее жизнь. Думаю, я ее порядком удивила. Амэ была кое в чем старомоднее, чем ее мать.

Госпожа Китадзава грустно улыбнулась. В трех футах от нас ворона слетела на урну. Наклонив голову, каркнула на нас, точно старалась прогнать. Госпожа Китадзава сжала кулак и погрозила вороне камнем понарошку. Та захлопала черными крыльями и слиняла куда-то вверх, скрылась в деревьях.

– А другие поклонники у Амэ были? – спросил я.

– Конечно, были и другие мальчики, – ответила госпожа Китадзава. – Я же говорю, Амэ была умной и красивой. Но серьезных конкурентов в борьбе за ее любовь не было. Конечно, если то, что она испытывала к Накодо, было любовью. Но замуж за него она вышла, и какое-то время они вроде были счастливы. Он ее очень любил, это все видели, и хорошо с ней обращался. Как он с ума сходил но этой девочке, заваливал ее подарками – такие в наше простом доме вряд ли бы появились. Признаю, я была очень счастлива за нее. Может, это глупо, кто знает? А что касается чувств Амэ, я же говорю, ее сложно было понять. Но несчастной она явно не казалась. Поначалу.

– Простите, что перебиваю, – сказал я. – Прежде чем соглашаться на брак, вы расследовали прошлое семьи Накодо?

– Конечно, – ответила она. – Конечно. Но возможно, мы занялись этим не так, как следует. Не то чтобы все как-то по-другому повернулось бы, но, знаете, если теперь вспомнить. О расследовании позаботился мой брат. Нанял для этого уважаемую фирму. Но конечно, в списке основных клиентов этой фирмы была и компания «Осеку». Думаю, вы понимаете, о чем я?

Я кивнул. Госпожа Китадзава отвернулась, пристально глядя на долину внизу.

– Что-то в Амэ начало меняться месяцев через пять-шесть, – продолжала она. – По-моему, слабела ее энергия, ее дух; поначалу почти незаметно. Тогда мы еще часто виделись, обычно по воскресеньям, и хотя мы не сразу разглядели эту крошечную перемену, вскоре было ясно, что Амэ стала другой. Мы решили, может, она привыкает к замужней жизни, к обязанностям жены, к ответственности за дом. Может, просто взрослеет. Возможно, нам бы надо раньше осознать настоящую глубину ее меланхолии, может, мы смогли бы что-нибудь сделать. Но причин верить, что она и вправду страдает, у нас не было, и мы не скоро поняли, что с ней творится. Ни в родне мужа, ни в моей таких трудностей не было.

Она подняла взгляд, и в ее глазах отразилась луна, окрасив зрачки в ярко-желтый, словно у кошки. На другом конце парка кларнетист сфальшивил и начал гамму заново.

– Амэ заболела, – продолжила госпожа Китадзава. – Стала беспокойной. Но что мы могли поделать? У нас не хватало слов даже на обсуждение таких вещей. И еще мой брат и муж боялись, что ее состояние вызовет скандал. Думаю, и Накодо боялись того же. Ну, Амэ пошла к врачам. У многих была, очень осмотрительно. Врачи пытались ее лечить – в основном физические симптомы. Но толку не было, они даже припадки не смогли остановить.

– Припадки, – сказал я. – Какие припадки? Госпожа Китадзава задумалась, подбирая слова.

– Типа дрожи. Вы, наверное, сказали бы, что это конвульсии или судороги. Бедная девочка. Она дико металась или просто застывала скрючившись, со сведенными мышцами. Частенько такое продолжалось по нескольку часов, а после этого она, совершенно измученная, спала и спала. Никто из врачей в жизни такого не видал, и они опасались, что от физического напряжения, от этих длительных припадков она даже умереть может. Ну а меня беспокоили ее галлюцинации.

Мне поплохело: кажется, я знаю, что она сейчас скажет. По спине катился пот, во рту вдруг пересохло – и виной тому лишь отчасти был горячий ночной воздух.

– Дочка рассказала, что во время этих припадков ей мерещился человек, весь в белом, – произнесла госпожа Китадзава. – Иногда он появлялся с другими людьми, иногда один. Она говорила, что он всегда молчит и все равно каким-то образом с ней общается. Невыразимые вещи говорил он ей.

От воспоминаний госпожа Китадзава буквально содрогнулась, но, по-моему, твердо намеревалась досказать. Судя по всему, она никому не рассказывала, что именно случилось с ее дочкой; и дол го-дол го ждала, кому бы рассказать. Может, чистая случайность, что это оказался я – а может, и нет.

– Поначалу этот человек появлялся только во время припадков, – продолжила госпожа Китадзава. – Но вскоре, даже когда эти проклятые судороги отпускали Амэ, он ей все равно мерещился. Все чаще и чаще являлось ей это видение, и она уже, ну… порядком запуталась. Врачи, семья Накодо, мы с мужем – снова и снова мы говорили ей, что этот человек – ее воображение, что галлюцинации – просто часть ее болезни. Внешне она соглашалась, признавала, что все это – лишь у нее в голове. Но я сейчас вспоминаю и уверена, что она говорила так, чтобы нас успокоить. Я все размышляла об этой ее галлюцинации – о человеке в белом. По-моему, мысль о том, что он – всего лишь плод воображения, была страшнее, чем мысль о том, что он настоящий. В смысле, для нее. Если он – ее собственное измышление, как тогда ей вообще от него избавиться? К тому времени она достаточно помоталась по врачам и понимала, что они ей не помогут. Думаю, чем больше мы пытались ее убедить, что этот человек – не настоящий, тем больше она склонялась к обратному. Где-то глубоко внутри ей надо было верить, что он существует отдельно, вне ее. Но за несколько недель до смерти она вдруг перестала говорить о фигуре в белом. Вообще казалось, что она совершенно поправилась. У Амэ больше не было припадков, она стала набирать вес. Стала прежней – только чуть потускневшей.

Кларнетист на другом конце парка бросил играть. Госпожа Китадзава молчала, пока музыкант паковал инструмент и выбирался из заросшего деревьями пятачка на слабо освещенную улицу. Теперь мы остались одни, если не считать бомжа с радиоприемником. Внизу к станции подъехал очередной поезд, и госпожа Китадзава продолжила свою историю.

– Это была идея Накодо – прогулка на катере, – сказала она. – Экскурсия, чтобы вытащить Амэ из дому на свежий воздух. Мне говорили, что она вроде была готова к этому и даже радовалась. Просто короткая поездка мимо Шести Мостов Возрождения, меньше часа – по реке Сумида, от Асакуса вниз но течению до садов Хамари-кю, где император охотится на уток. На корабле было человек шестьдесят, в основном туристы из других городов. Все говорят, что до происшествия Амэ вела себя абсолютно нормально, так что, пожалуй, не могу винить Накодо за то, что он не уследил. И в общем, не виню. Он очень ее любил – в этом-то я уверена. И должно быть, правда верил, что она вылечилась, что ей стало лучше. В какой-то момент она ушла на корму – сфотографировать мост Киёсу, когда катер под ним проплывал. Всего на секунду Накодо отвернулся. А когда глянул обратно…

Голос госпожи Китадзава дрогнул и затих. Я дал ей время прийти в себя. Луна уже взобралась выше и теперь была меньше, невзрачнее и какой-то менее настоящей. В дальнем конце парка вспыхивали светлячки, взлетали и падали, но из укромного уголка не выбирались.

– Никто не видел, как это случилось, – сказала госпожа Китадзава. – Гид в микрофон описывал какую-то достопримечательность, и все смотрели туда. Может, Амэ и не прыгала за борт, может, это и вправду был несчастный случай. Много лет я хотела в это верить.

– А сейчас?

Она задумалась:

– Сейчас мне кажется, что разницы нет.

На урну вновь уселась здоровенная ворона, запрыгала по краю, наклонив голову с глазами-бусинками. В этот раз госпожа Китадзава не обратила на нее внимания, по-прежнему глядя куда-то вниз. Я было попробовал вспугнуть ворону, но та лишь спрыгнула с урны и плюхнулась рядом с моими ногами, каркнула и запрыгала по земле, взбивая пыль.