Бог огня - Василий Казаринов

— Абсурд… — весело отозвался художник. — Согласен с вами. Совершенный абсурд, — отступил на шаг и, прищурившись, оценил только что наложенный штрих. — Но этот абсурд, согласитесь, нисколько не выпадает из строя жизни и ее стилистики. Сначала мы рубим под корень все деревья, заковываем землю в асфальт и насаживаем, где только можно, такие вот бетонные заборы. А потом эти заборы украшаем искусственными розами.

— А если дождь? — озабоченно спросила Бася. — Розы увянут, поплывут, сделаются грязной жижей и утекут в канализационный люк… Как это печально.

— Ничего, будут сидеть на месте. У нас краска хорошая, французская. Специально для фасадов. Спонсоры где-то раздобыли.

— Ну, если французская — тогда конечно, — кивнул Б. О., наблюдая за шумной свалкой, устроенной воробьями в большой плоской картонной коробке, по дну которой ерзал, терзаемый птицами, огрызок недоеденного пирога. — Ладно, Бася, пошли. Нас ждут великие дела.

* * *

Дела привели их в какую-то окраинную промышленную зону, где стоял настолько пропитанный сбивавшими дыхание заводскими запахами дымный смрад, что пришлось поднять стекла в дверцах. Они долго плутали по разбитым грузовиками улочкам, пока наконец не обнаружили предмет своих поисков: пятиэтажный кирпичный дом с одним подъездом. Квартира находилась на третьем этаже и выделялась входной дверью, имевшей крайне жалкий вид: когда-то в лучшие времена она была обита дерматином, остатки которого теперь клочьями торчали по краям.

— Сразу видно, что мы идем в гости к преуспевающему предпринимателю, — саркастически заметила Бася, давя пальцем на кнопку допотопного звонка.

Ждать ответной реакции им пришлось минуты две, после чего дверь отошла от косяка, и в проеме показалось лицо старой женщины: лоб скошен, подбородок не развит, стерт и плавает крошечным комочком в складчатой шее… Черепаха? — подумала Бася. Глаза навыкате мягко обволакивали припухшие красные веки, маленький вздернутый нос приоткрывал черноту ноздрей — черепаха… Спина согнута так плавно, что в тяжелой вязаной кофте, наброшенной на плечи, было что-то от панциря…

— Здорово, черепаха! — провозгласила Бася, толкая дверь ногой. — Принимай гостей. Пошли, Тортилла, покажешь нам, где ты прячешь свой золотой ключик.

Старуха, ко всем ее очевидным достоинствам, была еще и туга на ухо — она мелко закивала, повернулась и ощупью, раздвигая вытянутыми руками темноту — что называется, брассом, — поплыла в глубины своего сумрачного дома.

— Почему у вас так темно? — поинтересовался Б. О.

— Темно? — Ее голос медленно удалялся. — А. я привыкла… Сосед вывинчивает пробки, он говорит, я жгу много электричества. Пробки? Это там справа, где счетчик. Слышите, жужжит счетчик?.. Нет, чуть выше. Что, ввернули? Ну вот и славно, спасибо вам, заходите. Как вы сказали? Чем пахнет? Не знаю, я привыкла, человек осваивается с запахами, прорастает в них и перестает их слышать. Ах, господи, ну конечно, это, наверное, хлорка…

— Хлорка? — удивился он.

— Ну да… — Она притушила голос. — Сосед, знаете ли… Он крайне неаккуратен. Повсюду. В туалете особенно. Я там посыпаю немного. А что делать, что же делать? Да вы заходите, не стесняйтесь.

Она толкнула дверь в комнату, и в коридор обрушился столб света.

Да, здесь слишком много света на метр квадратный, отметил Б. О. про себя. Люстра с пятью изогнутыми рожками, забрызганная мелкими каплями хрустальных висюлек, торшер в углу, настольная лампа на серванте. Фарфоровый ночник в форме домика под красной черепичной крышей — пасторален и миниатюрен. И в целом все, что было тут, так миниатюрно, аккуратно, зализано так… И характерен запах — он всегда сопровождает жизнь стариков. Землей пахнет, но не той, что в горшке с геранью, а какой-то другой, кладбищенской землей. Над кроватью с облупившимися никелированными спинками — настенный коврик, по нему скачет серый волк в черном лесу и несет на спине русоволосую девушку.

Тем более странно для этого жилища полыхание цветов: сочно-голубое кроватное покрывало, занавески на окнах ярко-зеленые, пестрая скатерть на круглом столе — тут радуга упала и рассыпалась.

Старуха поглаживала скатерть, точно собирая в ладонь не существующие хлебные крошки.

— Вы что-то говорили? Вы из ЖЭКа? — Она пожевала воздух полупустым ртом. — Я не расслышала.

Мы из похоронного бюро, — представилась Бася, разглядывая вышитого крестом волка на стене, который затравленно косил на нее желтым глазом. — Мы пришли отвезти проживающего здесь господина Филонова на ближайшее кладбище. Кем он тебе, кстати, приходится? Сыном? Внуком?

— Сын мой и так на кладбище, — сказала старуха и беззвучно, совершенно не изменившись в лице, заплакала. — А внуков Бог не послал.

— Похоже, ты перестаралась, — тихо сказал Басе Б. О.

— Ничего! — ледяным тоном отозвалась она, пропуская реплику Б. О. мимо ушей. — Тогда соседа твоего свезем. Сейчас упакуем в деревянный макинтош и повезем. Где он?

— Гуляет где-то… — Старуха медленно опустила свои отвратительные черепашьи веки. — Уже, наверно, пьяный совсем.

— Слушай, Тортилла, — угрожающе прошипела Бася. — Ты у меня дождешься. Я тебе последние мозги сейчас вышибу.

— Брек! — решительно скомандовал Б. О. и поднял руки с видом рефери, разнимающего вошедших в клинч бойцов. — Очаровательно! — бросил он в сторону Баси. — Скажи, пожалуйста, а столь изысканно изъясняться тоже учат в институте культуры?

Она фыркнула, сложила руки на груди и отошла к окну. Б. О. подсел к столу:

— А где в самом деле может быть ваш сосед?

— А я знаю? Видно, на сбор ушел.

— На сбор? Ага, на торжественный сбор пионерского отряда, скорее всего. С костром и пением хоровых песен, — прокомментировала Бася, не оборачиваясь.

— Дорогая, заткнись, а? — поморщился Б. О. и опять вежливо обратился к хозяйке дома: — Какой сбор?

— Так по помойкам ходит. Бутылки пивные собирает. В магазине меняет их на вино… Сейчас очень много людей ходит по помойкам, кто что ищет — кто бутылки вот, кто еду или старые вещи. Сосед говорит, с этим промыслом стало трудно, уж больно многие этим кормятся.

— М-да, — отозвался Б. О. Он вспомнил, что почти у каждой помойки, которая последнее время попадалась на глаза, он непременно видел людей, разгребавших длинными палками мусор, причем по виду далеко не бродяг. — А он не говорил вам… Паспорт он не терял в последнее время?

— Терял, как же… Да пропил он его. Обменял у какого-то парня возле магазина. Давно уже, с полгода назад.

Б. О., хлопнув ладонями по коленям, поднялся:

— Бась, пошли. Нам тут нечего делать.

Она не шелохнулась.

— Бася, — позвал он еще раз. — На выход.

Она продолжала в каменной позе стоять у окна. Б. О. подошел, тронул ее за плечо, заглянул в лицо — она плакала.

— Ты что?

— Господи, да что ж это со мной происходит… Накатывает. Дичь какая-то… Как сейчас с этой старухой несчастной…

— Ничего, — он погладил ее по волосам, поцеловал в макушку. — Это нормально. Это даже неплохо. Такие порывы тебе только на пользу, они укрепляют душевное равновесие и оттачивают инстинкт.

— Какой еще инстинкт? — глухо спросила она.

— Без которого в степном краю не выжить.

Он проводил Басю до двери, вернулся, достал бумажник, вынул несколько сотенных купюр и подсунул их под одиноко стоявшую в центре стола сиреневую розетку для варенья, в которой лежала давно окаменевшая баранка.

Старуха никак не отреагировала на его жест.

Господи, подумал он, она же наверняка почти слепая.

* * *

У гаражей-«ракушек», припадая на ослабевшие задние лапы, неторопливо прогуливался старый Икар. Низко опустив к земле острую морду, он равнодушно обнюхивал клочок земли, не закованной в асфальт, — именно тот, на который они обычно ставили машину. Хозяина поблизости видно не было, скорее всего, он просто выпустил старика колли из подъезда, а сам ушел домой, прекрасно зная, что собака его слишком умна и опытна, чтобы на закате своих дней далеко уходить от дома.

Б. О. поставил машину прямо напротив подъезда. Они вернулись сюда забрать вещи, чтобы перебраться на старую, мамину квартиру. Б. О. по дороге от Филонова сказал, что ему не нравится это место, на старой квартире будет поспокойней. Бася равнодушно согласилась: переезд так переезд.

Побросав в большую дорожную сумку одежду и массу каких-то женских причиндалов в коробочках, баночках и пакетиках, она направилась в гостиную, где застала Б. О. за разглядыванием висевшего в простенке между окнами акварельного портрета.

— Это Митя рисовал, — пояснила она.

— Я догадался.

Портрет был исполнен в своеобразной эскизной манере: четко прописано только лицо, а все остальное — волосы, плечи, грудь, согнутая в локте рука — медленно таяло, впитываясь в фон, в муаровой ткани которого, если присмотреться, можно было различить зыбкие контуры крыльца.