Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И увлечённый восторгом, он даже спел сам как пернатый певец:
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
— Доходы от бойцовых петухов поднимут экономическое благосостояние деревни. О, петух важный экономический фактор! Хотя потом можно будет приучить и кур драться! В экономических интересах! Для подъёма благосостояния! Цыплята, яйца, это уж в виде бесплатной премии! Вот когда, mon cher[39], сбудется доброе желание Генриха IV, весёлого короля. Он однажды после хорошего обеда и отличного Аи, которое он так полюбил и в честь которого сложил даже песенку: «Ay le bon vin»[40], он однажды воскликнул: «Я хотел бы, чтобы у каждого крестьянина была к обеду курица!» Как просто тогда решается продовольственный вопрос! Что? Неурожай? Ржи нет? «Жена, жарь цыплят! Вари суп из курицы! Пулярку под белым соусом!» Пулярка, mon cher, не лебеда!
— Ку-ка-ре-ку!
— Смейтесь! А это идея! Я люблю свою страну и думаю о ней всегда, — даже когда петухи дерутся. К тому же, чёрт возьми, это не тотализатор. Не иностранное изобретение. Старинная русская любимая потеха, — ныне, к сожалению, едва уцелевшая в некоторых замоскворецких трактирах, — да и то втайне. Петушиные бои, это — возвращение к старине, к своему, к истории, к устоям, домой!
— Знаете что? Уезжайте вы из Испании. А то тут вам такие идеи приходят!
Полтавский помещик побледнел.
— А что? Разве опасно?
— Ничего опасного. Но не свойственно столько идей иметь! Уезжайте! Нехорошо. Не годится!
— Что ж я ведь, кажется, только насчёт ходатайства и поощрений. Кажется, ничего предосудительного. Ходатайства и поощрения… Чем же больше заниматься?
Манташиада
Герой дня — г. Манташев.
Впрочем, это неверно.
Г. Манташев был героем в течение нескольких лет.
Будущий историк, когда будет писать о поражениях русской публики, назовёт эти года «Манташевскими».
— Это было ещё до Манташева.
— Это было при Манташеве.
— Это было хоть и после Манташева, но публика снова была поражена на бирже. Публика неисправима.
Историческая дата!
К стыду и к сожалению, я никогда даже не видел г. Манташева.
Да это было и невозможно.
Он был всегда так окружён, что рассмотреть г. Манташева было невозможно.
Вы только чувствовали трепетным сердцем, что близко, около вас, в центре этой толпы, проходит «он», «сам», «ille»[41], как говорили римляне.
— Фонтан! — как подобострастно шептали кругом.
Вы догадывались об его близости, скользя взглядом по согнутым под прямым углом спинам.
Когда он шёл по коридору театра, — впереди бежали люди с испуганными лицами и расталкивали народ:
— Манташев! Манташев!
Как будто за ними шёл зверь, ребёнок или римский папа.
Затем вы видели движущиеся спины, чтоб выразиться не точно, но мягко. Люди шли странно, по-рачьи.
Особое искусство!
Может быть, они практиковались дома: как ходить перед Манташевым.
И весь этот ураган проносился мимо, с головами, устремлёнными к центру, с согнутыми спинами. Мне казалось даже, отмахивая любопытную публику фалдочками фраков.
Так ходят табуны в степях.
Головы в центр табуна. С какой стороны ни подойдите, — одни крупы.
И человек, который захотел бы увидать Манташева, обойдя кругом, увидал бы только целую звёздочку фалдочек.
Я не видал г. Манташева, и ничего не могу рассказать вам о нём.
Слыхал только, что г. Манташев не кончил университета, потому что не поступал в гимназию.
Но я знал целую уйму людей, которые говорили:
— Со следующей недели перестаю платить за обеды.
— Почему?
— Приезжает Манташев.
И не потому, чтоб это были люди, которые не в состоянии сами платить за свои обеды.
Их не радовало, что за них заплатят.
Но за них заплатит:
— Манташев!
Какое счастье!
Мне рассказывал один из них:
— Большой оригинал этот Манташев! Ужинали вчера вчетвером. Манташев спрашивает: «Будем есть рябчиков?» Говорим: «Будем». Спросил на четверых двух рябчиков, разделил руками и положил всем на тарелки.
Я чувствую, что профанирую рассказ, передавая его печатно. Тут всё был тон!
Только приближённый шахского двора может так рассказывать:
— Повелитель вселенной обглодал баранью косточку и положил мне на тарелку: «обсоси!»
— Манташев едет! — для Петербурга, что это было!
Кажется, мне кто-то рассказывал:
— Благодаря Манташеву, не удалось жениться.
— Как так?
— Назначили свадьбу перед масленицей. Вдруг известие: приезжает Манташев. До свадьбы ли тут! Сказал родным невесты. Те согласились отложить. А там масленица, Великий пост. На пятой неделе невеста влюбилась в другого! Не вовремя приехал и помешал жениться.
И что всего замечательнее, кажется, молодой человек, который мне это рассказывал, не имеет никакого отношения ни к нефтяным ни к биржевым делам.
Но быть знакомым с Манташевым!
Кажется, были даже визитные карточки:
«Иван Иванович Иванов, знакомый Манташева».
«Еду ли ночью по улице тёмной», в Петербурге вы могли зайти в первый попавшийся незнакомый дом, где освещены окна, и послать такую карточку:
«Знакомый Манташева».
Вас приняли бы немедленно.
Если бы это была свадьба, родители приказали бы новобрачному уступить вам своё место.
Если б это были именины, прогнали бы с места виновника или виновницу торжества и стали бы чествовать вас.
Если бы, наконец, вы позвонились в дом, где ни одно окно не освещено, — ничего не значит!
«Знакомый Манташева».
Хозяева вскочили бы с постели, осветили все окна, моментально созвали знакомых и стали бы праздновать свадьбу, именины или что-нибудь подобное.
Да что «знакомый Манташева».
Это я хватил слишком, надо сознаться.
Если б кто-нибудь в манташевские годы написал такой громкий титул на своей визитной карточке, не имея к тому оснований, — его, я уверен, привлекли бы к ответственности:
— За присвоение непринадлежащего звания.
И суд, я убеждён, отнёсся бы очень строго к такому наглецу.
Я ухаживал в Петербурге за одной дамой. Рассказывал ей об Индии, Китае, Японии. Как Отелло «о каннибалах злых, которые едят друг друга».
«С участьем мне внимала Дездемона».
Как вдруг однажды какой-то прыщ, невзрачный, прескверный, севши около дамы, ни с того ни с сего в средине самого увлекательного моего рассказа о браминах, баядерках и чудесах, которые делают факиры, вставил:
— А вот Манташев…
Дама моментально отвернулась от чудес, баядерок, факиров, браминов и меня.
Она вся превратилась в трепет и внимание.
— А вы знакомы?
Прыщ приподнялся с места и отвечал с достоинством:
— Я знакомый знакомого Манташева!
С тех пор моё дело было проиграно раз и навсегда.
Я рассказывал о Саре Бернар, об Эдисоне, об Эдуарде VII, которого видал, когда он был принцем Уэльским, в Париже, — прыщ произносил:
— А вот Манташев, так тот…
Дама поворачивалась ко мне спиной, кушала его глазами, и от любопытства у неё полымем вспыхивали уши.
«Знакомый знакомого».
Меня как-то в банке заставили слишком долго дожидаться денег по переводу.
Тогда я пошёл на героическое средство:
— Я знакомый знакомого одного знакомого г. Манташева!
Мне выдали, кажется, на пять рублей больше чем следовало.
И притом немедленно.
А дверь, кажется, мне отворял вместо швейцара сам директор и взял двугривенный на чай, чтоб сделать из этого двугривенного жене брошку на память.
Всё это происходило так в лучшем обществе.
Да и кто нынче играет на бирже?
Главным образом лучшее общество. Барство и чиновники.
Купцы предпочитают другие способы наживы.
У барства и чиновников страсть к бирже, это — икота после крепостного права.
При крепостном праве барин говорил:
— Я, милостивый государь мой, дворянин, и посему на меня работают. И священная обязанность моя заключается в том, чтоб, не давая вдаваться в праздность и леность, заставлять на меня работать. Ибо на сём всё зиждется!
И поднимал палец.
Чиновник мечтал:
— Деревеньку, и пускай на меня работают!
Крепостное право пало, но потребность. в крепостном праве, — у одной стороны, — осталась.
И люди увидали в акциях новый вид оброка.
Вот причина, почему гг. Манташевы имеют такой огромный успех в «лучшем обществе».
Желание играть наверняка.
Отсюда эта нежность к «знакомому знакомого со знакомым».
Отсюда эта притягательная сила знакомства хотя бы в четвёртой степени. Хотя бы даже пятиюродное знакомство!
Всё-таки, кажется, как будто у человека на фраке есть несколько брызг от «фонтана».
И блеск этих брызг ослеплял больше, чем блеск всех звёзд.
— Знакомый знакомого знакомого знакомого…
- Каторга. Преступники - Влас Дорошевич - Русская классическая проза
- Детоубийство - Влас Дорошевич - Русская классическая проза
- Крымские рассказы - Влас Дорошевич - Русская классическая проза
- Дело о людоедстве - Влас Дорошевич - Русская классическая проза
- Жизнь с молотка - Анфиса Сабит - Русская классическая проза
- Радой - Александр Вельтман - Русская классическая проза
- Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Коллектив авторов - Русская классическая проза
- Женщина на кресте (сборник) - Анна Мар - Русская классическая проза
- Снежный великан - Сьюзан Креллер - Русская классическая проза
- Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина - Русская классическая проза