Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки

Первым делом мы направились в ломбард заложить кольцо и на вырученные деньги снять номер в дешевом отеле. Центральный парижский ломбард — депрессивное место: не то вокзал, не то полицейский отстойник для эмигрантов, не то зал ритуальных услуг. Гомонящая разноликая толпа — черные, арабы, украинцы, русские — все странным образом похожи друг на друга. Людей отличает только количество золота. Арабы приносят свои бирюльки в целлофановых пакетах: десятки браслетов, массивные кольца, часы, подвески, серьги… Золото славян помещается на ладони: крестильный крестик, обручальное колечко, сережки ромбиком… Рано или поздно все, кто сбежал в Париж за деньгами, вдохновением и любовью, становятся завсегдатаями этого крематория надежд, наделенного особой пафосно-трагичной эстетикой. В центре залы, где люди ожидают вызова к окошкам, высится огромная деревянная конструкция, от которой бросает в дрожь. Какая-то она зловещая, нечто среднее между цветком, ядерным грибом и ударившим в потолок столбом пламени.

Париж, как лучевая болезнь, постепенно поражает все твое тело от печени до мозгов. Сначала ты полон его романтики, дрючишь своих муз, где нужда застанет: Клио — на ступеньках Сорбонны, Эрато — прижав к ограде Люксембургского сада, Эвтерпу — среди лилий Берси, Полигимнию — в примерочной second-hand, Мельпомену — на казенных простынях ночлежки… В это время твоя эйфория пьет много вина… очень много, и печень начинает предательски поскуливать. Потом у тебя заканчиваются деньги и виза, тебя выгоняют из ночлежки, ты избегаешь полицейских, спишь в подворотнях, не ешь несколько дней. Твой желудок болит, падает в голодные обмороки, когда чувствует запах китайской харчевни или видит, как за витринным стеклом ресторана выхолощенный официант несет бутылку «Пти Шабли» и огромное блюдо с устрицами в ожерелье из сицилийских лимонов. Наконец, тебе сказочно фартит, с огромным трудом ты находишь черную шабашку на стройке, работаешь по двенадцать часов без выходных до невыносимой ломоты в суставах. Окончательно твоя бодрость духа херится, когда оказывается, что твои работодатели — «офранцуженные» русские картавые потомки белоэмигрантов. Суя в твои карманы евровые фантики, они не преминут напомнить о твоей «совковой сущности», «Обосрали всю матушку Россию и Париж понаехали обсерать…» Результатом твоей «французской одиссеи» становятся постоянная мигрень и ощущение, что ты — не человек, а диарея, жидкое дерьмо, в которое случайно вляпался своей сандалией Аполлон Мусагет. Париж издевательски анатомирует тебя, лезет позолоченными крючками и пинцетами в твое кишечно-селезеночное «святая святых», чтобы узнать кто ты? Очередной придурок, кричащий: «Я гений! Мне платят за мою ложь!», или бесноватый, выклянчивший у Бога возможность водить кистью и составлять слова именно так, как хочется…

В ломбарде наше кольцо забраковали, назвав «индийской подделкой», но все же мы толкнули его за 35 евро каким-то филиппинским туристам. Рядом с вокзалом Гар де Лион мы отыскали маленький домашний отельчик «Луксор», где сняли комнату на ночь. На оставшиеся деньги мы купили кусок сыра и четыре тетрапака с «клошарским» вином. После первого литра Эшли разморило, и она провалилась в беспамятный сон, а я колобродил: тряс бедную девушку, плакал, кричал ей в ухо, совал в глаза пальцы, выяснял отношения, в конце концов, хлопнул по заднице, за что получил локтем в глаз. Это угомонило меня, и я забылся в бреду, сопровождаемом горловым клокотанием и храпом.

Утром, продрав глаза, я нескромно провел рукой по бедру сладко зевающей Эшли.

— Слушай, милая, а давай-ка… Ну, то есть после двух дней, проведенных с тобой, я кажется… не то, чтобы влюбился в тебя, но почувствовал некое небесное родство наших истерзанных душ… Что нам терять? Денег нет, через полчаса нас вышибут на улицу…

— Ага, поняла, — потягиваясь, сказала девушка, — ты хочешь меня трахнуть. Но связываться с таким, как ты, опасно. Твоя пылкая ренегатская душа быстро остынет, ты будешь меня таскать за волосы и называть дурой.

— Возможно, — задумчиво сказал я, — но ты же рисковая, зачем тебе все эти романтические сопли?

— Никаких соплей, — усмехнулась американка, — у меня все о’кей. Тебе даже и не снилось, насколько моя жизнь совершенна, насколько я реализована, услышана, понята.

— Кем? — удивился я, убирая руку с бедра Эшли.

— Я тебя скоро с ним познакомлю, — загадочно улыбнулась девушка, — Хотя… по-моему, вы знакомы.

— Мы?! Знакомы?!

— Вставай, приведи себя в порядок. Через час у нас встреча в кафе на Монпарнасе.

— С кем???

— Узнаешь, мой трепетный антагонист. Только не наложи в штаны от неожиданности.

Душ находился в нашей комнате за занавеской. Нисколько не смущаясь, Эшли разделась, продемонстрировав мне свое спортивное, великолепно сложенное тело.

— У вас что, в Америке при психушках фитнес-клубы с соляриями есть? — спросил я, нагло разглядывая девушку.

Эшли никак не отреагировала на мои слова, включила воду и задернула штору. В это время в дверь нашего номера кто-то постучал.

— Чего надо?! — раздраженно крикнул я, не вставая с постели.

— Извините, месье, — раздался из-за двери голос с акцентом, — такси ждет вас.

— Какое такси? Эшли, ты что, заказала такси?

— Да, — спокойно сказала девушка, высунув намыленную голову из-за занавески.

— А чем расплачиваться будешь? Натурой?

— Твоей натурой, — смеясь, отозвалась девушка.

— Дура! — констатировал я.

— Я же говорила, — пожала плечами Эшли, полируя полотенцем свое бронзовое тело, — твоего «небесного слияния душ» хватило всего-то на пятнадцать минут.

Старое кафе на бульваре капуцинок, куда мы с Эшли приехали, было мне хорошо знакомо по рассказам Норы и Сатши. В позапрошлом веке в нем наливали абсент всего по пять сантимов за стакан. Знаменитый коротышка Альфред Жари автор трагикомического фарса «Папаша Убю» как-то так перебрал здесь «зеленой феи», что рухнул с высокого стула и повредил запястье. А в восемьсот девяносто пятом Луи и Огюст Люмьеры устроили в этом заведении первый платный киносеанс. Сейчас, одетое в слегка небрежное интерьерное разностилье кафе являлось местом постоянных встреч разношерстной, но по большей степени богемной публики. Сюда ходили русские танцовщики из парадиз-ля-Тана, один английский драматург, седьмой год корпевший над пьесой о Марии-Антуанетте, дети американских нуворишей, сбежавшие от родительской опеки в Париж и предававшиеся блаженному ничегонеделанью…

Мы сели за столик, заказали кофе… Я готов был увидеть кого угодно, от начальника эмиграционной полиции до Мерли Мэнсона, но только не… доктора Форда! Светясь довольной улыбкой, как ни в чем не бывало, он подошел к нам и по-свойски чмокнул Эшли в губы.

— О-го-го! — я открыл рот и вылупился на нежданного знакомца. Форд присел рядом с Эшли, обнял ее за талию и, хитро прищурившись, спросил:

— Вы удивлены?

— Так вы чего, заодно? — ляпнул я первое, пришедшее в мою голову.

— Да, — снисходительно покачал головой Форд, — мы с Эшли муж и жена. Конечно, я не доктор и зовут меня не Форд, и Эшли тоже не Эшли. Но наши настоящие имена вам знать не стоит.

— А как же «Институт эволюции мозга»? — спросил я, изобразив на лице шок. — Как же родители, задохнувшиеся газом? Психушка? «Ублюдки с Манхеттена»?

— Ах, это… — Поморщился Форд — Вымысел, разыгравшееся воображение моей жены. Кстати, ее отец крупнейший юрист, мать известная публицистка и писательница, изучающая подростковую агрессию. Это она написала роман-перформанс «Ублюдки с Манхеттена» и выдала его за откровения восемнадцатилетней девочки. Эшли выучила эту книжку практически наизусть и эмоционально пересказала вам. Моя жена великолепная актриса… Правда. Она измучила меня требованиями экранизировать мамино творение.

— Скупердяй, — сказала Эшли, нежно шлепнув Форда по щеке, — книжка действительно ничего. При твоих-то возможностях сделать из нее классный фильмец — раз плюнуть.

— Ну, не заводись, милая, — обиженно попросил Форд — Это она просто надо мной издевается, — доверительно глядя на меня, пояснил он. — Я решил написать сценарий, в котором «Ублюдки с Манхеттена» живут как самостоятельная история наравне с другими, не менее — простите за резкость — ублюдочными историями. Не приукрашенная реальность вообще ублюдочна, потому и завораживает. Мне нужны были яркие типажи, и мы поехали за ними в Париж.

— А Жоан? — спросил я — Он-то кто? Ваш кузен, дядя, двоюродный брат, наемный актер или третий член, нет, неправильно выразился, второй член вашей забавной творческой семейки?

— Это особая история, — серьезно сказал Форд — Вот, взгляните!

Он развернул передо мной утреннюю газету и ткнул пальцем в криминальную хронику. Я начал читать: «Вчера в Париже на улице „Шато 54“ было найдено тело католического кардинала Джакомо Аспринио, подозревавшегося в связях с итальянской мафией. Предположительно кардинал покончил с собой, но рассматриваются и иные версии, в частности, месть его фаворита, с которым Аспринио состоял, по словам папарацци, не только в деловых, но и интимных отношениях»