Тени исчезают в полночь - Руслан Белов

Для биохимических и иных исследований в отдельных камерах с телевизорами, тренажерами, четырехразовым сбалансированным питанием (и резиновыми куклами по средам и воскресеньям) содержали по два самых отъявленных приверженца каждого из перечисленных выше политических течений.

Первое время работы продвигались туго – не хватало кое-какой суперсовременной западной техники. Когда на одной из планерок об этом доложили Лаврентию (так назвали ученые Худосокова), тот подумал немного и затем спросил:

– А может быть, вам еще и специалисты западные нужны? Сейчас в Киеве работает международная конференция биохимиков... Вот список ее зарубежных участников.

Ученые переглянулись и назвали троих – японца, англичанина и американца. Через день эти ученые были выкрадены террористами, изъяснявшимися по-чеченски, а еще через день – обработаны зомбирантом-гениализатором и присоединены к научному коллективу "Волчьего гнезда". Они же рассказали Худосокову, каким образом и где можно достать необходимую западную технику.

Через месяц, однако, исследования зашли в тупик. И когда ученые поняли, что поставленная цель в обозримом будущем совершенно недостижима, девятый ученый перестал ходить из угла в угол и сказал три простые фразы. И через неделю после этого гласа биохимические процессы, влияющие на политическую ориентацию, были установлены и досконально изучены, а еще через неделю был получен препарат, подавляющий все ориентации, кроме, естественно, национал-социалистической.

Препарат этот (Худосоков назвал его зловеще – "Бухенвальд-2") был весьма сложен по химическому составу, но прост в изготовлении, не имел цвета, вкуса и запаха и предназначался исключительно для внутреннего применения.

После наладки его промышленного производства Худосоков, прекрасно зная, что для овладения Россией необходимо прежде всего овладеть Первопрестольной, начал немедленно внедрять своих зомберов во все хлебокомбинаты и пекарни Москвы и Московской области... В час "X" они должны были подмешать "Бухенвальд-2" во все хлебобулочные и кондитерские изделия...

3. "Волчье гнездо", иголки и утюги. – Групповой секс, целлофановый пакет и яйца

Ни к вечеру, ни на следующий день Борис не приехал, и все потому, что на втором часу пребывания в Болшеве свобода его передвижения была насильственно ограничена четырьмя квадратными метрами подземного бетонного сооружения.

Короче, Бельмондо угодил в подземелья "Волчьего гнезда"... Дело в том, что он сразу попал в точку, установив свой этюдник прямо напротив подмосковной резиденции Худосокова. Как водится, вокруг него скоро собрались любители живописи. Борис, как и все мы, закончивший свое художественное образование на первой коробке цветных карандашей "Искусство", не ожидал такого наплыва зрителей и вместо дома под корабельными соснами решил нарисовать "Черный квадрат с трубой и покосившейся лестницей".

Среди зевак, естественно, преобладали люди Худосокова, сразу понявшие, что перед ними либо неопытный фээсбэшник, либо идиот. И когда Бельмондо уже заканчивал закрашивать свое творение голландской сажей, к нему подошел милиционер, взял под козырек и, криво улыбаясь, сказал, что господина Малевича срочно вызывают на пленарное заседание Российского союза художников. И Борису пришлось пройти в переулок, откуда он и попал прямиком в КПЗ "Волчьего гнезда".

Первым его посетителем стал Худосоков. Он долго разглядывал Бельмондо, безучастно лежащего на нарах.

– Чего уставился? – спросил его наконец Борис.

– Да вот думаю, что с тобой делать. А где остальные?

– Погибли.

– Где и как?

– Сначала здесь, за рекой, а потом в Таджикистане сгорели. Читал, наверное, в газетах.

– Читал... А больше нигде не погибали?

– Почему, погибали... Последний раз – в Ягнобских горах.

– А ты, значит выжил.

– Ага. Ты чем сейчас занимаешься? Я так понимаю, что биохимическими опытами?

– Да. Хочу всех людей сделать одинаковыми.

– Одинаковыми?

– Да. В политическом смысле.

– Эк куда хватил! А как, извините?

– Препарат. В хлеб будем добавлять.

– Что-то тут не так. Все станут национал-социалистами? И кавказцы и евреи?

– Они давно такие.

– М-да... А ты уверен, что общество, наевшись твоего хлеба, именно за тебя будет голосовать?

Среди ваших есть, извини, деятели и посимпатичнее, и поумнее тебя.

– Их всех ликвидируют. Останусь только я.

– Все равно рискованно...

– Это – моя трагедия. А ты должен мне рассказать, где твои товарищи. На квартире у Ольги нет никого, мы проверяли. Ты лучше сразу расскажи. Так тебе легче будет.

– Пытать хочешь? – мгновенно покрывшись холодным потом, содрогнулся Бельмондо.

– Если не скажешь – да!

– Ну, начинай тогда, – вздохнул Борис, пытаясь сдержать дрожь в руках. – Понимаешь, не могу я тебе ничего без пыток сказать. Как потом я друзьям в глаза стану смотреть?

– В любом случае не станешь. Надоели вы мне, как понос. Всех, и тебя первого, в порошок сотру...

– А ты прими сейчас таблетки свои фиолетовые. Может, что-нибудь поумнее придумаешь?

Ничего не ответив, Худосоков вышел. Не зная, что зомберские качества практически полностью выветрились из Черного и его друзей, он решил пытать Бельмондо для их привлечения.

* * *

Бориса начали пытать гуманно – его всего лишь били четыре дня подряд и не давали спать.

Но Бельмондо ничего не сказал. На пятый день ему дали выспаться и, покормив после пробуждения, начали вгонять иголки под ногти и жечь утюгами. Борис хотел было сдаться, но, видимо, несгибаемый зомбер не вполне в нем еще умер и его внутренний голос шептал: "Терпи... терпи".

Но боли этот паразит, затаившийся где-то в печенках, не уменьшал ни на йоту, и скоро все пятьдесят пять килограммов Бориса превратились в сплошную неизбывную боль, пульсирующую от Парижа до Находки. Раз десять сознание покидало его, но первое, что он слышал, приходя в себя от ледяных обливаний или запаха нашатырного спирта, было: "Терпи... терпи... ты еще можешь"...

На седьмой день пыток в камеру зашел Худосоков. Внимательно обозрев измученного Бориса немигающим взглядом, он сказал что-то обрызганному кровью палачу и вышел.

Через полчаса вымытый и приодетый Бельмондо лежал в весьма уютно обставленной комнате с занавешенными фальшивыми окнами. Передвижной столик у широкой двуспальной кровати под балдахином алого шелка был уставлен всевозможной мясной пищей, свежими росистыми фруктами, кичливыми бутылками с марочным вином и разнообразными прохладительными напитками.

Борис, не в силах поднять голову, смотрел на все это минут пятнадцать. Есть ему совсем не хотелось, да он и не знал, как воспримет пищу его основательно избитый организм. Он уже хотел закрыть глаза и попробовать вырубиться, как вдруг ему в голову пришла мысль: "Есть кровать, есть альков, значит, будут и бабы"...

И, пересилив себя, он начал усиленно питаться. Первой он съел поджаренную до хрустящей корочки курицу под апельсиновым соусом, затем телятину и котлеты по-киевски. Желудок принял все это с энтузиазмом, тем более что вино оказалось отменным – не кислым и не сладким, а то, что надо. Наевшись и захмелев, Бельмондо заснул.

Предтрапезное логическое умозаключение Бориса оказалось верным – через час его разбудил сдавленный женский смех. Открыв глаза, он увидел, что лежит между двумя приятными развеселыми женщинами, вернее – между женщиной и девушкой. Они были неуловимо похожи, из чего Бельмондо сделал вывод, что ему предстоит развлекаться с дочкой и ее мамашей или, по крайней мере, с родными сестричками.

Такая радужная перспектива мгновенно привела Бориса в боевое состояние. Он повернулся к девушке и попытался ее поцеловать в пухлые детские губки, но та деланно захныкала и, отчаянно брыкаясь, перебралась в объятия к мамочке. Мамочка, прижав обиженное сокровище к своему пышному телу, принялась нежно ласкать девушку. Постепенно ласки переросли в нечто большее.

Некоторое время Борис смотрел на них с большим удовольствием. Обе женщины – гладенькие, полногрудые, с маленькими изящными ручками и ножками – были столь хороши, что казались ему неземными созданиями. У "дочки", которую звали Вероникой, ему особенно нравились нежные, белоснежные кисти с длинными пальчиками в обворожительных диадемах алых ноготков, правильное личико, обрамленное кудряшками, и пронзительные черные глазки. У "мамаши" (Дианы Львовны) его прельщали тициановские бедра и груди, чуть-чуть тронутые растяжками, округлые леонардовские плечи и особенная, все растворяющая вокруг женственность...

...Время, однако, шло, а гостьи, все более и более увлекаясь друг другом, не собирались обращать внимание на своего благодарного зрителя.

И терпение Бельмондо лопнуло. Это случилось после того, как женщины, совершенно забывшись, начали пылко заниматься французской любовью. Подобрав с пола ажурные бюстгальтеры, Борис начал остервенело хлестать ими лежащую сверху мамашу. Та сразу вскинула головку и некоторое время обиженно-удивленно смотрела на Бельмондо, как на невоспитанного мужлана, неизвестно как оказавшегося в их утонченном обществе... Затем неожиданно ласково улыбнулась и поманила его бесподобно нежным пальчиком. Вскоре на кровати затеялась веселая куча мала, в конце концов превратившаяся в слаженно колеблющийся слоеный пирог, роль начинки в котором, невзирая на пыточные ожоги, с превеликим наслаждением выполнял Бельмондо.