Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

Больше она ничего не в силах сказать и застывает, не шевелится. Мальчик мало понимает и тоже молчит. «Увели!» Они гасят огонь, уходят в хижину и в темноте укладываются на шелестящую циновку.

Дамиан все плачет. Заблеяли овцы. Потом на горы спустился покой, пришла печальная, зыбкая тишина. Но печальней всего молчание людей: мать и сын молчат недавно, а кажется, что сотни лет.

Манью долго искал на тропинке след хозяина, но не нашел и завыл. Жалобный вой огласил дорогу, которая убегала вниз к реке, в долину, куда-то вдаль… Куда? Кто ее знает…

* * *

А случилось вот что: Матео взяли на военную службу. Ни Дамиан, ни Манью не могут этого понять. Да и сама Мартина толком не понимает.

Полицейские появились внезапно; Матео в это время окучивал пышный маис. Они были уже совсем близко, когда он их увидел, а то бы спрятался — ведь полицейские не сулят ничего хорошего. Они уводят мужчин, отбирают лошадей, коров, овец и даже кур. Матео разогнул спину, оставил кирку и, сняв шляпу, поздоровался:

— Добрый вечер…

Полицейские были в сине-зеленой форме, за спиной — огромные карабины. Они пришпорили своих одров — те пошли прямо по маису — и, не тратя времени, заорали:

— Где твой военный билет?

Матео не ответил. Полицейский с нашивками снова заорал:

— Военный билет и приписное свидетельство. Ты что, дохлый пес?

Матео толком не понял, но вспомнил, что несколько лет назад вот так же увели индейца, который жил на другом склоне. Его, Матео, тогда не тронули — он был еще молод, а теперь добрались и до него. Он ответил наугад:

— Там, дома, наверное…

И пошел к хижине, а за ним вслед двинулись полицейские; они с наслаждением пришпоривали лошадей, заставляя их выделывать курбеты и топтать нежные побеги. Матео искоса поглядывал на незваных гостей и злобно сплевывал густую, зеленую от коки слюну. Он думал, добравшись до холма, броситься бежать к лесистому ущелью, но услышал щелканье затворов и покорно вошел в дом.

Через минуту он вернулся; за ним шла Мартина. Он был мрачен и молчалив; она, умоляюще сцепив руки, громко плакала:

— Нет у нас билета, сеньоры, где нам его взять? Не уводите его, сеньоры, что с нами будет? Сеньоры, ради Христа, оставьте его…

Один из полицейских спешился и ударил Мартину по лицу. Она упала, да так и осталась лежать, скорчившись и жалобно плача. Потом полицейский заломил Матео руки за спину и связал запястья. Веревка была из конского волоса, и Матео почувствовал, как она врезается в живое мясо. Полицейский с нашивками подъехал к нему и хлестнул по лицу плеткой.

— Так его, капрал, — засмеялся второй, вскакивая в седло. — Пусть учится, скотина, выполнять свой долг…

И оба закричали:

— Пошел…

— Марш, ты, сволочь…

Мартина набросила на мужа пончо — он работал в одной рубашке. Матео пошел медленно, тяжело, но ему пришлось поторопиться — полицейская плетка то и дело свистела у самого уха. Быстрей, быстрей, вниз, вниз. Один холм, другой. Мартина поднялась на горку и увидела, как исчезает муж за последним поворотом. Он шел впереди в фиолетовом пончо и большой плетеной шляпе, а за ним на лошадях сутулились полицейские с карабинами за спиной — теперь им не нужно было целиться. Веревка шла от запястий Матео к луке седла, волочась по земле.

Мартина запомнила все. С тех пор она всегда видела, как уходит связанный, обреченный Матео в своем фиолетовом пончо, а за ним едут синие полицейские. Они появляются на поворотах — фиолетовый, синий… фиолетовый, синий… Потом теряются, словно в ночи, в бесформенной пустоте.

* * *

Вот так и случилось, что дом остался без защитника. Не было больше ни мужа, ни отца, ни хозяина, ни кормильца. Мартина скорбно, молча работала; Дамиан плакал, вспоминая отца; Манью, поддавшись их печали, выл, глядя вдаль. А земля зарастала сорной травой.

Наступило время жатвы, но Матео не вернулся.

— Они долго не возвращаются, — сказал Симон, который вместе с женой пришел помочь дочке. — Кого эти ищейки заберут, тот не скоро вернется… Я уже старый, а то, может, и меня бы увели.

Хуана утешала дочь:

— Он вернется, непременно вернется…

Но сердце Мартины чуяло, что Матео далеко.

Обмолотить зерно пришли соседи со всей округи: но первый раз они работали вместе. Когда все ушли, семья кое-как собрала то, что осталось, и принялась лущить маис, фасоль, чистить гречиху.

Раньше они это любили, работа шла весело, но теперь было очень тяжело, особенно Мартине. Никто не разговаривал. Симон попытался рассказать какую-то историю, но скоро замолчал — понял, что всем не до того. Мартина слушала вполуха, Хуана была глуховата, а Дамиан мало что понимал. Только Манью следил за рассказчиком внимательным взглядом.

По ночам родители о чем-то говорили, и Мартина чувствовала, что беседы их невеселы. Она тревожилась:

— Отец, мать, что случилось? Скажите мне правду…

Тогда старики притворялись, что спят.

Резкий ветер врывался сквозь тростниковые стены в хижину, принося с собой тоску плоскогорий, сбрасывал одеяла, протяжно стонал. Мартина обнимала младшего сына, беззащитного, беспомощного, еще не знающего горя.

Через несколько дней родители ушли.

Симон сказал дочери:

— Когда придет время сеять, я пошлю Тимотео, он поможет.

Мартина видела, как они бредут по неровной дороге, вверх к последнему холму. Там они остановились, обернулись, помахали шляпами, снова пошли и исчезли за горизонтом.

Как ей хотелось побежать за ними, догнать, но тут дом, и скот, и все то, что нужно Матео, если он вернется. И она осталась, прочно встав на землю, словно пустила корни. Она почувствовала, что Дамиан ухватился за ее пояс… Дети! И дом, и скот, и земля. Надо остаться. Надо ждать.

В тот вечер сумерки казались еще печальней. Тьма размыла очертания далеких холмов, на которые с надеждой глядела Мартина — ведь по их извилистым дорогам вернется Матео.

Ночь поглотила все живое. Даже рядом с детьми давила Мартину тяжесть одиночества.

* * *

Теперь станет яснее, почему так возвысился Манью.

Дом, где нет мужчины, охраняет собака. Манью сам понимал, хоть и смутно, что его роль изменилась. Он не спал по ночам, вглядываясь в темные тени, а днем, вместе с Дамианом, пас неподалеку овец. Он был защитником Мартины, и она звала его, когда приближались чужие люди. Дом стоял близко от большой дороги, по которой проходили белые. А Мартина была хороша. Ее лицо еще не поблекло от горя, свободная блузка и толстая юбка не скрывали высокой груди и округлых бедер. Когда ветер трепал ее юбку, обнажались темные ноги, словно изваянные из коричневой блестящей глины.

Манью понял, что он — хранитель дома, защитник его обитателей, и проникся величайшей гордостью. Чуть что, он рычал и скалил острые клыки, глядел зорко, и уши у него были всегда настороже. С холма или с высокого камня он неустанно наблюдал за окрестностями. Но и ему не хватало Матео, и жалобный вой нередко оглашал ночь.

IV. ПУМА-ПРИЗРАК

Ночь была темная. В загоне лаяли собаки — не лениво и однообразно, а как-то тревожно, злобно, сдерживая ярость. Так лают собаки, когда ветер доносит до них едкий запах лисицы или пумы.

— Бьюсь об заклад, чуют пуму, — сказал Тимотео.

В загонах у соседей тоже поднялась тревога. Тьму прорезали лай и крики. Хозяева подбадривали псов и кричали во мраке, где, наверное, рыскали звери:

— Гони его, гони, гони, гони-и-и…

— Пума, пума, пума-а-а…

— Лисица, лисица, лисица-а-а…

В такую ночь и впрямь удобно нападать на скот: ни единой звездочки, нет неба, ничего нет, только кромешная тьма и тишина, так что даже шагов не слышно. Когда-то давно в такую ночь пума пробралась в загон Роблесов. Пес по кличке Гром схватил ее, она вырвалась, но он бросился за ней. Должно быть, они боролись насмерть — собака вернулась не скоро, еле дыша, вся в крови. Напрасно Хуана прикладывала к ранам лимон с солью и белым ромом. Пес истекал кровью и на рассвете умер. В тот же день, после полудня, над одним из холмов появились кондоры и опустились на землю. Симон пошел посмотреть, в чем дело, и убедился, что клыки у Грома крепкие: пума была мертва.

Тогда-то он и решил взять двух щенков у дона Роберто. Самбо, Ванка и их дети честно пасли стадо, но не могли пока совершить ничего героического; правда, они так лаяли в четыре глотки, что хищники в загон и носа не совали. Иногда собаки кидались за лисицей или пумой, но те, испугавшись лая, удирали подальше и вовремя укрывались в лесистом ущелье. Пожалуй, будет несправедливо не упомянуть здесь Шапру, который сторожил дом: однажды он поймал и загрыз канчалуко, повадившегося за курами. Этот злой сумчатый зверек обхватывает шею жертвы длинным, цепким хвостом и убегает, волоча за собой добычу. Так он и поступил с одной из кур, спавших в клетке у задней стены дома. Ее приятельницы подняли страшный шум, да и сама она была очень тяжелая и кудахтала изо всех сил, так что канчалуко далеко не ушел, и Шапра быстро напал на его след. А еще по пути была канавка, и когда зверек через нее прыгнул, тяжелая курица потянула его вниз, и он шлепнулся в воду. Тут Шапра его и нагнал. Борьба была недолгой — собака дважды впилась зубами в глотку зверька и перекусила ее. Примчались и другие псы, они тоже хотели участвовать в битве, и хищника разорвали в клочья.