Господин Бержере в Париже - Анатоль Франс

Бержере, как и его ученые собратья из прежних романов Франса,— великий книголюб, знаток истории, литературы, искусства. В качестве преподавателя филологического факультета, он толкует студентам латинских авторов. Но, встречаясь со студентом Ру, своим любимым учеником в те времена, пока еще г-жа Бержере не вздумала затеять с этим юнцом роман, почтенный филолог отнюдь не ограничивает свою беседу вопросами римской литературы или же ритмики свободного стиха, которым увлекается его ученик. В беседу учителя и ученика врывается современность, они обсуждают организацию армии Третьей республики, военную дисциплину, построенную на отупляющей муштре, на вытравлении в солдате всякого чувства человеческого достоинства, на безраздельном господстве реакционной военной клики, на подмене подлинного героизма и патриотического духа агрессивным национализмом. Пускай Бержере в беседе со студентом Ру по привычке обращается для обоснования своих мыслей к древнеримской истории и даже к данным лингвистического анализа, пускай он, по своей неистребимой болезненной привычке, производит парадоксальные обобщения, отрицая, например, всякую возможность какого бы то ни было военного героизма, оставляя его разве только в удел побежденным,— сквозь педантичные ученые ссылки и необузданные парадоксы чудака-филолога слышен голос тревожного наблюдателя своей современности, отмеченной все растущими империалистическими аппетитами французского капитала, все растущим влиянием военщины, все большим националистическим одурманиванием мелких обывателей. Точно так же Бержере, связанный многолетней дружбой с итальянским ученым Аспертини, не ограничивается в общении с ним лишь профессионально филологическими темами. Конечно, Бержере, заинтересовавшись происхождением покаянного гимна «Dies irae», не упускает случая обратиться за сведениями к Аспертини, специалисту по средним векам, как и тот, изучая деятельность итальянского археолога XVIII века Луиджи Муратори, прибегает к помощи Бержере, чтобы снять в библиотеке копию с нужного ему документа. Но разговоры и переписка этих двух филологов — француза и итальянца — представляют собою причудливое сочетание самых детальных вопросов науки и искусства с животрепещущими вопросами современности: так, вслед за упоминанием книги французского археолога  Мориса Ренуара друзья переходят к более широкой теме, говорят о том, что французская научная мысль, некогда привлекавшая к себе внимание всех цивилизованных народов, теперь подавленная политической реакцией внутри страны, переставшая сеять семена свободы, утратила свой былой международный престиж. Отвечая на запрос Бержере о средневековом гимне, Аспертини в конце своего письма сообщает, какое тягостное недоумение вызвано среди передовых людей разных стран пресловутым делом Дрейфуса. Наконец встречи Бержере с неудачливым ректором духовной семинарии аббатом Лантенем на излюбленной ими скамье, под одним из старых вязов городского сада, вовсе не посвящены лишь тонкостям богословия (хотя и фанатичный католик Лантень, и закоренелый безбожник Бержере весьма охотно к ним обращаются). При одной из таких встреч, поспорив по поводу чудес, якобы совершенных Орлеанской девственницей, собеседники переходят к обсуждению лурдских «чудес», столь нашумевших в последней четверти девятнадцатого века, а затем заводят речь и о местной злобе дня — предсказаниях полусумасшедшей духовидицы мадемуазель Денизо. Вывод, к которому приходят собеседники (Бержере — с грустью, Лантень — с торжеством), устанавливает наступление клерикализма на материалистическую философию. Так и богословские споры, подобно филологическим изысканиям, заканчиваются в беседах профессора Бержере оценкою текущей жизни, текущей политики.

Отклики на современность, возникающие в самый разгар отвлеченной, на первый взгляд, беседы, нередко можно было, как уже говорилось, обнаружить и в предшествующих романах Франса. Но никогда прежде они не носили столь настойчивого и планомерного характера, никогда прежде они до такой степени не занимали ум и сердце франсовского героя. Бержере с горечью наблюдает позорное падение общественных нравов в своей стране, рост политического бандитизма, коррупцию власти, оболванивание народной массы, оскудение французской культуры, развращенность прессы, неправедность суда. Мудрость Эпикура, которой привержен Бержере, и смешанная с жалостью ирония, склонностью к которой Франс, по обыкновению, обильно снабдил своего любимого героя и в «Современной истории», пасуют перед чувством грусти и отвращения, охватывающим Бержере, когда он сталкивается с большими и малыми событиями в жизни своей родины. Работа над мореходной терминологией Виргилия все меньше и меньше способна служить для Бержере отдыхом от угнетающих его наблюдений над общественной жизнью современности, а букинистический угол книжной лавки Пайо, куда, кроме Бержере, частенько заглядывают другие любители старых книг, превращается для него в своеобразный клуб, где он узнает все городские новости. В «Современной истории» старые книги уже не могут доставить покой и удовлетворение франсовскому герою.

Но в том, как изображена сама жизнь, окружающая франсовского героя,— еще более существенное отличие «Современной истории» от предшествующих романов Франса. Персонажи «Современной истории» перестают быть по преимуществу собеседниками главного героя (как был, например, для аббата Куаньяра его вечно вопрошающий, наивный ученик Жак Турнеброш) или предметом его наблюдений (как были, например, нотариус Муш я воспитательница Префер в «Преступлении Сильвестра Боннара») — в «Современной истории» действующие лица становятся в буквальном смысле слова действующими лицами, приобретают плоть и кровь. Они не только беседуют с господином Бержере, не только служат предметом его наблюдений. Жизнь кипит в «Современной истории». До полусотни разнообразных человеческих фигур живет и сталкивается на ее страницах: светские дамы, попы, министры, департаментские чиновники, ученые, банкиры, политические заговорщики, военные, президенты, простые люди из народа. Не ко всем из этих персонажей «Современной истории» вхож скромный латинист Бержере, да и не со всеми он стремится общаться. Однако это не смущает Анатоля Франса — он надолго оставляет своего героя, чтобы ввести читателя то в наследственный замок герцогов де Бресе, в общество трех набожных дам, вечно облеченных в траур по какому-нибудь из своих титулованных родственников или по очередному умершему члену королевской фамилии; то в приемную архиепископа или папского нунция, озабоченных тем, как бы поделикатнее избавиться от докучливых претендентов на свободную епископскую кафедру; то в парижскую квартиру для любовных свиданий, обитую светлоголубым шелком по вкусу баронессы-банкирши де Бонмон, где она встречается со светским вором и альфонсом Papá; то на совещание монархистов.

Повествование здесь развивается не по прихоти философских раздумий героя, не по прихоти неожиданных его приключений, как это бывало у Франса раньше. «Современная история» — это широкое сатирическое обозрение повседневной жизни Третьей республики.

Политическая развращенность всего буржуазного строя, подменившего демократию лжедемократией, а республику — лжереспубликой,— вот основная тема «Современной истории».

Префект Вормс-Клавлен, появляющийся уже в первом романе серии, призван как бы подготовить читателя к той картине циничной политической оргии, к тому зрелищу беспринципности и наплевательства, которое Франс показывает все шире и шире от тома к тому. Ставленник антиклерикальной партии Вормс-Клавлен заключает союз с аббатом Гитрелем и содействует его назначению на епископскую кафедру. В идиллическом содружестве покладистого префекта-антиклерикала и вкрадчивого аббата Франс видит не одну только смешную сторону, он указывает на большую политическую опасность, вырастающую из подобных сделок антиклерикалов с представителями церкви: префект, радеющий о епископском сане для аббата Гитреля, подготовляет будущего активного, наглого врага своего правительства, врага даже того жалкого подобия республики, чьим представителем выступает Вормс-Клавлен. Уже не скептической насмешкой, а подлинной тревогой перед монархической опасностью, вырастающей из попустительства республиканских властей клерикализму, насыщена заключительная часть повествования Франса об одной из деловых встреч проныры-чиновника и проныры-священника. Показывая аббата Гитреля, столь смиренного во время свидания с префектом, Франс тут же предупреждает читателя, что этот елейно-кроткий аббат только и ждет своего назначения в епископы, чтобы из законопослушного смиренника стать непокорным князем церкви, дать отпор светской власти, предать анафеме принципы свободомыслия, республики и революции.