Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943 - Курцио Малапарти

Небольшая толпа крестьян, в основном женщины, старики, дети и молодежь в возрасте от 16 до 18 лет, выстроилась вдоль дороги, наблюдая за движением туда-сюда солдат и лошадей. Они смотрели без явного страха на лицах; вокруг них так и витала аура спокойного любопытства.

Дети вели себя весело, несколько стеснительно. Женщины надели платки ярких расцветок, которые завязывали под подбородками. Их юбки и кофты были изготовлены из крашеной хлопчатобумажной ткани, украшенной кричащими безвкусными узорами желтых, зеленых и красных цветов. Мужчины, и молодые и старые, были одеты в серые шерстяные пиджаки, а их брюки пошиты из той же синей ткани, что и рабочие комбинезоны механиков. Сегодняшний мужик больше не носит толстовку с пуговицами сбоку, высокие сапоги и меховую шапку. С виду он больше напоминает рабочего, ремесленника, чем крестьянина. Его кепка, похожая на шлем велосипедиста, придает ему респектабельность жителя пригорода. Почти двадцать пять лет большевизма, четверть века коллективного хозяйства и сельскохозяйственных машин сотворили с русскими крестьянами чудо, превратив их из народа тружеников-крестьян в народ тружеников-рабочих и механиков. Когда я, желая воспользоваться нашей вынужденной остановкой, открыл свой дорожный заплечный мешок и принялся за еду, они внимательно и с любопытством разглядывали меня, переговариваясь и пересмеиваясь между собой.

– Под сиденьем все еще должен быть пакет с карамелью, – напомнил я Пеллегрини.

Пеллегрини принялся раздавать карамель детям. Они испуганно подходили к нам, протягивали руки, проворно и умело разворачивали бумагу, в которую были завернуты конфеты, осторожно пробовали их и с улыбкой широко раскрывали глаза, почувствовав сладкий вкус. В конце концов, они были всего лишь детьми, а дети одинаковы по всему миру. Правда, до войны карамель, эти маленькие советские конфетки с солоноватым привкусом, были доступны жителям Димитрасовской. Они продавались во всех отделениях универмага. Но они стоили дорого, слишком дорого. Я внимательно смотрел на этих советских детей 1941 года, так отличавшихся от своих предшественников, детей 1920 и 1921 годов. Волосы ребят были убраны под кепки, те самые, похожие на велосипедные, или под украшенные узорами шапки-тюбетейки. Мальчики носили штаны из синей материи, которые часто были им либо слишком длинны, либо коротки. Маленькие девочки были одеты в юбки и фартуки и те же цветастые платки на голове. Они тихим голосом переговаривались между собой, весело смеялись. Дети внимательно и любопытно смотрели на меня, не забывая время от времени оглядываться на проходившие мимо колонны немецкой артиллерии, лошадей, изо всех сил пытавшихся взобраться наверх, на грузовики, с ревом и дымом проносившиеся мимо на другом берегу. В это время Пеллегрини зажег спиртовку и нагрел немного воды для чая. Я достал из рюкзака лимон, и дети сразу же собрались вокруг меня, разглядывая фрукт, посапывая носами и принюхиваясь. Кто-то из детей спросил: «Что это такое?»

– Это лимон, – ответил я.

– Лимон, лимон, – стали повторять дети один за другим.

Тот, кто первым начал разговор, рассказал, что они все видят лимон впервые в жизни.

– Он немного горьковат, – пояснил я ему, – но все равно вкусный. Хочешь попробовать?

Я дал ему кусочек попробовать. Мальчик затолкал кусочек лимона в рот, скорчил гримасу и выплюнул его. Другой мальчишка быстро нагнулся и подобрал кусок лимона, лизнул его и, скривившись, передал его дальше своим приятелям. Каждый по очереди пробовал лимон, корчил рожицу и выплевывал его. Никто из детей никогда прежде не видел лимонов.

Вдруг начался дождь. Сначала он лил редким душем, тихо и почти незаметно. Но вскоре дождь перешел в настоящий ураган, сущий ливень. Ликуя, я подставил лицо под холодные струи дождя, с удовольствием чувствовал, как прохладная, чистая вода освежает мое лицо и волосы. Немецкие солдаты, глядя на небо, кричали и ругались. Колонны артиллерии резко прекратили движение, лошади заскользили в грязи, тут же возникшей, как по волшебству. Грузовики забуксовали на скользкой земле.

– Проклятый дождь! – ворчали артиллеристы и водители грузовиков.

В двери ближайшего домика появилась девушка, которая взмахами руки пригласила нас войти.

– Пожалуйста, пожалуйста, – приговаривала она.

Мы вошли внутрь. На скамье в доме сидели старик и юноша. Пеллегрини наблюдал за тем, как на спиртовке вот-вот уже закипит вода для чая. Я присел в углу под иконами (в России это считается почетным местом, которое специально берегут для гостей) и снова начал резать лимон. У мальчика была больная нога: она покраснела и опухла. Должно быть, парень страдал от артрита. Он посмотрел на меня и простонал:

– Мне больно.

При этом он внимательно смотрел на лимон. Старик и девушка тоже разглядывали странный фрукт, и старик проговорил:

– Да это же лимон!

Прошло больше двадцати лет с тех пор, как он видел этот фрукт в последний раз.

– Но ведь Крым совсем недалеко отсюда, – сказал я ему.

– Да, – ответил старик, – но не знаю отчего, лимонов не было.

(Правда заключалась в том, что почти сразу же после прихода к власти коммунисты стали отправлять большую часть урожая лимонов на экспорт, и поэтому нигде в России стало невозможно купить лимоны или апельсины, за исключением больших городов, таких как Москва, Ленинград, Киев или Одесса.) Старшее поколение, те, кому было за сорок, еще помнили, как выглядели лимоны. Они остались в их памяти со времен старого режима. Но у молодых не было таких воспоминаний. Они даже не представляли себе, как выглядят лимоны.

Мы разлили чай в стаканы, и в каждый стакан положили по доброму кусочку лимона. Старик хихикал от удовольствия, пока пил свой чай, да и девушка тоже. Но от юноши с больной ногой исходила волна печали и подавленности.

– Во время той войны, германской… – начал рассказывать старик. (Они так и называли ее Германской войной. Старик воевал в Карпатах в 1916 году.)

Потом он протянул руку к бутылке со спиртом, которую Пеллегрини оставил на столе, откупорил ее и понюхал содержимое, полузакрыв глаза, будто пребывая в экстазе.

– Если добавить сюда немного воды, – проговорил он, – то получится отличный напиток.

За все эти три месяца, фактически с самого начала войны, через губы старика не прошло ни капли водки. Водка закончилась. Я рассмеялся, остальные тоже стали смеяться, а Пеллегрини забрал бутылку и убрал ее в карман от греха подальше.

Мы подошли к двери и выглянули наружу. Дорога теперь превратилась в реку грязи. Дождь прекратился, зато подул холодный ветер, сухой, непрекращающийся, жесткий, как кошачий язык.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});