Пролетая над гнездом кукушки - Кен Кизи

— О, Дэйл, тебе никогда ничего не хватает, разве не так?

Пока он смотрит на нее, улыбаясь, его глаза приобретают хитрое, лихорадочно-пугливое выражение.

— Мы говорили в переносном смысле или все еще имеем дело с конкретной сигаретой «здесь и сейчас»? Не имеет значения; ты знаешь ответ на вопрос, каким бы образом ты его ни поставила.

— Я не имела в виду ничего, кроме того, что сказала, Дэйл…

— Конечно, ты под этим ничего не имела в виду, сладкая моя; ты использовала «никогда» и «ничего», что составляет двойное отрицание. Макмерфи, английский Веры может соперничать по безграмотности с вашим. Послушай, дорогая, ты должна понять, что между «никогда» и «всегда» существует…

— Ну хорошо! Достаточно! Я имела это в виду в обоих случаях. Я готова это сказать как угодно, лишь бы ты понял. Я хотела сказать, что тебе все время ничего не хватает!

— Вечно всего, мое одаренное дитя.

Секунду она смотрит на Хардинга, а потом поворачивается к Макмерфи, сидящему рядом с ней:

— А вы, Мак, что скажете? Способны ли вы справиться с простой маленькой задачей — предложить сигарету?

Его пачка уже лежит на ладони. Он смотрит на нее так, словно ему хочется, чтобы ее не было, а потом говорит:

— Точно, у меня всегда есть сигареты. Причина в том, что я их стреляю. Стреляю, когда только есть такая возможность, поэтому моей пачки мне хватает дольше, чем Хардингу. Он курит только свои собственные. Вы же видите, он скорее сбежит, чем…

— Вам не стоит извиняться за мое неадекватное поведение, друг мой. Это не соответствует вашему характеру и не делает чести моему.

— И вправду нет, — говорит Вера. — Все, что от вас требуется, — это зажечь мне сигарету. — И она так глубоко наклоняется, чтобы дотянуться до его спички, что даже через комнату я отчетливо вижу содержимое ее блузки.

Она еще немного поболтала о некоторых друзьях Хардинга, которые, как она надеется, наконец прекратят шататься вокруг дома, выискивая его.

— Вы ведь знаете этот тип людей, ведь правда, Мак? — говорит она. — Шикарные ребята с такими красивыми длинными волосами и с тонкими нежными руками, которыми они так мило дают пощечины.

Хардинг спрашивает, только ли его они хотят навестить, и она отвечает, что любой мужчина, который хотел бы увидеть ее, способен дать пощечину скорее, чем он с его чертовыми тонкими ручками.

Неожиданно она встает: ей пора уходить. Берет Макмерфи за руку и говорит ему, что надеется вскоре увидеть его снова, и выходит из библиотеки. Макмерфи не может произнести ни слова. При звуке ее высоких каблуков все повернули голову в ее сторону и смотрели, пока она не скрылась из вида.

— И что ты думаешь? — говорит Хардинг.

Макмерфи набирает воздух в легкие.

— Черт побери, ну у нее и буфера. — Сейчас он может думать только об этом. — Такие же огромные, как у старушки Рэтчед.

— Я не имел в виду физиологию, друг мой, я хочу сказать, что ты думаешь…

— Черт побери, Хардинг! — неожиданно кричит Макмерфи. — Я не знаю, что и думать! Чего ты от меня хочешь? Я что, брачный консультант? Я знаю только одно: никто поначалу не бывает большой шишкой, и мне кажется, что люди тратят всю свою жизнь на то, чтобы унизить других. Знаю, что ты от меня хочешь; хочешь, чтобы я пожалел тебя, чтобы сказал, что она — настоящая сука. Ну и ты же никогда не давал ей возможности почувствовать себя королевой. Имел я и тебя, и твое «что ты об этом думаешь»! У меня достаточно своих проблем, чтобы цеплять на себя еще и твои. Просто отвали! — Он обвел взглядом других пациентов. — Вы все! Хватит доставать меня, черт вас побери! — И он натягивает на голову кепку и идет в другой конец комнаты к своим комиксам.

Острые смотрят друг на друга разинув рты. С чего это он на них взъелся? Никто ничем его не доставал. Никто ни о чем не попросил, когда поняли, что он пытается ограничить свое пребывание рамками срока и не попасть под принудительное лечение. Все удивлены тем, как он взорвался и наехал на Хардинга, и не могут сообразить, почему он сгреб со стула свой журнал, уселся и закрыл им лицо — то ли для того, чтобы люди не смотрели на него, что ли для того, чтобы самому не смотреть на людей.

В тот вечер перед ужином он извинился перед Хардингом и сказал, что сам не знает, что на него нашло в библиотеке. Хардинг ответил, что, возможно, это из-за его жены — она часто манипулирует людьми. Макмерфи уставился в свою чашку с кофе, а потом говорит:

— Не знаю, парень. Я в первый раз встретил ее сегодня днем. Но не из-за нее же я видел плохие сны в эту тошнотворную неделю.

— Ну что ж, мис-тур Макмерфи, — кричит Хардинг, стараясь говорить как мальчишка-практикант, который явился на собрание, — вы обязательно должны рассказать нам об этих снах. Подождите, я достану свой карандаш и блокнот. — Хардинг старался быть забавным, ему неловко, что перед ним извинялись. Он схватил ложку и салфетку и сделал вид, что собирается записывать. — Итак. Расскажите нам подробно, что именно вы видели в этих… э… снах?

Макмерфи даже не улыбнулся.

— Я не знаю, парень. Ничего, кроме лиц… да, мне кажется — только лица.

На следующее утро Мартини залезает под контрольную панель в ванной комнате, изображая пилота реактивного самолета. Игроки в покер приостанавливают игру, чтобы похихикать.

— И-и-и-у-у-у-ум. Я земля, я земля. Объект обнаружен, вероятно, вражеская ракета. Действуйте немедленно. И-и-и-у-у-м.

Вертит диск, двигает рукоятку вперед и наклоняется, имитируя крен корабля. Он поворачивает стрелку на приборной панели на отметку «наполнить», но вода не идет. Они больше не используют гидротерапию, и никто не поворачивает ручку, чтобы пошла вода. Новенькое хромовое оборудование и стальная панель никогда не использовались. Не считая хрома, и панель и душ выглядят как приспособления для гидротерапии, которые они использовали в старой больнице пятнадцать лет назад: вода из форсунок могла добраться до любой части тела под любым углом, а техник в резиновом фартуке стоял на другой стороне комнаты, манипулируя рычагами на панели, определяя, струя из какой форсунки и куда должна бить, с какой силой, насколько горячая — струи были то успокаивающе-мягкими, то вонзались резко, словно иглы, — и ты мотался там между форсунками на парусиновом ремне, вымокший, беспомощный, пока техник наслаждался своей игрушкой.

— И-и-и-у-у-у-м-м-м… «Воздух — земля», «воздух — земля»: ракета обнаружена; входит в зону видимости… — Мартини сгибается и целится через круглое отверстие форсунки. Он зажмуривает один глаз и смотрит в отверстие другим. — По мишени! Приготовиться… Цель… Огонь!

Его руки соскользнули с панели, и он выпрямляется во весь рост, волосы развеваются, глаза таращатся на душевую кабину с таким диким и пугающим выражением, что все карточные игроки поворачиваются на стульях и смотрят, что он там увидел, но не видят ничего, кроме щитов, подвешенных среди форсунок на крепких новых полотняных ремнях.

Мартини обернулся и смотрит прямо на Макмерфи. Больше ни на кого.

— Ты их видишь? Ты видишь?

— Кого, Март? Я ничего не вижу.

— Среди всех этих ремней? Не видишь?

Макмерфи поворачивается и косится на душ:

— Нет. Ничего.

— Погоди минутку. Им нужно, чтобы ты их увидел, — говорит Мартини.

— Черт тебя побери, Мартини, говорю же тебе, я их не вижу! Понимаешь? Не вижу вообще ничего!

— О, — говорит Мартини. Он кивает и отворачивается от душевой кабины. — Ну что ж, тогда я их тоже не вижу. Я просто тебя дурачил.

Макмерфи собирает колоду и энергично ее тасует.

— Мне не нравятся такого рода шутки, Март. — Он снова начинает тасовать, и карты разлетаются по всей комнате, когда колода вдруг рассыпалась под его дрожащими руками.

* * *

Помню, что снова была пятница, прошло три недели, как мы голосовали насчет телевизора, и всех, кто мог ходить, погнали в первый корпус; они пытались нас убедить, что всем надо сделать рентген грудной клетки на случай туберкулеза, но я знаю, это для того, чтобы убедиться, что вся машинерия функционирует нормально.

Расселись на длинной скамье вдоль коридора, ведущей к двери с табличкой «Рентген». Следующая за рентгеном — дверь с табличкой «ЛОР», где они зимой проверяли нам горло. Напротив нас другая скамья, и она ведет к металлической двери. С рядом заклепок. И на ней не висит никакой таблички. Два парня дремлют на скамье между двумя черными парнями, тогда как еще один внутри получает свою дозу терапии, и я слышу его крики. Дверь открывается внутрь рывком, и я могу разглядеть в комнате мерцающие трубы. Они выкатывают еще дымящегося пациента, я вцепился в скамью, чтобы меня не всосало в дверь. Черный парень и белый поднимают одного из ожидающих парней со скамьи, он качается и пошатывается от большого количества лекарств, которое они в него впихнули. Они обычно перед шоком дают красную капсулу. Они вталкивают его в дверь, и техники подхватывают его под руки. Вижу, парень на одну секунду осознает, куда его притащили, упираются обеими пятками в цементный пол, чтобы не дать им затащить себя на стол. А потом дверь захлопывается, пфу-ф, металлический удар обшивки — и я больше его не вижу.