Дамы и господа - Людмила Третьякова

Иван Иванович был крайне, до болезненности скуп. Из нежелания тратиться на жену и детей, он, вероятно, и остался холост. Главной усладой его жизни являлись деньги.

Хозяин он был преотличный, с большой для себя выгодой держал конный завод, ни одна сажень больших угодий не пустовала, каждая копейка шла ребром, а крепостные ра­ботали до измора.

Живя почти отшельником в своем Спасском-Лутовинове, Иван Иванович не тяготился одиночеством, из развлечений предпочитал псовую охоту, однако особое удовольствие ему приносили те мгновения, когда, вооружась толстой палкой, он спускался в подвал и, тыча в мешки, доверху набитые звонкой монетой, слышал в ответ ни с чем не сравнимый звук. Такая манипуляция имела и чисто практическое зна­чение — Лутовинову для полного душевного спокойствия необходима была уверенность, что никто на его денежки не покусился.

…Имение, где теперь обосновалась Варя, было по-на­стоящему барское, обширное. «Широкие, длинные аллеи из исполинских лип и берез вели с разных сторон к господской усадьбе, во главе которой возвышался старинный большой дом о трех или четырех этажах, деревянный, на каменном фундаменте. Архитектор, строивший его, мало заботился, как видно, о его красоте и правильности, а имел только в виду, чтоб он был повыше, пошире и подлиннее; если что и придавало наружному виду его некоторый характер, то это галереи, украшенные колоннами, которые шли полукругом, по обеим сторонам дома и оканчивались флигелями», — так описывали старый лутовиновский дом, где пережила долгие невзгоды и короткие мгновения поманившего счастья Варя Лутовинова, и где появился на свет великий писатель — ее сын. Участь этого здания решил пожар, уничтоживший его до основания. Когда возвели новый дом, от прошлого остался обширный и роскошный сад, густые, темные аллеи которого шли уступами к прудам.

Спасское выглядело очень романтично и таинственно. Кажется, невозможно было придумать лучшего места для мирной, ласковой, исполненной заботой и предупре­дительностью друг к другу жизни, для тайных свиданий возле раскидистых кустов жимолости. Дупла неохватных дубов словно обещали сохранить тайну доверенных им нежных посланий, звали к уединению с мечтами о гря­дущем.

Однако, обретя безопасность под крышей спасского дома, Варя была принуждена вести жизнь суровую и скуч­ную. При крутом и вспыльчивом характере дядюшки она быстро осознала необходимость всегда быть настороже, сдерживать свои желания и казаться всем довольною. Да и вокруг все вели себя подобным образом: страх чем-нибудь не угодить хозяину, желание тенью проскользнуть мимо его глаз, читалось на лицах людей, окружавших Варю. До нее доходили подробности наказаний, к которым при­бегал дядюшка, она слышала плач и вопли провинившихся, его гневливый голос, время от времени наставлявший и ее, коль доведется, держать в узде ленивый, вороватый, ни к чему дельному не способный народ.

Среди многочисленной, знавшей тяжелую руку хозяина дворни не нашлось никого, мало-мальски сочувствовавшего Варе. Напротив, прислуга, приученная зависимой жизнью держать нос по ветру, мгновенно определила расстановку сил и относилась к «нахлебнице» соответственно.

Крепкие, с румянцем во всю щеку девки, мывшие полы в доме, норовили плеснуть ей из ведра прямо под ноги. За столом холопы дядюшки, словно не замечая Вари, об­носили ее кушаньем.

В ней стало копиться особо опасное, отравляющее жен­ское существо качество — злоба ко всем этим ничтожным тварям, считавшим ее ничтожнее себя. Поэтому все безу­частнее она слушала разговоры о дядюшкиных расправах, забритых лбах или сосланной на скотный двор очередной полюбовницы дядюшки.

Гостей в Спасское не приглашали. Варя была совершенно лишена всякого общества, возможности обзавестись под­ругой или приятельницей, что необходимо для женщины любого возраста, а тем более молодой.

Если б кто-то одарил ее своей дружбой, вниманием, вечно хмурый небосвод осветился бы для нее лучом солнца. А уж коль скоро кому-нибудь пришло бы в голову похвалить ее красивые глаза — единственное, в чем не отказала ей природа, — она воспрянула бы духом и распрямила вечно согнутые, будто в ожидании удара, плечи.

Но ничего этого не случилось. Давно вошедшую в воз­раст невесты Варю дядюшка никуда не вывозил, опасаясь трат на ее наряды и ответных визитов соседей.

А ведь Варя очень хорошо знала, как можно было жить, как жили ее молодые соседки! Для ее восприимчивой на­туры даже их редких посещений хватало, чтобы составить представление о тех удовольствиях, какие, как само собой разумеющиеся, позволяли себе эти дамы и девицы.

…Орловская губерния — вовсе не самая отдаленная от столиц. Здесь имели усадьбы люди очень богатые, они строили себе великолепные, скорее похожие на дворцы, дома, украшали их живописью, мрамором, гобеленами и бронзой. Заводили свои театры, оркестры, устраивали балы, на которых их жены и дочки щеголяли в нарядах, выписанных из Парижа.

Иной раз веселье выплескивалось из бального зала под своды столетних лип. Танцы под луной и звездами! Боже! Неужели такое могло происходить совсем неподалеку от унылой светелки Варвары Петровны, привыкшей засыпать под неистовое кваканье лягушек.

Однако не только из случайных посещений барышень, в ожидании нового бала рыскавших по усадьбам в поисках ка­кого-нибудь особо умелого куафера, затворница Спасского знала, как увлекательна и радостна может быть жизнь.

Спасала Варю огромная лутовиновская библиотека. Здесь было все: исторические фолианты, поэзия, геогра­фические атласы, труды по астрономии, ботанике, описа­ние путешествий, французская философия и, разумеется, французские романы.

О, эти романы! Даже суровые дядюшкины выговоры за каждую сожженную свечу не могли отучить ее от того мира сладких грез и возвышенных страстей, в который ее уводили эти, слегка пахнувшие плесенью, страницы.

Как здесь любили, как изъяснялись, какие письма писали обожаемому предмету! Варвара Петровна жила чужими страстями. Она примеряла их на себя, словно платья, но не те темные, нелепые, что шила для нее несведущая в изящ­ном дешевая портниха из ближнего Мценска, а воздушные, расшитые светящимся жемчугом или бархатным шнуром, в которых щеголяли героини французских романов. Любовные записочки, переданные бойкими служанками, приглашения на тайные свидания в укромные уголки версальского парка, клятвы и упоительные поцелуи — она доподлинно знала из книжек, как это бывает. Но прямой и резкий ум быстро вызволял ее из сладкого обморока. Она еще яснее видела убогость существования, серую паутину в углах своей ком­наты, выцветшие ситцевые занавески. Скрип рассохшихся половиц казался отвратительной, но единственной музыкой, сопровождавшей ее постылую жизнь.