Журнал «Приключения, Фантастика» 2 96 - Юрий Петухов

— Позвольте, я провожу вас до вашего места, — сказал Картрайт, все так же улыбаясь. — Оно как раз такое, как вам хотелось бы.

Когда проходили мимо склепа со стихами Кеведо вместо эпитафии, Блейк спросил:

— Кто похоронен здесь, мистер Картрайт?

— О! — засмеялся тот. — Мигель Суарес был великий шутник. Но у него была сварливая жена. Или теща. Сейчас уже не помню.

Склеп в действительности оказался точно таким, как и представлял себе Блейк. Хотя он был построен, по-видимому, недавно, ветви росшего рядом мощного платана уже накрывали его плотным балдахином, а плющ уютно обвивал своими ласковыми плетями. Возле стены, там, где постоянно была тень от ветвей, рыжим бугорком возвышалась муравьиная куча. Сквозь листья платана проглядывало солнце, и весь склеп был покрыт веселыми желтыми пятнами, будто солнце нарочно испятнало его, чтобы как можно меньше напоминать о зловещем финале смерти.

Блейк был доволен. Этот склеп был действительно то, что надо. С широкой улыбкой он повернулся к Картрайту.

— Я знал, что вам понравится, — сказал тот, продолжая улыбаться.

— Я плачу любую цену.

— Да что там, — махнул рукой Картрайт. — Цены у нас скорее символические.

Два пожилых человека улыбнулись, поняв друг друга. Возвращаясь, Блейк спросил:

— Как вам удалось создать здесь такой… — нужное слово никак не приходило в голову. Наконец нашлось: — Покой… Покой!

— Тихий покой кладбища, — медленно, раздумчиво произнес Картрайт. — Да, все именно так. Здесь земное кладбище, а власти Вальхаллы отлично понимают, что нужно тем расам, некрополи которых здесь представлены. Для землянина нет ничего милее пронизанного теплым светом, вызолоченного солнцем покоя мирных обелисков под шелестящими кронами высоких деревьев. Если заметили, здесь уживаются магнолия и платан, эвкалипт и тополь, померанцы, плющ, граб, кипарис, все сделано, чтобы создать этот неповторимый покой земного кладбища. Но многим расам такое не по вкусу. Они привыкли и соблюдают свои традиции. Кайханин, например, не может себе представить некрополь родной планеты без грозных, гранитных скал и глубоких пещер, где вечно будет лежать забальзамированное тело воина с мечом на груди. Не все одинаково в мире, мистер Блейк.

Блейк был согласен с ним. Он медленно кивнул.

— Теперь вас — в отдел эпитафий, — сказал Картрайт, когда они оказались возле белого домика, и Блейк протянул ему заполненный Межу бланк. — Ваш склеп уже за вами. Всю документацию я оформлю сам. Все-таки редко к нам приходят собственной персоной те, кто желает лежать здесь. — Он вновь улыбнулся. А Блейку стало невесело. Покой кладбища вдруг стал давить на него. Он быстро и довольно сухо попрощался с Картрайтом и направился к выходу. Шумели платаны, сменившиеся парадом кипарисов. И вновь холодок отчуждения от тихой красоты кладбища ощутил Блейк, когда увидел перед собой коричневый зиккурат. «Не жизнь». Какой страшный смысл сквозит в этих словах, какая безнадежность и отчаяние звучат в них… Напрочь исчезла веселость, навеянная эпитафией покойного Мигеля Суареса, сменилась привычной тяжестью. Блейк покинул кладбище со стесненной душой.

Отдел эпитафий был расположен сразу же за одной из многочисленных карт кремации, где тянулись и тянулись вдаль ряды небольших урн, а проходы между ними были полны сероватого, легкого, стелющегося пылью, безликого пепла, так распорядились своим телом те, кто вообще не хотел после смерти памятников или обелисков, на которых были бы высечены их имена.

Клерком в отделе эпитафий был пухлый и болтливый человек по имени Нитус. Он все время размахивал руками

— Так вам желательно эпитафию, мистер Блейк? — переспрашивал он и заливался безгрешным, детским смехом, как будто присутствовал на ярком карнавале, а не стоял у конторки, видом похожей на изголовье умирающего.

Задав этот вопрос по крайней мере раз семь, Нитус приступил к делу.

— Есть отличная, просто великолепная эпитафия, — кричал он и хохотал, широко, словно удивленно, раскрывая глаза. Он выдернул из кармана измятый листок и простер руку вперед, как будто сейчас должен был произнести речь в сенате: «Остановись, прохожий! Пред тобой…»

— Нет, нет, — мягко прервал его Блейк. — Эта не подойдет. Что-нибудь попроще, мистер Нитус.

— Попроще? А, попроще! — суетился Нитус. — Вот эта, может быть: «Вы, люди, проходящие толпой! Кто это здесь покоится пред вами? Я страшными поведаю словами…» — Нитус завращал глазами.

— Нет, не пойдет, — запротестовал Блейк. — Попроще, мистер Нитус! Попроще!

— Попроще? — огорчился Нитус — Но почему? А как же пышное великолепие древних авторов? А многочисленные и весьма поэтичные взывания к духам предком? А дивный слог? А стиль, идущий от римских…

Похоже, Нитус совсем разошелся.

— Я придумал, — просто сказал Блейк, и бурливая река нитусовского многословия сразу иссякла. — Записывайте Нитус. «Здесь лежит капитан Александр Блейк, думавший, что все помыслы человека — о жизни, и разочаровавшийся в этом».

Он повернулся и вышел, оставив клерка с широко распахнутым от удивления ртом.

А потом Блейк отправился в путешествие. Он наблюдал жизнь планеты. Или смерть? Как можно было назвать то, что происходило на Вальхалле? Жизнь смерти? Или, быть может, наоборот? Теперь он уже не путался в этих словах, играющих всеми переливами и оттенками значений.

Он был на широких полях, где рядами стояли черные, молчаливые обелиски. Он стоял на берегах морей и смотрел, как под тяжестью балласта тонут в волнах гробы, а родственники бросают в воду с бортов лайнеров венки белых, душистых цветов. Он видел пирамиды наподобие перуанских с застывшими внутри мумиями, скорчившимися как зародыши во чреве матери. Он видел Башни Молчания, над которыми вечно парили голодные стервятники, а обглоданные кости и черепа смердели на всю округу. Он наблюдал за стартом кораблей-саркофагов, неуправляемых, устремлявшихся в бездонный космос с мертвыми телами астронавтов на борту.

Он видел лишь одно — погребение. Он не видел только одного — смерти. И то, и другое, неразрывно связанное между собой, проходило перед его глазами, но обряды затмили конец самого спектакля, называемого жизнью, заслонили финал, именуемый смертью. Но он ощущал, чувствовал всем существом своим, понимал величие и грозную силу этого финала. Он отметал бесполезную пышность обрядов и видел за этим сокровенное.

Истина открылась ему, чистая, блистающая, не запятнанная банальностью. Он останется здесь, чтобы до конца досмотреть свой спектакль, чтобы увидеть свой финал без раздражающих и мешающих, мельтешащих и бездумных ритуалов. И когда финал наступит, великая и ясная, главная Истина снизойдет на него, принимая в свое лоно, без ненужного сострадания и с высшим милосердием.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});