Аэропорт - Сергей Лойко

— Найдется, брат. Спасибо. За мной долг.

Чеченец показал молодому казачку, вооруженному одним дробовиком, на переднюю пассажирскую дверь. Сам сел сзади. Ехать до горы по пустому городу минут пять.

Шамиль откинулся на спинку кожаного пассажирского кресла, включил подогрев сиденья и массаж спины и закрыл глаза.

Он убил своего первого русского в 1995 году. Из автомата. А первый раз горло перерезал в 1999 году в дагестанском горном селе. Они вошли в село без выстрелов и захватили пятерых русских солдат и офицера. Они связали им руки, положили на землю сразу на выезде из села, оставили охрану и проверили все село. Никого больше не найдя, вернулись к кавказским пленникам. Они уже знали, что будут делать.

Резали по одному, чтобы продлить удовольствие. Можно только догадываться, что испытывали те, остальные, которые лежали лицом вниз, слыша хрипящие звуки, вылетающие из горла их умирающего товарища, и ожидая своей участи.

Когда первая жертва перестала свистеть раскрытым горлом и биться в конвульсиях, боевик наступил теплому еще мертвецу ногой на грудь, левой рукой поднял за волосы его голову с открытыми остановившимися глазами на выкате, и огромным кинжалом двумя-тремя привычными движениями полностью отрезал ее от туловища. Он поднял ее высоко над головой и закричал «Аллаху акбар!», потом бросил себе на ногу и с лета ударил по ней, как по футбольному мячу. Голова отлетела метров на десять и упала в невысокую, недавно скошенную траву.

Остальные засмеялись. Молодой чеченец подбежал к голове и тоже ударил по ней ногой. Человек пять встали в круг и, веселясь, перепасовывали этот кровавый мяч.

«Мальчишки», — подумал Шамиль, стоя в сторонке и снисходительно улыбаясь.

В это время один молоденький русский солдатик успел как‑то распутать себе руки, вскочил и зигзагами побежал по полю к лесу. Все бросились было за ним, но Шамиль остановил их окриком:

— Он мой!

Взяв снайперскую винтовку у одного из своих бойцов, он встал на колено, прицелился и выстрелил. Пуля попала убегающему солдату в бедро. Тот упал с разгону и перевернулся через голову, потом еще раз перевернулся, попытался встать — не смог, и, превозмогая боль, подтягивая рукой ногу, пополз дальше, оставляя на траве кровавый след, по которому и шел неспешно, по-крабьи, чеченский волк. В руках у него вместо винтовки был здоровенный тесак.

Бараев помнил все, каждую секунду: как солдатик плакал, умолял пощадить его, что‑то лепетал про маму, и как он поставил ему ногу на грудь. Взял трясущегося и рыдающего русского рукой за волосы немедленно, глядя ему в глаза, перерезал горло.

Машина остановилась на горе. Шамиль вышел из машины. Шагать было неудобно. Мешала эрекция.

* * *

Алексей пришел в себя. Он сидел на стуле в каком‑то старом темном ангаре. Руки и ноги его были накрепко прикручены скотчем к спинке и ножкам стула. В ангаре, кроме него, никого не было.

Сквозь дыры в проржавевшем железе над головой проникали лучи света. Все было, как в голливудских боевиках, с точностью до мельчайших деталей.

Спасибо, хоть не как в его любимом рассказе «Колодец и маятник» Эдгара Алана По. Хотя все возможно. Алексей закрыл глаза: сейчас стены ангара начнут сдвигаться, и все вокруг медленно-медленно раскалится докрасна. Но опускающуюся поволоку готического ужаса вдруг разрезал близкий выстрел, потом второй, третий... Ближе и ближе... Алексей сидел, не открывая глаз. Стреляли рядом, но не в него.

Послышался лязг железной двери. Свет ослепил его, и он невольно закрыл глаза. Когда же снова их открыл, перед ним стоял не освободитель Толедо генерал Лассаль, а командир десантно-штурмовой роты, капитан Степан с позывным «Бандер», его старый знакомый. Алексея развязали, и Степан вывел его на свет. Смотрел на него и не мог поверить своим глазам.

— Звiдкиля ти тут узявся, чому завше на моему шляху?[145]

— Я не знал, что это твой путь. Прости.

Они обнялись.

* * *

Выстрел. Его водитель Махмуд падает. Шамиль и Ваня бегут к машине. Выстрел. Падает Ваня. Очередь. Пуля попадает Шамилю в броник, сбивает его с ног. Он лежит несколько секунд, потом вскакивает, бежит к машине. Выстрел — мимо. Очередь — мимо.

Он влетает в машину и падает на водительское сиденье. С размаху хлопает дверью. Ключ в замке. «Махмуд, век не забуду! Мамой клянусь». Разворачивается на месте, поднимая облако пыли, вжимает педаль газа в пол. Пули барабанят по пуленепробиваемому стеклу, как град. Сумерки сгущаются над Толедо, пардон, над Солегорском.

* * *

Алексей и Степан сидят в сторожке бывшего завода — в штабе его роты. Алексей рисует по памяти баррикады террористов в Солегорске, отмечая, где и сколько людей и чем они вооружены.

— Ось так все до дрiбниць пам’ятаеш?[146] — удивляется Степан, показывая рукой дежурному с чашкой чая у окна, чтобы оставил их одних.

Дежурный кивает, выходит, закрыв за собою дверь.

— Память с детства хорошая, — не поднимая головы от плана, отвечает Алексей.

— I всi марки зброi назубок, так?[147]

— Я военный корреспондент.

— Зрозумiло, а ось тодi скажи менi, вiйськовий кореспондент с гарною пам’яттю, ти часом не забув, що в тебе е дружина, син, онуки?[148]

— Это ты к чему? — Алексей поднимает голову и тут же валится со стула от тяжелого удара в челюсть. Зубы целы, но губа разбита и кровь идет. Алексей ожидал чего‑то подобного, но не думал, что так сразу. Не подготовился.

Он вытирает кровь, поднимается с бетонного пола и молча смотрит на Степана. Сейчас он пропустит еще один, последний удар. Степан должен «выговориться». Через миг Алексей снова на полу. Кровь идет еще сильнее. Зубы все еще целы. Не вставая, поднимает голову на Степана:

— Это что было?

— А то сам не знаеш? У самого сiм’я, кохана дружина, а вiн уводить дружин у iнших[149].

— Это ты о чем?

— Не про що, а про кого. Про Нiку. Ти не знав, що вона моя наречена?[150]

Алексей медленно поднимается на ноги. Кровь продолжает стекать из разбитого рта. Тяжелые капли с подбородка падают на пол.

— Знал. Но ведь не жена.

— Ми мали сьогоднi одружитися[151].

— У нас ничего не было, — врет Алексей. Он не знает, что еще сказать.

Степан в бешенстве размахивается для следующего удара и... сам оказывается на полу. Теперь кровь из рассеченной левой брови заливает ручьем его лицо. У Степана легкая контузия. Он трясет головой, не в силах подняться, как в нокауте. Алексей про себя считает до десяти.

«Не вставай, плиз, Степа, друг мой, а то придется еще раз стукнуть», — говорит Алексей про себя. Словно внимая внутреннему голосу своего спарринг-партнера, Степан остается растерянно сидеть на полу.

— Ну почему перед тем, как вместе спасти мир, хорошие парни, словно в плохом кино, должны обязательно сначала разбить друг другу морды? — с этим риторическим вопросом Алексей протягивает Степану руку.

После некоторой паузы тот принимает руку, тяжело поднимается и сразу садится на стул.

— Где тут аптечка? — спрашивает Алексей.

— Там у кутку мiй наплiчник[152], — угрюмо и отрешенно отвечает Степан. Как и вся украинская армия, он умеет проигрывать.

Алексей обрабатывает Степану рассеченную бровь, говорит, что кровь остановилась, но придется наложить пару швов.

— Як це нiчого не було? — возвращается к теме Степан. — Вона каже, що кохае тебе[153].

— Это не значит, что что‑то было.

— Так шо, виходить, нiчого не було?[154]

— Не было.

— Материним здоров’ям поклянешся?[155]

— Клянусь маминым здоровьем.

Алексей садится за стол напротив. Его мать умерла от разрыва аорты в 1989 году. Прямо на улице. Долго не могли найти, в моргах искали. В конце концов Алексей, вернувшийся за день до этого по ранению из Афганистана, поехал смотреть труп женщины, что по описанию работников морга выглядела на десять лет моложе его матери. Это была она. Как и он сам, его мать всегда выглядела моложе своих лет.

На столе, откуда ни возьмись, появляется горилка, шпроты, сало, хлеб, соленые огурцы. После теплой встречи старые друзья изучают план города, захваченного врагом...

ГЛАВА XIV.

НАТАЛЬЯ СЕРГЕЕВНА

...Я стреляю, и нет справедливости,

Справедливее пули моей...

Михаил Светлов. Итальянец18 ЯНВАРЯ 2015 ГОДА. КРАСНОКАМЕНСКИЙ АЭРОПОРТ

С утра выпал снег и пролежал до полудня. Киборги даже в снежки успели поиграть в тумане до первого обстрела. Потом налетел «Град», и зима вокруг снова превратилась в непролазную и смертельную осень.

В Аэропорту дежурили и воевали в основном на втором этаже. Воевали с третьим, как говорили киборги. На третий просочились «тараканы» — сепары. Даже второй частично был уже сепарским. За стоявшей пока еще толстой стеной, с проломом размером в полдвери, уже были сепары. В общем, коммунальная квартира, не соскучишься, как пошутил недавно Сергеич.