Книга теней - Джеймс Риз

Прокурор представил два неопровержимых, как он сказал, свидетельства того, что Сабина предалась дьяволу: букетик из колючих веток боярышника, который, по его словам, она изрыгнула вместе со рвотой, и ведьмину лестницу – веревку с девятью узлами, которую Сабина, очнувшись от послеполуденного сна, обнаружила привязанной к поясу.

Не дожидаясь начала расспросов, Сабина заявила своим посетителям, что в ее снах к ней являются незнакомые мужчины; они по очереди приходят из тьмы, произносят какие-то слова на сатанинской латыни, все время изменяя выговор и обличье, а затем неизменно превращаются в настоятеля церкви Сен-Пьер; и тогда… «и тогда я осознаю, что это он соблазняет меня амурными рассказами, осыпает невидимыми поцелуями, заставляет руки мои ласкать тело недозволенными ласками, кои длятся порою всю ночь, а когда чувственность переполняет меня, он в оскорбительных, нечестивых выражениях просит отдать дьяволу мое девство»… И так далее, и тому подобное.

Речь эта, сопровождавшаяся соответствующими телодвижениями, настолько впечатлила посланцев епископа, что те поспешили вернуться в П***, даже не предприняв попытки встретиться с самим обвиняемым, который в это время томился под замком на чердаке дома, стоявшего на другой стороне площади, и посоветовали главе епархии как можно скорее начать процесс.

Тот согласился с их мнением. В результате им было подписано так называемое «увещевательное послание», которое сообщало, что против отца Луи выдвинуты обвинения, и всем добрым христианам предписывалось донести о его прегрешениях, если им таковые известны. Далее в этом документе, развешенном по всему К***, приводилась цитата из «Malleus Maleficarum »: «… ибо употребление черной магии есть высшая степень измены Богу, так как оно оскорбляет Его величие. А посему обвиняемого следует подвергнуть пыткам, дабы заставить сознаться. При подозрении в колдовстве пытать можно любого, вне зависимости от ранга и занимаемого положения. Таково священное право церкви. А виновный да претерпит боль, хотя бы он и признался в совершенных им преступлениях; пусть он изведает муки, предписанные законом, чтобы его можно было наказать соразмерно его злодеяниям, дабы верные чада церкви восторжествовали над князем мира сего к вящей славе Царя Небесного».

По приказу епископа в К*** был направлен доктор Люсьен Эпернон, чтобы освидетельствовать одержимую бесами. Тот установил, что никакой одержимости у нее не выявлено; равным образом отсутствуют и признаки духовной битвы, которую дьявол ведет за ее душу, однако он доложил, что «девица страдает бешенством женской утробы, и симптомами этой болезни является чрезмерный телесный жар, неутомимая страсть к утехам Венеры и неспособность вести разговор о чем-либо, кроме связанных с ними наслаждений». Он также пришел к заключению, что осмотренная девица «крайне впечатлительна, о чем можно судить по тому, что ей чудится боль, когда ей говорят, будто она должна ее чувствовать, хотя никаких причин для оной не имеется». Сей отчет доктора, по сути простая справка и, по мнению епископа, скорей дань обычаю, чем требованиям закона, канул в бездну епархиальных архивов. А самого доктора Эпернона отослали в Авиньон с поручением, которое ему предстояло исполнять в течение полугода.

Что же касается прокурорской клики, то члены «синклита» принялись по очереди «натаскивать» Сабину, готовя ее к процессу. Каноник Миньон, конечно, продолжил ежедневные занятия с нею. Маннури устроил так, чтобы ее отца «дела задержали в Марселе», то есть чтобы тот ни во что не совал нос и помалкивал. Прокурор и месье Адам развлекали подопечную гимнастикой, пилюлями и отварами. Они старались сделать из нее заправскую акробатку. Подобные трюки на прежних процессах всегда производили на судей сильное впечатление – что может лучше развлечь людей, чем когда монахиней либо благопристойной девицей вдруг овладевает непреодолимое желание сесть на шпагат прямо в зале суда! Правда, у крошки Сабины были хрупкие кости и не гнулась спина. Но кое-какие успехи она все-таки сделала. Вскоре она уже могла, не вставая со стула, поднять ноги, скрестить их и прижать пятки к плечам. К тому же выяснилось (вот уж действительно улыбка фортуны!), что подобная поза способствует испусканию ветров. Еще одно доказательство.

Когда Сабину сочли подготовленной к представлению, «синклит» приступил к вербовке рядовых актеров. От желающих свидетельствовать против закованного в цепи кюре, изнывавшего от жары на душном чердаке, не было отбоя. Устроили прослушивание, отобрали подходящих, выдали им аванс и приступили к репетициям. С помощью шантажа и денег добились нужного состава жюри судебных заседателей. Хотя популярность самонадеянного красавца кюре в городке сильно упала, все-таки многие в К*** сомневались в его виновности и сочувствовали ему. Те, кого он особенно баловал своим вниманием, проливали слезы и втайне желали помочь. Им удалось незаметно передать ему через мальчишку, который выносил за священником ночную посудину, анонимное письмо, в котором выражалась поддержка, но это было слабое утешение: открыто никто не решился встать на его сторону. Он попросил родных не вмешиваться, чтобы не навлечь беду и на них. Ему отказали в праве воспользоваться помощью адвоката, советоваться ему было не с кем, и он терпеливо ждал, когда сможет сам высказаться в свою защиту; такая возможность, судя по всему, могла представиться лишь на суде, не раньше.

Увы. Ни его любовники и любовницы, ни семья, ни друзья не в силах были противостоять его врагам – прокурору, епископу, самому кардиналу, а следовательно, и королю. Лишь глупец отважился бы защищать его. Глупец или тот, кто питал бы к нему истинную любовь.

А чтобы таких не обнаружилось, было объявлено, что любой выступивший против законного разбирательства данного дела должен уплатить десять тысяч ливров штрафа; а кроме того, любые трое и более человек, не состоящие в родстве и собравшиеся вместе без разрешения и с неясными целями, должны быть оштрафованы на пятьдесят тысяч ливров. А поскольку перспектива оказаться в долговой тюрьме не нравилась никому, то и недовольных не обнаружилось. Наоборот, многих честных и мягкосердечных жителей К*** вдруг одолела жажда странствий, и они отправились путешествовать, благо время для этого действительно было подходящее.

В это страшное лето следствие шло быстро. Однако не так чтобы уж очень быстро. Все-таки стояла жара…

К тому же, когда прошел слух о неизбежном осуждении священника, тихий К*** наводнила толпа приезжих, ожидавших любопытного зрелища. Население возросло вдвое против обычного. Хозяева постоялых дворов утроили цены, однако все равно не могли разместить всех желающих – те ходили от дома к дому в поисках глотка эля и свободной постели. Никогда еще дела горожан не шли лучше. Булочники выпекали хлеб днем и ночью. В то лето все потаскухи, живущие в К***, обогатились. Коснулась эта благодать и многих мужчин. Месье Адам уговорил знакомых купцов оплатить издание листовок, где с мельчайшими подробностями перечислялись все выдвигаемые против кюре обвинения, одно хлеще другого; наняли мальчишек-разносчиков, чтобы те распространили их по всем окрестным селениям, находящимся от К*** менее чем в двух днях пути. Никогда еще К***, с тех пор как его посетила труппа заезжих столичных акробатов с карликами и танцующими медведями, не готовился к такому захватывающему зрелищу.

Отец Луи мог видеть бурлящую площадь сквозь частый переплет окна своей чердачной камеры-одиночки. Шум будил его по ночам. На койках, которыми были заставлены все комнаты в городе, спали в несколько смен, так что множество людей пили и танцевали ночью; ожидая своей очереди выспаться, они дрались, блудили, издевались над собачонками, сажая их в ямы, предназначенные для забредающих из лесу кабанов, и радовались, слушая, как те тявкают. Если какие-нибудь два друга ехали порознь из разных городов, они назначали встречу на площади в К***, под стягом Бурбонов. Священник понимал, что все это не предвещает ему ничего хорошего: никто не ехал посмотреть на процесс – только на казнь.

Вести о том, что в К*** разоблачили и сожгли не то колдуна, не то самого дьявола (несколько, по правде сказать, преждевременные), распространялись широко и быстро. Среди крестьян читать умели немногие, а потому история с отцом Луи передавалась из уст в уста, обрастала все новыми и новыми небылицами; Мадлен, сидя у окна, слышала через закрытые ставни достаточно досужих пересудов, чтобы догадаться, что замышляет клика ее отца. А чтобы окончательно убить у нее надежду на соединение с любимым, ее тюремщица безжалостно подсунула под дверь одну из листовок, в которой бесчинства священника-дьявола живописались и при помощи слов, и посредством рисунков.

Мадлен понимала, что ей нужно что-то предпринять. За два дня она разработала план.