Простодушны и доверчивы - Александра Сергеева

вдребезги разнести. Поэтому и ловушки всего лишь ямы — успела она выдернуть ногу из очередной. А не треснувшая пополам земля — как было бы и сказочнее, и эффективней. Но за подобные бесчинства Батюшка Бор так накостыляет, что клочков не соберут.

— Он Си-Ги-Бе, а не Скипер, — безмятежно разглагольствовала Шанель, зная, что в любой момент беспрепятственно улизнёт из банки. — С первого человечьего языка значит: Зверь, что питает свою силу от земли. Зверь и есть. А то, что в каждую лапу по горе сгребает, да друг об дружку крошит, так это врут.

Ф-ф-ф-ф-фух! Ф-ф-ф-ф-фух!

И десятка шагов не пробежала, как два обросших мхом камня размером с тыкву подскочили и атаковали приставника с двух сторон. Лёка упала на живот — камни с грохотом столкнулись над головой, осыпав её землёй и осколками.

— Сам же себя и хвалит-наговаривает, — бухтела Шанель, — дабы пуще боялись. Но, лишь глупцы в его похвальбы и верят. Скиперке человека охмурить, что тебе стрелки раскидать. А потом его цап-царап…

Новый обросший мхом валун с трудом выскреб себя из земли, где утопал по самую серёдку. Метра три в поперечнике и два в высоту — прикинула Лёка, ожидая, что он выкинет. Для полётов тяжеловат.

Валун покатился на приставника, набирая скорость буквально на глазах. И тут с гигантской ветки над головой свесились две хохотушки Лесавки. Подхватили приставника подмышки и втянули наверх. Валун мигом угомонился. И даже покатил обратно, чтобы вернуться в собственную лунку — затирать следы бесчинств обнаглевших «ветеранов» межмирья.

Лесавки заглянули в банку с игошкой и снова прыснули со смеху.

— Спасибо, — кивнула им Лёка. — Не забуду.

И побежала по перекрытию из ветвей, как по бревенчатому настилу.

— Вот и выходит вам с дедом один путь: истукана сокрушить, — завершила игошка введение в сложившуюся ситуацию. — Через того истукана Сумерла силу земли и черпает.

— Как его найти?

Ф-ф-ф-ф-фух!

Не успела спросить, как в просвет меж ветвей влетел булыжник и понёсся к приставнику пушечным ядром. Лёка успела отпрянуть, и грохнувшийся убивец застрял в щели меж гигантских ветвей, как горошина в щели промеж досок пола. Попытался вырваться, но застрял плотно.

— Так тебя от истукана и уводят, — указала Шанель на очевидный для неё факт. — Надо бы завернуть и в обратку по своим следам. Туда, откуда прибежали. Заговор такой есть. Если в обратку по своим следам, попадёшь не туда, откуда прибежал, а туда, куда нужно.

— Умопомрачительно! — восхитилась Лёка, бросившись обратно. — Меня ещё ни разу не наставляли на путь истинный, пуляясь камнями.

— С тобой ещё много, чего не делали, — философски заметил мудрый дух.

Судя по внешности, очень древний.

— Сюда! — велела Шанель, когда Лёка, разлетевшись, чуть не промахнулась мимо места своего старта

— Точно?

— Чую, — кратко и веско подтвердила Шанель.

— И куда теперь? — закрутил головой приставник, без году неделя попавший в «мир иной».

— Прыгай вниз.

— Куда вниз? Ни ямы, ни оврага.

— Куда велено! — рассердилась игошка, отвесив недотёпищу смачную оплеуху.

Пришлось прыгать вниз, стоя на ровной земле. То есть, Лёка просто подпрыгнула на месте…

А потом и вправду ухнула куда-то вниз, чудом не приземлившись на макушку каменной бабы. Высотой примерно с неё — правда, вкопана в землю по колена. Лицо на яйцеобразной голове идола оказалось изрядно потёртым. Остались только три ямки: на месте глаз и, видимо, рта. Зато роскошная, висящая до пупа грудь вполне себе сохранилась. Да и сложенные на животе руки

От этого изваяния веяло такой седой стариной, что становилось жутковато. Лёка почти физически ощущала движение чего-то невидимого из глубин земли через истукана куда-то… Дальше чувства обрывались.

— Нашла! — с неописуемым злорадством прошипела Шанель и пропала.

— И что? — не поняла Лёка, пялясь на истукана в недоумении. — Что дальше-то?

Ею вдруг овладело жгучее желание прикоснуться к древнему изваянию. Руки прямо так и зачесались. Но ими было страшновато: мало ли что? Она выудила блисковицу и протянула её к тому, что по идее, должна уничтожить. Дальше рука пошла гулять по камню сама собой. Очертила глазницы, рот, грудь и руки.

В колчане или ладонях приставника блисковицы напоминали застывший огонь на стоп кадре. Лишь в полёте начинали играть ожившим пламенем. Вот и теперь огненные языки взметались, искрили, шипели и оставляли на рыжеватом камне чёрный след.

Закончив не ею придуманный ритуал, Лёка отступила на пару шагов. Оглядела плоды непонятных трудов: а дальше что? Покрутила головой в поисках игошки.

Шшшух!

Рогатина деда пронеслась мимо, едва не оторвав ухо. Острие полностью ушло в камень промеж глаз. Каменная баба задрожала, земля загудела, лес зашумел — всё, как надо, по полной программе. От этого повеяло какой-то театральщиной — оценила Лёка — но, кто она такая, чтобы рассуждать о непонятном ей, неприятном и вообще чужом насквозь.

Истукан противу ожидания не раскололся, не рассыпался прахом и не провалился сквозь землю. С него медленно осыпался песок, стирая изображение женщины. Остался просто камень, на который тут же принялся заползать мох, одевая его в зелёную шубу. На шубе распустилось несколько меленьких цветочков и вылупилось несколько поганок. Будто годы, необходимые для подобных превращений, пронеслись за пару минут

— И после этого меня называют замудрённой, — пробормотала Лёка, чувствуя некоторое разочарование.

— А тебе громы с молниями подавай, — добродушно проворчал за спиной дед.

— И кровопролитными битвами богов, — ехидненько подпела ему Ветка.

— Погодите, — попросила их Лёка не нарушать серьёзность момента. — Я правильно поняла? Мы сейчас… уничтожили одного из самых древних духов? Самых-самых? Тех, для кого этот заповедник и создавался?

— Где-то так, — разглядывая поверженный в бою валун, задумчиво поддакнул Степан Степаныч.

— Если всё так просто, — вслед за сестрой засомневалась и Ветка, — почему прежних приставников перебили? Они же могли тут такие чистки организовать, до каких Калигула не додумался.

— А я говорил, — ворчливо напомнил Моховик, вывинчиваясь из земли прямо у ног полковника, — что неча заноситься да чваниться. Больно возомнили о себе, вот и пропали почём зря.

— Может, ты, наконец, объяснишь, как это случилось, — вроде вежливо,