Толчок восемь баллов - Владимир Кунин

— «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!..» — настоящая русская женщина, прошедшая вместе со своей страной, своей Родиной, тяжелый и славный путь, сумевшая сохранить и твердость характера, и нравственную чистоту своей души. Да, да! Души!.. «Души прекрасные порывы» старейшины этой семьи в трудные годы стагнации дали возможность ее дочери, моей бывшей жене, закончить исторический факультет Университета имени Михаилы Васильевича Ломоносова, а нашей дочери Лидии получить диплом Института Плеханова! Смею надеяться, что и младшая ее внучка — Анастасия, если сумеет избежать нынешнего тлетворного и разлагающего влияния некоторых, «родства не помнящих» сил, пытающихся сегодня ошельмовать и принизить весь пройденный нами более чем семидесятилетний путь, тоже станет полезным членом общества. И, перефразируя строки одного из лучших поэтов нашей эпохи, так и хочется пожелать вам, уважаемая виновница сегодняшнего торжества: лет до ста расти вам без старости! Год от года цвести вашей бодрости!..

Виктор Витальевич заглядывает в Бабушкину комнату и приветственно поднимает рюмку:

— Стоя! Стоя! За Бабушку все пьем стоя!

Все послушно встают. Лида бросает взгляд на отца и даже глаза прикрывает от стыда и злости…

Евгений Анатольевич, ошарашенный тостом Виктора Витальевича, смотрит на Нину Елизаровну. Та успокоительно берет его за руку и говорит прямо в маленькую комнату:

— С днем рождения тебя, мамочка! Поправляйся!

— Привет, Бабуля! — кричит Настя и толкает отца коленом.

С трудом сдерживая смех, Александр Наумович подмигивает Насте и залпом выпивает рюмку водки.

Все стоящие у стола тянутся бокалами в сторону Бабушкиной комнаты, а Бабушка неподвижно лежит в своей старинной кровати красного дерева и очень смахивает сейчас на покойницу: глаза закрыты, количество и расположение поздравительных цветов, окружающих ее сухонькое, бездыханное тельце, совершенно соответствуют погребальным.

Так как это приходит в голову одновременно всем, то и оцепенение тоже становится всеобщим и жутковатым…

Длится оно, к счастью, всего несколько секунд, потому что Бабушка вдруг приоткрывает один глаз и чуть подрагивает пальцами правой руки.

Все облегченно вздыхают, шумно садятся за стол и начинают быстро закусывать…

— Неужели это настоящий язык?! — в восторге восклицает Александр Наумович. — Откуда?! Я уже забыл, как он выглядит!

***

В вагоне метро пьяный Мишка нависает над сидящим молоденьким сержантом милиции. У сержанта слипаются глаза от усталости.

— Слушай, друг… Я с дежурства. Сутки не присел. Понял? Отвяжись ты от меня, ради Христа!

— А если она скажет, что мы… это самое… Вернее, она… Так сказать, добровольно? — спрашивает Мишка.

— Все едино — сидеть тебе как кролику.

— А если я люблю ее?

— Вот и люби. Сидя. И тебя там, в колонии… любить будут.

— Как это?

— Как, как! Через задницу — вот как! Там, кто за малолетку попал — сразу оприходуют!

— Так я и дался!

— Спрашивать тебя будут! Ножик к глотке и… Как ее звали?

— Настя.

— Вот и ты у них весь свой срок будешь — «Настя»!

Поезд замедляет ход. Милиционер видит название станции, вскакивает, продирается к выходу. Мишка придерживает его за рукав:

— Погоди… Я еще спросить хотел…

— Пошел ты! — вырывается от него сержант. — Из-за тебя остановку свою проехал! Нашкодят, сволочи, а потом…

И выскакивает из вагона. А поезд увозит Мишку далеко.

***

На кухне Нина Елизаровна держит поднос с чайной посудой и спрашивает Евгения Анатольевича:

— Донесем?

У него руки заняты чайником, заваркой, тортиком…

— Вдвоем-то? — улыбается Евгений Анатольевич. — Да запросто!

Они осторожно выбираются из кухни.

— Знаете, Женя… Может быть, мне действительно съездить к вам ненадолго? Я так давно не была на море! Вы мне завод покажете…

Евгений Анатольевич счастливо прикрывает глаза, наклоняется и целует Нине Елизаровне руку, держащую поднос.

— Адом пока возглавит Лида, — шепчет ему Нина Елизаровна. — Так сказать, пробный шар…

Когда они садятся за стол, Виктор Витальевич поднимает рюмку:

— А теперь — за Лидочкин отпуск! За Лидочкин Адлер! Нина Елизаровна, Настя и Евгений Анатольевич переглядываются.

— Нет, — решительно говорит Лида. — За отпуск мы пить не будем. Тем более за Адлер.

— Но тебе же на работе дали отпуск?!

— Да. И я постараюсь использовать его на поиски другой работы.

— Я прошу объяснений! — требует Виктор Витальевич.

— Ну не хочет Лидочка ехать в этот вонючий Адлер! — резко говорит Нина Елизаровна. — Наверное, у нее есть свои соображения.

— Какие еще соображения?! Пусть скажет!

— «А из зала кричат — давай подробности!» — поет Настя. — Действительно! Какие у простого советского человека секреты от коллектива?! Общественное превыше личного! Да, Виктор Витальевич?

— Тебя вообще пока никто не спрашивает, сопливка!

Александр Наумович шлепнул рюмку водки, жестко сузил глаза:

— Я попросил бы вас, Виктор Витальевич, разговаривать с моей дочерью в ином тоне.

— Все, все, все! — вскакивает Лида. — Сашенька! Не обращайте внимания… А ты, папа, не смей цепляться к Насте! К вопросу об отложенном отпуске!

Лида достает из комодика пятьдесят рублей и яркий пакет с купальником. Проходит в комнату Бабушки, кладет пятидесятку на столик у кровати:

— Бабуля! Милая… Я возвращаю тебе эту дотацию, которую наверняка у тебя выпросила для меня мама… Это раз! Второе. — Лида подходит к столу, обнимает сзади Настю за плечи: — Настюха! Прими в дар купальничек. Не обессудь, старушка, Гонконг, дешевка, всего пятьдесят рэ. Но от чистого сердца.

— Что ты, Лидуня, — растроганно произносит Настя. — Купальник — прелесть! О таком мечтать и мечтать… Просто он мне сейчас совсем ни к чему.

— К лету, Настюшка. Бери!

— К лету — тем более… Не нужно, Лидуня. Оставь себе, родная.

— Почему? — огорчается Лида.

— Да потому, что я уже месяца полтора-два как беременна. Представляешь, как я буду выглядеть летом? — улыбается ей Настя.

Над столом нависает жуткая тишина…

…Бабушка смотрит в большую комнату. Тревожно вздрагивает правый уголок беззубого рта. Она поднимает руку, цепляется за веревку от рынды и…

Бом-м-м!!! — медный гул тревожно заполняет квартиру.

Настя бросает взгляд на часы и включает телевизор.

***

Неподалеку от Настиного дома из уличной урны валит дым, вырываются языки пламени. Продрогший и нетрезвый Мишка методично вырывает из Уголовного кодекса страницу за страницей, бросает их в полыхающую урну.

— Хулиган! — несется из форточки на третьем этаже. — Вот я сейчас в милицию позвоню!

Мишка поднимает печальные глаза, бормочет себе под нос:

— Вали, тетка… Звони. Я уже в тюрьме…

***

На экране телевизора Хрюша склочничает со Степашкой, а «дядя Володя» сладким голосом изрекает тоскливые дидактические истины…

Со своего ложа Бабушка неотрывно следит за экраном.

Теперь за столом все сидят так, чтобы не перекрывать Бабушке телевизор. Первый шок от Настиного сообщения прошел, и в комнате стоит дикий гам. Только Евгений Анатольевич испуганно помалкивает, не считая себя вправе вмешиваться в чужие семейные дела…

— Я сейчас же звоню прокурору района — это мой старый товарищ, — и мы этого мерзавца изолируем минимум лет на десять! — говорит Виктор Витальевич.

— Так я его вам и отдам! Держите карман шире! — заявляет ему Настя. — И про десять лет не смейте врать! Статья сто девятнадцатая, часть первая, — до трех лет! И все!

— А мы оформим это как изнасилование!

— А я на вас — в суд за клевету! И не лезьте не в свое дело!

— Но он же тебя предал!!! — кричит Нина Елизаровна. — Он посмел усомниться…

— Он перетрусил, мама! Испугался, и от страха, как дурак…

— Нужно немедленно организовать аборт! — заявляет Виктор Витальевич. — Лида, у тебя есть свой доктор по этому профилю?

— Откуда?!

— Но ты же взрослая женщина…

— У меня хахаль был достаточно опытный и осторожный!

— Хорошо. Достанем. Аборт необходим!

Александр Наумович выпивает рюмку водки, складывает из своих длинных музыкальных пальцев выразительную фигу и сует ее под нос Виктору Витальевичу.

— Молодец, папуля! — восхищается Настя. — Ешь кинзу!

— Яблочко от яблоньки… — язвит Виктор Витальевич.

— Ну зачем же так? — брезгливо говорит Евгений Анатольевич.

— А вы-то тут при чем? — взрывается Виктор Витальевич.

— Он при чем! Он при чем! Он — мамин друг! — кричит Настя.

— Но почему Настя?! Почему она?! — бьется в истерике Лида. — Это я… я должна была! Сейчас моя очередь рожать!

— Лидка, милая, прости меня… Так получилось… — умоляет ее Настя. — Я этого сама хотела! Очень! Очень! Очень!