Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— Да, не убивай! — капризно сказал Кайретов. — А он разозлится и сам меня убьет. Правда, я с охраной всегда. Ладно. Уговорил. Пусть живет. Я даже долг ему прощу. Этот сарай все равно снесут через месяц, там дом будут строить.

— Вот и прекрасно, — поднялся я, желая одного — уйти от Кайретова, не видеть его.

— Всего доброго, — учтиво, как клиенту, сказал Кайретов, привставая.

— Значит, договорились?

— О чем? — не понял он.

— Ты не тронешь Валеру.

— С какой стати ты взял, что я его не трону?

— Но ты же только что сказал, что — пусть живет! — закричал я.

— Вот чудак! — Кайретов был искренне поражен. — Да разве можно так легко верить?! Я тебе что угодно скажу! Ну, люди! Совсем дела не умеют вести!

— То есть, ты меня обманул? То есть, на самом деле…

— Да откуда я знаю, что будет на самом деле? По обстоятельствам посмотрим. А слова мои — это слова.

— Господи! — схватился я за голову — образно говоря, потому что не собирался хвататься за голову перед Кайретовым. — Господи, что же, что же, что же мне сделать, Кайретов, чтобы знать точно и окончательно, что ты его не тронешь, не убьешь?!

Кайретов подумал.

— Меня все любили в классе, — сказал он. — А вы с Валерой меня не любили. А у меня такой характер, я люблю, когда меня все любят. Вы меня обижали.

— Ты неправ, — сказал я. — Я к тебе относился очень хорошо. Просто не показывал этого. Я признаюсь тебе, потому что не боюсь откровенности — и не подумай, что говорю это ради момента. Я признаюсь: я втайне обожал тебя. Я хотел быть таким, как ты, но понимал, что это невозможно.

— Правда? — с интересом оживился Кайретов. — Смотри ты! Погоди минутку, я сейчас.

Он вышел — и вернулся с двумя банками пива.

— Из холодильника. Хочешь?

— Нет.

— Ну, рассказывай, рассказывай.

— Я все сказал.

— А ты в подробностях.

— У меня нет времени. И давай решим с Валерой.

— Давай решим. Ты знаешь, у меня в доме прислуга — ну, сторож, шофер, кухонные женщины, горничные и так далее — они по праздникам приходят меня поздравлять, я им денежки даю, а они мне целуют мою холеную руку. И дети мои по утрам приходят здороваться — и тоже целуют руку. Это старый русский обычай — целовать руку папе. Надо возрождать старые русские обычаи. Жена тоже мне целует руки — она, само собой, не по праздникам, а когда ее чувства переполняют. Почти каждый день. Очень чувствительная.

Глаза Кайретова вдруг блеснули слезой — и меня почему-то потрясло то, что Кайретов может заплакать такими же слезами, той же влагой, какой плачет и Валера Скобьев.

— Так вот, дружочек. Если уж ты обожал меня, то поцелуй мне руку. И я прощу Валеру. И все будет хорошо — и здесь, и в окрестностях, и во всем мире.

Кайретов, не вставая, протянул мне руку.

— Обманешь, — сказал я.

— Клянусь здоровьем детей и матери! Она жива еще, моя старушка. А твоя?

— Ладно. Если уж детьми и матерью…

Мне было нехорошо, противно — но не было ненависти к Кайретову, было неизвестно откуда взявшееся глубокое, хоть и брезгливое, сочувствие к нему, жалость и даже — скорбь. Без малейшего сомнения, потому что лично для меня это ничего уже не значило, я коснулся губами его руки — и выпрямился.

И пошел к двери.

Обернулся.

— Помни: детьми и матерью клялся. На этот раз не отречешься.

— Запросто отрекусь!

Я онемел. Я смотрел на Кайретова во все глаза, я глотал воздух…

— Чудак! — объяснил Кайретов. — Если бы я клялся перед человеком, которого ценю или уважаю! Ведь клятва сама по себе ничего не значит; важно — кому ты клятву даешь, разве не так? А ты для меня — пустое место. Значит, и слова мои — пустота. Уйди, не мешай работать, я устал от тебя.

Тут я закричал. Я закричал что-то дикое и нечленораздельное и бросился на Кайретова, но он, ловко вскочив, выставил кулак, на который я налетел — и упал. Тут вошел молодой человек. И хоть мне было не до наблюдений, но само по себе на ум пришло сравнение, само по себе пришло имя, которое я тут же почему-то дал этому человеку: Дориан Грей. Нечто изящное, одухотворенное, порочное, обворожительное и гадкое. Я не люблю Оскара Уайльда, он не мой по духу — но вот вспомнилось.

— Об чем проблемы? — спросил Дориан Грей с позволительной для денди шаловливостью коверкая язык.

— Уничтожить надо товарища. Чтоб исчез.

— Вооружен и очень опасен?

— Да нет, — сказал Кайретов. — Знает лишнее.

— И куда он понесет свои знания? В милицию?

— Может.

Дориан Грей осмотрел меня.

— Извиняюсь за сомнение, но вряд ли. Постесняется. Сам будет правду искать.

— Еще хуже, — сказал Кайретов. — Надоедать будет, а у меня нервы…

— Семья у него есть?

— Узнать несложно.

Я все тут же понял, сел на пол и сказал:

— Узнавать нечего, Кайретов. Я один живу.

— Врет и обманывает, — сказал Дориан Грей. — Семья есть. Любит семью. Но через семью действовать — пошло. И надоело уже женский визг и детские слезы слушать. Дай мне его, я сам им займусь.

— Это как? — спросил Кайретов.

— А вот как, — сказал Дориан Грей ему и мне. — Я его отпускаю и обещаю в течение сорока восьми часов не преследовать. Обещаю также, что на живца, то есть на семью, ловить не буду. За это время, — объяснил он мне, — вы успеете забежать домой — ведь там вы не захотите остаться, чтобы не подвергать семью опасности, забежите, возьмете вещички — и начнете скрываться. Но только в пределах Саратова, иначе придется изменить правила игры. Только в пределах Саратова. Вы скрываетесь, а я вас ищу. Вот и все.

— Баловство! — проворчал Кайретов.

— А не твое дело, — улыбнулся ему Дориан Грей. И мне: — Вас устраивает такой вариант?

Я не ответил ему. Пьян или наркотиками насыщен, — подумал я и спросил Кайретова:

— Значит, ты не оставишь его в покое?

— Кого?

— Валеру.

— Валеру? В покое? Это хорошее слово — покой. Я уже оставил его в покое. Он спокоен уже.

Я вспомнил, что, выходя за банками с пивом, он затратил время гораздо большее, чем требуется, чтобы дойти до холодильника и обратно в этом маленьком доме.

Давал инструкции и указания?

Я выбежал из комнаты.

Я помчался на Бахметьевскую.

Я увидел дым.

У двора и во дворе стояли пожарные и милицейские машины. Старушки охотно объяснили мне, что это бомж, Валерка безногий, алкоголик, в сарае живший, напился и чуть не сжег всех, зараза такая, хорошо, пожарники быстро приехали, только сарай и сгорел — ну, и бомж, конечно, со всей своей одеждой и телом, сгорел дотла…

…Конечно же, никакого желания встречаться с женщиной (по имени Марина Синицына) у меня не было, и я позвонил из автомата с намерением извиниться и перенести встречу. А там видно будет.

Трубку взяла другая женщина — и слышалось множество голосов, и я почему-то сразу представил себе большую комнату на десяток-полтора канцелярских столов, а за столами сплошь женщины — что-то пишут в бумагах, что-то высчитывают на калькуляторах, переговариваются, пьют чай, посматривают то на большие круглые часы казенного образца, висящие над дверью, то на свои наручные, сверяя их, и, хотя время и те и другие часы показывают одинаковое, все им кажется, что казенные идут медленнее.

Женщина позвала Марину Синицыну. Та подошла не сразу.

— Да, — сказала она совершенно без выражения.

— Здравствуйте, это Антон Каялов.

— Здравствуйте.

— Мы должны сегодня были встретиться, то есть в обед, у вас ведь обед с часа до двух?

— Да.

— Так вот, понимаете, тут обстоятельства… То есть… Бывает всякое в жизни, вы извините, пожалуйста.

— Ничего страшного, — спокойно сказала Марина Синицына. — До свидания. — И положила трубку.

Я стоял у автомата.

Нет, не равнодушие и не спокойствие в ее голосе, подумал я. Привычная безнадежность, привычное разочарование. Она восприняла мои жалкие оправдания как нечто само собой разумеющееся — будто ничего другого и не ожидала. Она, наверное, давно привыкла к неудачам в своей жизни. Бывают люди: автобус перед ними захлопывает двери, когда осталось только два шага до него, купленные вещи все оказываются или с браком, или не того размера, человек, что-то горячо и верно пообещавший (и, вдобавок, славящийся своей обязательностью!), впервые в жизни по каким-то причинам своего обещания выполнить не смог, отпуска все приходятся на ноябрь или февраль, а когда, наконец, достается путевка на море в бархатном сентябре, именно в этот период налетает на побережье ветровой промозглый холод, которого старожилы, по их уверениям, даже и не припомнят…

Я позвонил еще раз. Та же женщина сняла трубку, а потом подошла Марина Синицына.

— Это опять я, Антон Каялов.

— Да, — без удивления откликнулась она.

— Знаете, я скорректировал свои планы, мы вполне можем встретиться. Вы, насколько я понял, где-то в центре работаете?