Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

Валера только плакал, только плакал.

Кайретов сжалился. Он отвел его в этот самый сарай, который был куплен им как место под гараж, расхвалил его, сказав, что тут вон и лампочка есть электрическая, и доски жестью обиты — зимой не будет дуть, — отдаю даром, всего за полтора миллиона. Можно — в рассрочку, на год.

И Валера стал откладывать пенсию, собирать деньги нищенством, но тут окончательно лопнула донельзя натянутая струна его души. Он опять стал пить. Вот уже два месяца он не выплачивает долга и ждет, что его сгонят с последнего пристанища, а не сгонят — погибнет здесь зимой в лютые холода. Протеза — даже этого, плохонького, он лишился: заснул как-то в скверике, а глупые мальчишки взяли и отстегнули протез — чтобы посмотреть, как, проснувшись, одноногий будет просить вернуть его, ругаться и бегать за ними. Валера, проснувшись, в самом деле, и просил, и плакал, и ругался, и безнадежно пытался бегать за ними, прыгая на одной ноге и упираясь костылем.

Вдосталь натешившись, мальчики убежали, швырнув ему протез, но он оказался раскурочен и выпотрошен: любознательные относительно всякой машинерии современные дети хотели посмотреть, как он устроен…

Я слушал — и ужасался, как не ужасался давно уже.

Все-таки Кайретов был моим ненавистным кумиром, и, пожалуй, любви к нему было все-таки больше, чем ненависти. Он вообще был любимцем класса — решительный, веселый — и при этом довольно мягкий, добрый человек. Я знал, что отец его, большой начальник, был выходец из села — и тем более поражало меня в манерах в внешности Кайретова что-то аристократическое, старинное, чуть ли не дворянское что-то, в общем, порода. Я это хорошо вижу и чувствую в людях, но почему-то не ощущаю в себе. Я таких людей уважаю. И вот Кайретов оказался — беспородный жулик, один из множества, кто наживается на несчастьях человеческих.

Контора Кайретова была в двух шагах — на улице Белоглинской. Я стал уговаривать Валеру немедля пойти туда, но он отказался: не в виде, не в форме, небрит, грязен. Он взял у меня взаймы толику денег и сказал, что будет здесь ждать меня.

До обеденного перерыва оставалось почти два часа, но я торопился.

Фирма Кайретова, офис, а проще сказать — контора, называемая «Комфорт Ltd», помещалась в старом домишке. Вошел и — точь-в-точь какое-нибудь до приятной тошноты знакомое домоуправление, райсобес какой-нибудь, райздрав, минжилкомхоз и т. п. Стены зеленые, стулья разномастные вдоль стен, двери с темными пятнами возле ручек, расхлябанный дощатый пол: видимо, фирма пыль в глаза пускать не любила — или просто не так давно поселились здесь, не успели произвести то, что в газетных объявлениях называется — я случайно наткнулся — евроремонт. Однако, скромность скромностью, а при входе сидел парень в камуфляжной одежке — и с пистолетом в кобуре. Он спросил, к кому я, кто я — и занес эти сведения в амбарную книгу, отметив время моего прихода.

Кайретов оказался в учреждении — и сидел в своей комнатке один.

Комнатка была уже не то что коридор: светлые стены, блестящие жалюзи на окне, стол — огромный, темно-серый, из какого-то искусственного гладкой шершавости материала, и кресла для посетителей — в тон, темно-серые, на колесиках, и кресло Кайретова темно-серое, а на столе — компьютер, факс, и впрочем, шут с ним со всем, не в этом дело!

Кайретов взглянул на меня приветливо и вопросительно — как на клиента, — но тут же узнал. Впрочем, от этого выражение лица его не изменилось. Он встал и протянул мне доброжелательную руку — как и клиенту протянул бы ее, чтобы, едва освободив, тут же указать ею гостеприимно на кресло. Но я нарушил церемонию: руки не подал и сел сам.

— Скажите, господин Кайретов, — сказал я, — есть ли у вас совесть?

Кайретов в минутной задумчивости склонил голову к плечу, после этого посмотрел ясно и чистосердечно мне в глаза и молвил:

— Пожалуй, нет, господин Антоша. Не по поводу ли Валеры Скобьева пожаловать изволили? Оставьте хлопоты, давайте лучше повспоминаем лирично о школьных невозвратных годах!

— Ты сукин сын. Ты ограбил не просто бывшего одноклассника, не просто инвалида, ты ограбил человека души единственной, какая редко у кого встречается, ты, возможно, лишил его последней веры в людей, ты наплевал ему в душу, ты…

— Все так и есть. И ограбил, и в душу наплевал, — улыбнулся Кайретов.

И тут глупейший вопрос вырвался у меня — уж очень ошеломило меня его спокойствие.

— За что? — спросил я Кайретова.

Он даже удивился.

— То есть как — за что? Да ни за что. Он дурак. Он сам мне все отдал. Пусть спасибо скажет, что жив остался, а то ведь, знаешь, бывают случаи…

— То есть мог бы и убить его?

— Конечно. Понадобится — и тебя убью.

— Но это же страшно, Кайретов. Я понимаю — хотя и этого не понимаю — убить врага, человека, который чем-то навредил тебе, но убить из-за голой корысти, из-за того, чтобы приобрести побольше денег, а на деньги приобрести — я не знаю — ну, машину, мебель и прочий комфорт (вспомнил я название фирмы) — убить ради этого убожества, ради того, чтобы … Ведь это аукнется в душе твоей, Кайретов, попомни, это аукнется, ты не будешь спать ночами, тебя замучают воспоминания…

— Да нет! — объяснил Кайретов. — Какие воспоминания? Я своими руками не делаю ничего и сроду не видел ничего такого, я слишком впечатлительный. Экстрасенса личного пришлось завести, — пожаловался он. — Нервы мне гипнозом укрепляет. Отличная вещь, очень рекомендую.

Я сидел перед ним, понимая, что на него подействовать нельзя ничем — и менее всего словами. Но продолжал говорить, не желая смириться с безнадежностью положения:

— Кайретов! В виде исключения хотя бы — пожалей человека! Хотя бы долг ему скости, хотя бы комнатку дай ему в коммунальной квартире.

— Я и так пожалел! — сказал Кайретов с досадой по отношению к своей уступке. — Я ж говорю, его убить надо было. И никаких хлопот, кто его, дурака, искать будет? Наверно, убью. Убью, в самом деле, — вздохнул он и даже потянулся к телефонной трубке, чтобы, наверно, дать соответствующие указания.

Все это было словно во сне кошмарном, нереальном. (Будто бывают реальные сны!).

Я вежливо придержал его руку и сказал:

— Я не дам его убить. Я его сейчас же предупрежу. Спрячу.

Кайретов подумал над новой информацией — как над сугубо производственной, деловой, не имеющей отношения к людям, в которых — кровь, ум, сердце. И быстро нашел решение.

— Тогда я тебя убью. А? — сказал он, словно как бы даже советуясь. И тут же, поправив галстук:

— Вроде, и не толстый, а — потею. С гормональным обменом что-то. Ненавижу потеть. Люблю, когда тело сухое и чистое. Я люблю свое тело, Антоша. Волосы свои люблю, лоб высокий, глаза, нос прямой, классический, губы приятной припухлости, я свои губы как женщина люблю, которая меня любит, потом я плечи свои люблю мощные, я их тренирую, руки люблю, покрытые черными волосами начиная с локтей, люблю грудь, живот, спину очень люблю, жаль — только в зеркале ее вижу, и все остальное люблю, я мою это в превосходных шампунях, я умащиваю это все благородными мазями, у меня ступни ног мягче, чем руки восемнадцатилетней девушки! — Кайретов положил ногу на стол, скинул ботинок, стянул носок и похвастал своей ступней, вертя ею и пошевеливая пальцами. — И это — тело снаружи, но я и о внутреннем теле забочусь! — продолжил он, обуваясь. — В желудок свой я впускаю только первосортную пищу, взгляду моему необходимо ежедневное зрелище мягкого и роскошного домашнего уюта, жена моя прекрасна, юна, сын и дочь мои обворожительны, — как же мне не убивать все, что мешает этому, рассуди сам?

Нет, на сумасшедшего он не был похож. Он был нормален, но, похоже, издевался надо мной.

— А если я тебя убью, Кайретов? — спросил я.

— Вряд ли, — засомневался Кайретов. — Оружия у тебя с собой нет, голыми руками меня не возьмешь, я сильней тебя, да и… — он выдвинул ящик стола и многозначительно скосил туда глаза. — К тому же, не тот ты человек, чтобы кого-то убить, я хорошо тебя помню.

— Ты чудовище, Кайретов. Я впервые в жизни — впервые в жизни, Кайретов, подумал сейчас, что, если бы тебя кто убил, я не пожалел бы. Понимаешь меня? Я впервые в жизни мысленно оправдал убийство!

— Рано или поздно все к этой мысли приходят. Я — давно уже.

— Хорошо, — сказал я. — Что сделать мне, чтобы ты не тронул Валеру? Оставь его жить, он ведь ничего против тебя не может уже.

— Как не может? Тебе вот пожаловался, а ты пришел мне нервы трепать. А они у меня и так слабые.

— Больше он никому не расскажет. А я — забуду обо всем. И ты забудь. Я к тебе не приходил. Не трогай его. Он — человек. Нельзя все-таки убивать людей, не убивай его.

— Да, не убивай! — капризно сказал Кайретов. — А он разозлится и сам меня убьет. Правда, я с охраной всегда. Ладно. Уговорил. Пусть живет. Я даже долг ему прощу. Этот сарай все равно снесут через месяц, там дом будут строить.