Айсберг - Клайв Касслер

Питт стоял перед ним, как загипнотизированный лось, затравленный гончими. Он что-то бессвязно бормотал, когда Рондхейм встал в центре мата и занял начальную стойку карате.

— Нет, подождите…

Слова застряли у Питта в горле. Он откинул голову и отпрянул назад. Удар пришелся по щеке Питта: он мог вызвать не только лиловую опухоль, если бы Питт не увернулся вовремя. Он покачнулся, оглушенный ударом, и увидел удивление, которое переросло в садистскую усмешку на тонком лице Рондхейма.

Питт понял, что сделал ошибку, увернувшись от удара и показав тем самым свою хорошую реакцию. Он должен заставить свое сознание играть по придуманным им правилам. Это было нелегко. Ни один нормальный человек, который более или менее знаком с правилами самообороны, не станет вот так беспомощно стоять, когда его избивают до полусмерти. Он сжал зубы и расслабился, ожидая последующих ударов Рондхейма. Ему не пришлось ждать и нескольких секунд.

Следующий оглушающий удар пришелся Питту прямо по лицу. Он вбил его в лежавший мат прямо под прикрепленными к стене горизонтальными брусьями. Лежа на полу, Питт облизал разбитые губы, почувствовал вкус крови и выбитых зубов.

— Давай, майор. Давай. — Рондхейм говорил жестко, отрывисто. — Вставай. Урок только начинается.

Питт с трудом поднялся на ноги и, споткнувшись, снова упал на мат. Настойчивое желание двинуть Рондхейму было сильнее, чем всегда, но он знал, что должен довести свою игру до конца.

Рондхейм больше не терял времени на разминку. Его удары молотом обрушивались на голову. Казалось, они никогда не кончатся. Следующая серия ударов пришлась по ребрам — и Питт, теряя сознание, почувствовал, как одно из них хрустнуло. Как в замедленной съемке, Питт, опустившись на колени, упал лицом вниз. Он и без зеркала представлял себе, как выглядит: распухшее лицо, заплывшие глаза, разорванные лиловые губы, вывороченные ноздри. Боль огромной волной накатилась на него.

Острая, как кинжал, боль в груди повергла его на грань потери сознания, хотя, заметил он с удивлением, сознание функционировало нормально. Он продолжал притворяться потерявшим сознание, но сжал зубы, чтобы не позволить наплывающей темноте на самом деле одолеть его.

Рондхейм был в ярости.

— У меня мало времени для этого скользкого гомика. — Он кивнул одному из своих телохранителей. — Приведи его в чувство.

Один из них, бритоголовый, намочил полотенце и не слишком нежным движением вытер кровь с лица Питта. Затем он обмотал полотенце, окрасившееся в красный цвет, как компресс вокруг его шеи. Поскольку Питт не пошевелился, охранник вышел и тут же вернулся с маленькой баночкой ароматических солей.

Питт кашлянул раз, два, харкнул кровью на ботинок охранника и, перевернувшись на бок, открыл глаза.

Рондхейм ухмыльнулся.

— Вы долго приходите в себя, майор. Похоже, вы немного устали. — Голос внезапно стал резким и пронзительным: — Встать! Пора заканчивать… хм… курс обучения.

— Курс? Обучения? — Слова еле слышно срывались с разбитых губ Питта, выплывая откуда-то из-под сознания. — Я не совсем понимаю…

Ответом Рондхейма стал удар ногой в пах. Питт конвульсивно вздрогнул, застонал, откатываясь назад.

— Я сказал — встать! — заорал Рондхейм.

— Я… я не могу…

Рондхейм нагнулся и ударил Питта в заднюю часть шеи. Больше не надо было притворяться: Питт вырубился окончательно.

— Привести его в чувство! — безумно заорал Рондхейм. — Я хочу, чтобы он был на ногах.

Охранники уставились в недоумении — даже они уже начали уставать от кровавых игрищ Рондхейма. Но у них не было другого выхода. Они обрабатывали Питта, как два тренера — проигравшего боксера до тех пор, пока он не проявил первые признаки сознания. Было совершенно ясно, что Питт не сможет подняться без посторонней помощи. Поэтому охранники, подхватив Питта под руки, подняли его. Его тело висело между ними мертвым грузом, как мокрый мешок с цементом.

Рондхейм избивал безжизненное тело до тех пор, пока его кимоно не промокло насквозь от пота и крови Питта.

В проблесках сознания Питту казалось, что он потерял всякую чувствительность. «Спасибо бренди, — успел подумать он, — если бы я так не напился, я бы не смог выдержать зверства Рондхейма, не сопротивляясь». Теперь же он и не мог сопротивляться: его физические ресурсы были полностью истощены, мозг терял контроль над реальностью. Он снова провалился в темноту.

Рондхейм направил точный сильный удар прямо в живот. Когда свет в шестой раз погас в глазах Питта, а охранники бросили его безжизненное тело на мат, садистское выражение появилось на лице Рондхейма. Он поднял его голову за волосы, чтобы последним, завершающим ударом дзюдо «куп де грас» сломать ему шею.

— Нет!

Рондхейм, застыв с поднятой рукой, медленно обернулся. В дверях стояла Керсти Фири с выражением ужаса и страха на лице.

— Нет! Пожалуйста… Ты не сделаешь этого!

— Он что-то для тебя значит? — Рондхейм не опускал руку.

— Ничего, но он — человек. Это жестоко и бессмысленно, Оскар. И для этого не надо много мужества. Избивать беззащитного и полумертвого человека — почти то же самое, что избивать ребенка. Для этого не надо много мужества, — повторила она. — Ты меня разочаровываешь.

Рука Рондхейма медленно опустилась. Он подошел к Керсти, схватил рукой за блузку и резко дернул вниз — ткань разорвалась надвое.

— Ты, извращенная шлюха, — рявкнул он, шлепнув ее по обнаженной груди. — Я предупреждал, чтобы ты не вмешивалась. Ты не можешь критиковать меня… ни кого-либо еще. Сиди на своей хорошенькой заднице и молчи, пока я выполняю грязную работу.

Она подняла руку, чтобы ударить его. Прекрасные черты ее лица исказились от ненависти и злости. Он поймал ее за локоть и выкрутил так, что она закричала от боли.

— Основная разница между мужчиной и женщиной — это физическая сила. — Он расхохотался. — Похоже, ты об этом забыла.

Рондхейм грубо толкнул женщину к двери и повернулся к охранникам.

— Бросьте эту мразь к остальным, — скомандовал он. — Если ему улыбнется счастье и он сможет открыть глаза, то обрадуется, что подыхает среди друзей.

Глава 17

Из черных глубин бессознательного состояния перед глазами Питта стали появляться огоньки света. Они были смутные, туманные, неопределенные, как тусклый луч фонарика, батарейки которого сели. Он пытался бороться с этим: несколько раз хватался за луч, который, как он понимал, был его окном во внешний мир, в сознательное. Но тот ускользал, и он вновь проваливался в пустоту небытия. «Умер, — смутно носилось у него в мозгу. — Я умер».

Внезапно у него появилось ощущение чьего-то присутствия. С каждым моментом это ощущение, несмотря на пустоту, окружавшую его, становилось все сильнее и сильнее. Тогда он понял, что не умер, что жив. Боль, острая, режущая боль пронизывала все тело. Волна боли прокатилась от головы до ног, и он издал громкий стон.

— О, Боже, спасибо тебе! Спасибо, что вернул его к жизни. — Голос звучал где-то далеко, далеко.

Он включил в своем сознании вторую скорость, и голос появился вновь.

— Дирк! Это Тиди! — После секундного молчания, за время которого уверенность Питта в том, что он жив, стала возрастать. Луч света расширился, и он почувствовал обжигающую свежесть чистого холодного воздуха и нежное прикосновение к его голове чьей-то мягкой руки. Образ перед его глазами был туманный и искаженный. Он попытался что-то произнести, но вместо слов из его горла вырвался глухой стон и какое-то невнятное бормотание.

— Похоже, наш майор вернулся к жизни.

Питт понимал, что эти слова не принадлежали Тиди. Голос был более низкий, более мужественный.

— Они здорово поработали над ним, — произнес тот же неизвестный голос. — Лучше бы он умер, не приходя в сознание. Судя по положению вещей, кто-то из нас должен выжить, чтобы увидеть…

— Это будет он. Только он сможет сделать это. — Это была снова Тиди. — Дирк наша единственная надежда.

— Надежда… Надежда? — прошептал про себя Питт. — По-моему, одну из моих подружек звали так…

Острая боль пронзила его бок и обожгла каленым железом, но странно, его лицо ничего не чувствовало — искалеченная плоть как бы оцепенела. Потом он осознал, почему он мог различить только тени. Зрение, по крайней мере, тридцать процентов вернулось, когда Тиди приложила к его глазам влажную мягкую нейлоновую ткань от своего чулка. Разбитое, распухшее лицо Питта не чувствовало боли, потому что Тиди время от времени, смачивала тряпку в ледяной воде, промокала на нем раны и кровоподтеки. Благодаря ее усилиям Питт смог кое-что увидеть через тонкие щелочки распухших глаз.

Он с трудом приоткрыл глаза. На него смотрела Тиди, каштановые волосы обрамляли ее бледное обеспокоенное лицо. Затем он услышал другой голос, который показался ему знакомым.