Ее последний герой - Мария Метлицкая

И снова, словно подростки, нетерпеливо ожидали ночи – чтобы опять обняться, прижаться друг к другу и мечтать, чтобы утро не наступало.

Однажды ее осенило:

– Илюша, давай напишем о тебе книгу! Материал уже есть, хоть и немного. Говорить будешь ты. Никаких вопросов, я только буду записывать.

Он посмотрел на нее и покрутил пальцем у виска:

– Дура ты, Аня. Ну кто я такой, чтобы обо мне – книгу?

– Ты? – оскорбилась она. – Ты – глашатай поколения! Поколения непокоренных. Бунтарей, а не приспособленцев. Да-да, это мы, нынешние, – приспособленцы, а вы – поколение людей, живущих по совести. Людей, которые отдавали последнее ради дружбы. Дающих в долг без особой надежды на возврат. Любящих от сердца и пьющих от сознания своего бессилья. Не спившихся от безысходности, что было проще всего, или спившихся, какая разница! Не продавшихся за медный грош. Пусть книга будет не о тебе – о твоем поколении честных и бескомпромиссных романтиков. Ведь у вас не было никаких надежд, а вы все равно жили и творили. И никто-никто еще не сделал лучше вашего. Потому что искренне. Никто еще не сделал тоньше, душевнее, трогательнее, откровеннее и безнадежнее! То, что сделали вы, – на века. И никто вас еще не смог переплюнуть.

Он посмотрел на нее и покачал головой:

– А я и не знал, что ты – такая дура. Забудь. В каждом времени есть герои. Свои герои. И не делай их из нас, бога ради!

Новый год они встречали на даче. Сначала почти целый день растапливали печурку. Точнее, растапливал он, а она суетилась на кухне.

– Илюша! «Оливье» непременно! Какой Новый год без него? Даже не спорь!

Стол был небогат по сегодняшним меркам. «Оливье» (и тот с колбасой), селедка под шубой и жареная курица. Бутылка «советского полусладкого».

– Анька! Ты – колхоз! Кто ж из приличных людей пьет полусладкое?

Про десерты забыли. И тут пригодилось яблочное повидло. Намазывали толстым слоем на отсыревшее и крошащееся «Юбилейное» печенье и радовались.

Он встал, чтобы сказать тост, и картинно кашлянул.

– Не надо, Илья! – остановила его Анна. – Все ясно и так.

Снег выпал только второго января, а потом посыпал так отчаянно, словно извинялся за прошлую погоду.

Они пытались гулять по лесу, но снег был рыхлым и глубоким, а городская обувь для таких прогулок не подходила. Валенки нашлись только огромные, отцовские. В них Городецкий колол на участке дрова. Смешно колол, неумело. Анна подглядывала в окно и смеялась.

На даче они прожили почти весь январь. Ехать в Москву не хотелось. Но кончились деньги, и он заторопился в город.

– Скоро пенсия, мать! Погуляем!

Приехав, она включила компьютер и увидела два приглашения на собеседование.

– Жалко, если тебя возьмут, – вздохнул он.

– Ты что? Побираться ведь скоро пойдем!

– Жалко, – упрямо повторил он. – Будешь по утрам уходить до самого вечера. Сколько потерянного времени! Боже мой!

Перед отъездом в Москву отпраздновали ее день рождения.

– Двадцать девять, – расстроенно проговорила она. – Ужас какой-то.

Он рассмеялся:

– А я думал, что ты умная, Анька! Ну не то чтобы был уверен, просто надеялся.

И протянул ей Фаечкин браслет, единственное, что у него осталось.

Она вскрикнула, тут же надела подарок на руку и запричитала:

– Какая красота, Илюша! Просто чудо какое-то! Старина, сразу видно. И такая работа дивная! Господи! Ведь стоит, наверное…

И снова ворковала, вертела браслет на руке и приговаривала, как любит старинное серебро.

А он сидел в кресле напротив и любовался ею. И мысленно поблагодарил Фаечку.

* * *

Ее взяли на работу. В небольшой журнал с большими амбициями. Денег предложили совсем немного, но было не до выбора.

Он ждал ее у окна. Завидев машину, бросался разогревать ужин и жадно требовал рассказов о прошедшем дне. Впервые в жизни он жил жизнью близкого человека. Впервые жизнь близкого его интересовала больше, чем своя.

Так они прожили зиму и весну. Весна пришла очень рано, и в апреле уже торопливо набухали почки и здорово пригревало слепившее по-летнему солнце. Мечтали. Сначала – дача. Она обещала приезжать туда после работы. Отец? Ужиться с ее отцом – проще простого.

– Это не удалось только моей матери, – горько сказала она. – Будете трескать вишневую наливочку на терраске. И ждать блудную дочь.

А в августе – конечно, море! Любое: Черное, Азовское, Средиземное.

– Поедем, а? – спрашивала она, заглядывая ему в глаза.

– Поедем, детка, поедем! С чего бы нам не поехать?

«Не сотворит же с нами подлость злодейка-судьба?» – но это уже про себя.

И вот лето уже почти подступило: отцвела черемуха, как всегда попугав холодами, и начала распускаться сирень. Она торопила его с дачей, а он все оттягивал, боясь встречи с так называемым тестем.

– Вот увидит он меня, и что? – опасливо спрашивал он.

Анна в ответ смеялась:

– Ну он не ждет от тебя просьбы на руку дочери, определенно. А все остальное… Вы, конечно, из разных племен. Но общий язык, полагаю, найдете. Отцу важно одно: прости за банальность, счастье его дочери. А все остальное – пустяк.

– Такой пустяк, – кокетничал Городецкий, – мы же с ним ровесники.

Мать откуда-то все узнала и срочно потребовала Анну «поговорить».

На сей раз встреча состоялась дома у маман, той нездоровилось. Дверь открыла немолодая женщина в белом переднике и темно-сером платье. Подала Анне тапки, и та отшатнулась от нее, пролепетав:

– Не стоит беспокоиться.

Мать возлежала на огромной кровати с резной спинкой. На тумбочке стоял чай с лимоном в изящной старинной чашке. На лице маман застыла гримаса боли и недовольства.

Без приветствий и вступлений она приступила к скандалу:

– Все знаю, как и то, что ты – сумасшедшая. Впрочем, гены есть гены. Твой Городецкий – трухлявый пень, алкаш и бабник, к тому же голодранец. Все профукал: квартиру, профессию, жен. Живет как сыч и всех ненавидит. Ты в своем уме? То, что ты законченная кретинка, я в принципе в курсе. Но даже я, твоя родная мать, потрясена.

Ну и так далее. Анна сидела в кресле, опустив глаза, и разглядывала свои ногти. Когда маман остановилась, чтобы перевести дух, Анна подняла на нее глаза и, посмотрев в упор, тихо и твердо спросила:

– Все?

Мать закашлялась и тонко вскрикнула:

– Люба!

В дверях возникла прислуга.

– Теплого молока, – трагически произнесла хозяйка и прижала ладонь к правой груди.

Анна встала и пошла к двери.

– Ладно, мам. Поправляйся! Надеюсь, ты не сильно хвораешь.

Мать привстала на локти и крикнула дочери вслед:

– Дура! Что ты делаешь со своей жизнью? Оглянись: как люди живут?

Анна обернулась:

– Люди? А, да, хорошо. Я очень рада за людей, особенно за тебя, мама.

Обуваясь в коридоре, она быстро огляделась. Темная дубовая мебель, бронзовые светильники с шишечками синего хрусталя, ковер, отливающий перламутровой нитью. Запах богатства и стабильности. Такие квартиры она видела в кино, скорее всего, в английских фильмах. Маман молодец! Чтобы в ее годы и при такой конкуренции сбылись мечты всей жизни! И так обходиться с прислугой! Словно и не было в ее жизни проектного бюро, переполненных электричек, очередей за куском колбасы и пятиметровой кухни в хрущевке.

* * *

Стали собираться на дачу. Анна обещала Городецкому, что будет приезжать ежедневно, после работы.

– Ну а пока меня нет, вы, мальчики, прополете огород и приготовите ужин! – шутила она.

– А корову не подоить? – усмехался Городецкий, кидая в чемодан старые шорты и майки.

– Когда заведем – пожалуйста, – серьезно кивала Анна.

– Слушай, а может, и вправду – кур, там, гусей, козу? Кто еще бывает? – вдруг серьезно задумался он. – Будем жить натуральным хозяйством, утеплим дом, и ты наконец уйдешь с работы. И будем мы вместе круглые сутки. Сколько мне осталось, Ань? Зачем палить время?

Она отмахивалась:

– Илюша! Крестьяне из нас – сам понимаешь. Что ты, что я… Одна надежда на папу.

Потом села на стул и задумчиво улыбнулась:

– А было бы здорово! Поправили бы домик, устроили бы камин. И на весь год. Лес вокруг. Папа бы пек нам оладушки к завтраку, я бы разводила цветы… А ты… – Она оглядела Городецкого и хмыкнула: – Ты, мой милый, как всегда, вредничал бы, капризничал, придирался и был бы недоволен жизнью.

Он внимательно посмотрел на нее и покачал головой:

– Нет, Анюта. Не так. Не как всегда и не как обычно. Потому что, Анька, я впервые бы был счастлив.

Переезд назначили на вторые июньские выходные, потому что Анна собралась в командировку. Небольшую, на три дня, – в Таллин на конференцию молодых экологов, которую ей предстояло освещать.

Он смотрел на то, как она собирает чемодан, и молчал, не выпуская изо рта сигарету.

Она подняла глаза и посмотрела на него. Он отвернулся, но она заметила в его глазах слезы.