Катилинарии. Пеплум. Топливо - Амели Нотомб

– Мещанское?!

– Или что-то от нуворишей – а это по сути одно и то же.

– Ваша самонадеянность просто беспредельна!

– Почему? Потому что у меня больше вкуса, чем у вас? В конце концов, меня утешает то, что все это иллюзия. От Помпей осталось не больше, чем от Эфеса. Конец света позади, а впереди у нас, Цельсий, только бесконечный диалог, который, как видно, вас изрядно раздражает. И это только начало.

– Что за игру вы затеваете?

– Можете считать это семейной сценой, которая продлится вечность.

– Я вас убью.

– Невозможно. Я уже умерла.

– Ну так умрете еще раз.

– Нет, Цельсий. Вы тоже мертвы. А мертвец не может убить.

– Конца света не было, дурочка вы этакая.

– Да? Тем хуже для вас. Лучше бы он наступил – это в ваших интересах.

– Бред какой-то!

– Если мы действительно существуем в той системе, которую вы мне описали, значит, у меня есть верное средство против вас. Вы, может, и выдающийся ученый, Цельсий, но в беседе вы новичок, вы безоружны. Вы позволяете себе говорить то, что может вам навредить. Я знаю достаточно, чтобы разрушить вашу карьеру.

– Вам не представится случай сделать разоблачение. Вы скорее умрете.

– Мой труп станет большой обузой. Чем вы объясните необходимость этого убийства? Жаль портить блестящую карьеру из-за рабыни вроде меня.

– Если вас еще хоть ненадолго оставить в живых, пострадает мое психическое здоровье.

– Безусловно. И очень скоро, судя по вашему раздражению.

– Замолчите, или я немедленно вас прикончу!

– Есть гораздо более удобный способ избавиться от меня. Верните меня в 1995 год, и вам не придется избавляться от трупа. Вам будет легко найти предлог для моей отправки, скажете, что у меня заразная болезнь.

– У вас действительно заразная болезнь! Чем больше я с вами говорю, тем я ближе к истерике.

– Так-то лучше.

– Знаете, мне хотелось бы кое-что спросить. Вы нарочно это делаете?

– Что именно?

– Раздражаете меня?

– Когда я хочу кого-то вывести из себя, мне всегда это удается.

– Да, опасное оружие.

– И прогресс против него бессилен.

– Удивляюсь, почему вы им не воспользовались, чтобы отправить меня в Главное Хранилище, когда хотели узнать, есть ли там ваши книги.

– В конечном счете я предпочитаю не знать об этом. Если бы мне вдруг вздумалось писать для вечности, я бы, наверное, стала такой же напыщенной, как вы.

– После вашего ухода я посмотрю.

– Что посмотрите?

– Схожу в Главное Хранилище. Посмотрю за Нотмором. Мало ли что.

– А… если там окажется моя книга, вы ее прочтете?

– Вероятно.

– Ушам не верю! Вы заинтересовались моими книжками?

– Ни в малейшей степени. Просто хочу проверить, раздражают ли меня ваши сочинения так же, как вы сами.

– Вы мазохист, Цельсий.

– Ничуть. Мне просто пришло в голову, что нашему отделу пыток еще многому нужно учиться. Если один из ваших диалогов обнаружится в Главном Хранилище, мы воспользуемся им как пособием по словесной жестокости и психологическим пыткам. Возможно, вы станете Торквемадой двадцать седьмого века.

– Есть множество способов остаться в памяти потомков. А если моих книг не окажется в Главном Хранилище, что очень возможно, не устраивайте извержение вулкана в Париже или Брюсселе в двадцатом веке: у книг есть неприятная особенность – они горят.

– Не беспокойтесь, я не стану утруждаться ради пошлой бумаги с текстом. Как бы там ни было, даже если ваши труды не сохранились, воспоминание об этой беседе будет весьма полезно. Вы многому меня научили.

– Так и должно быть. В этом и состоит роль предков.

– Предков, предков… Не верится, что я могу быть вашим потомком.

– Ну и слава богу.

– Добавлю, что от меня, хоть я и не ваш предок, вы почерпнули куда больше.

– Вот как? И какой же урок вы мне преподали? Пример, как не нужно поступать?

– Неблагодарная! Я вам рассказал обо всем! Вы ничего не знали, когда появились здесь!

– И о чем же я теперь знаю?

– О том, что случится в будущем!

– Уверяю вас, я предпочла бы этого не знать. Как только вернусь в свое время, постараюсь забыть обо всем, что вы наговорили.

– Да уж, метать бисер перед свиньями… К счастью, вы скоро поймете, что не так-то просто все забыть.

– Увы, кажется, я уже это чувствую. Но скажите, Цельсий, зачем вам нужно, чтобы я запомнила ваши слова?

– Я не теряю надежды, что они послужат предостережением.

– Да перестаньте! Вы слишком умны, чтобы поверить, будто я могу изменить ход событий! Скажите мне настоящую причину.

– С чего вы взяли, что есть причина?

– Ваша настойчивость кажется мне странной. Кроме всего прочего, для человека, который столько твердил, что мне не видать больше своей эпохи, вы слишком легко меня отпускаете. Что за всем этим кроется?

– Вы говорили о потомках – а я бы хотел, вступив в игру с Временем, проникнуть в прошлое.

– Что-что?

– Учитывая мои деяния, я обязательно останусь в памяти грядущих поколений. Но мне этого мало. В особенности потому, что истинные причины моего поступка должны остаться тайной – по политическим соображениям. Но вам-то эти причины известны, и ничто не мешает вам рассказать о них вашим современникам.

– Не понимаю.

– Нет, понимаете. Такой человек, как я, не может довольствоваться лишь памятью потомков. Мне нужна вечность. Мне недостаточно будущего. Мне необходимо прошлое. Только прошлое может оценить меня по справедливости, потому что через ваше посредничество людям прошлого станет известен секрет моей жизни.

– Мое посредничество?

– Вы были писателем и будете им снова. Вы напишете обо мне книгу.

– Не имею ни малейшего желания.

– Иначе не выйдет. Я буду мысленно преследовать вас.

– До чего же вы самонадеянный!

– Такое приключение не забывается. Я верю, вы обо мне напишете.

– А если я это сделаю, вы думаете, что предстанете в выгодном свете?

– Я вам не нравлюсь, знаю. И все же вы не сможете обойти молчанием дело Помпей: просто рассказа о нем будет достаточно, чтобы покрыть меня славой.

– Вы думаете?

– Не все ваши современники так же безнадежны, как вы. Среди ваших читателей найдутся такие, кто будет мной восхищаться, ни секунды не сомневаюсь.

– Вам нужно, чтобы вами восхищались, не так ли?

– Конечно. Я горжусь тем, что сделал. И поэтому жажду восхищения. Слава – прекрасная и благородная вещь.

– Никогда не слышала, чтобы Вовенарга цитировали так некстати.

– Кто такой Вовенарг?

– Еще один из тех, кто по вашим меркам написал слишком мало. Но не будем терять время. Отправьте меня в 1995 год – и, пожалуйста, не позднее 9 мая.

– Вы так любите свое время, что не хотите пропустить ни дня?

– Дело не в этом. Это все мой гибискус, он и дня не протянет без полива.

– Вы самое нелепое существо из всех, кого я встречал.

– Потому что дорожу своим гибискусом?

– Я рассказываю ей о Помпеях, пересекаю вместе с ней две с половиной тысячи лет, толкую о самых значительных научных законах в Истории, а она думает лишь о том, как полить свой гибискус.

– У каждого свои ценности, сударь.

– Как же несправедливо, что мысль об извержении пришла именно в вашу голову.

– Я того же мнения. Однако в моей голове она наделает меньше бед, чем в вашей. Могу я вас попросить перенести меня прямо домой? Не хочу просыпаться в больнице.

– Она еще и требования выставляет!

– Это в ваших же интересах: если я проснусь в больнице, то буду думать, что наша встреча – всего лишь сон под наркозом. А если проснусь у себя, буду знать, что все правда.

– Так и быть.

* * *

Аппарат для перемещений во времени по форме напоминал капсулу. Цельсий уже собирался закрыть стеклянную дверь, как вдруг спросил:

– Вы ничего не хотите сказать мне?

– Прощайте.

– Конечно, мы не понравились друг другу, но мы пережили вместе волнующие минуты. Я ни перед кем еще так не изливал душу. Вы единственная, кто знает меня.

– Потрясающе.

– Вместо того чтобы смеяться, не хотите ли вы сказать мне что-нибудь существенное?

– Что-нибудь существенное? С чего бы мне говорить вам что-то существенное?

– Все-таки не каждый день случается то, что с нами произошло. Это должно вызвать у вас какие-то чувства, вдохновить на какую-нибудь фразу.

– Бог мой, нет, ни на что меня это не вдохновляет.

– Вы меня не обманете. Писатели обожают последние фразы.

– Понятно. Вам нужны исторические слова, послание предков потомкам?

– Ну да, к примеру.

– Сейчас… Придумала.

– Слушаю вас.

– Фи.

– Как, простите?

– Фи, сударь.

– А что это значит?

– Такого слова нет больше?

– Я никогда его слышал.