Роковая женщина - Майкл Корда

Изумрудное ожерелье победительницы выглядело так, словно на него можно было купить весь Южный Бронкс, вплоть до последней мамаши-наркоманки, профессия мистера Гулда была обозначена просто как «помощник Джона Дибодца и знаменитый яхтсмен». Это был не ее мир, но он не казался также и миром Баннермэна. Она обнаружила, как трудно узнать, что выбрать. Длинное платье? Или на три четверти? Черное или цветное? У нее были знакомые, которые могли бы помочь, но случилось так, что именно с этими женщинами она не хотела связываться — она давно старалась забыть о них и лелеяла надежду, что и они о ней забыли.

Наконец она набралась храбрости обратиться со своей проблемой к единственной знакомой ей особе, обитавшей в мире «Города и деревни» и «Манхэттена», хотя они и не были близки.

Миссис Элдридж Чантри была внушительной дамой, хорошо сохранившейся на шестом десятке (а может, не слишком хорошо на пятом, трудно было определить), которая недурно зарабатывала, декорируя жилища малозначительных богачей — по правде говоря, у нее хватало ума не связываться со знаменитостями, чтобы иметь гарантию, что ни одна из оформленных ею комнат не появится на страницах журнала «Пипл». Вкусы клиентов иногда приводили ее к Саймону для покупки картин, а еще чаще в поисках чего-нибудь более экзотического, вроде неоновой скульптуры. Сама она подобные вещи ненавидела — ее вкусам отвечал французский антиквариат восемнадцатого века и наброски импрессионистов, за которые и комиссионные, кстати, платили гораздо больше, но время от времени ей приходилось угождать фантазиям клиентов.

«Сестрица Чантри», как ее обычно называли, принадлежала к светскому обществу как по праву рождения, так и благодаря замужеству, но была также удачливой деловой женщиной. И только случай привел ее однажды утром в галерею, когда там была Алекса — обычно она вела дела с Саймоном, — но ясно было, что возможности нельзя упускать.

— Я даже пальто снимать не стану, — твердо заявила миссис Чантри, бросив единственный взгляд на полотна Бальдура. — Я бы не позволила клиенту купить такое, даже если бы от этого зависела моя жизнь. — Она плотнее закуталась в норковое пальто и содрогнулась. — Кошмар! Саймону должно быть стыдно.

Алекса редко в чем-либо разделяла мнение Сестрицы Чантри, но то, что касается картин Бальдура, тут она была с ней согласна.

— Мне они тоже противны, — сказала она. И обнаружила, что можно сделать отличный переход. — Однако мистер Баннермэн приобрел одну.

Сестрица Чантри вздернула выщипанные и нарисованные карандашом брови.

— Который Баннермэн?

— Артур Баннермэн.

— Артур? Он, должно быть, был пьян. Что он вообще здесь делал? Он давно уж нигде не появляется.

— Он приходил на открытие выставки. Я сама удивилась. Он был очень мил.

Миссис Чантри фыркнула.

— Мил? Дорогая девочка, этот человек — чудовище! Его бедные дети… ну, конечно, сейчас они уже взрослые… Он отвратительно относился к своей жене. Даже ни разу не пришел навестить ее, когда она умирала! Дети так и не простили его — много лет с ним не разговаривают. Сесилия была так расстроена, что разорвала помолвку и убежала в Африку, работать с прокаженными или что-то в этом духе… — Миссис Чантри пожала плечами. — Сейчас он практически стал затворником. Пьет как рыба — так я слышала. Если он купил один из этих кошмаров, его следует запереть в одной из закрытых лечебниц в Коннектикуте и выбросить ключ.

— Мне он показался вполне нормальным. Вы его хорошо знаете?

— Я знаю всех Баннермэнов. Или хотя бы большинство. Они — странная публика. Конечно, с такими деньгами какими еще они могут быть? Внешне — холодные пуритане, но внутри все так и кипит! Возьмем, к примеру, Эллиота Баннермэна, кузена Артура — столп церкви, член совета по иностранным связям, входил в правление всех возможных филантропических обществ — и покончил с собой в пятидесятый день рождения! Он пятнадцать лет содержал любовницу — славную девушку, мою клиентку. Посещал ее трижды в неделю и всегда приносил небольшой кожаный футляр, как для флейты, с плетками! Он их специально заказывал в Лондоне, из маленьких таких золотых суставчиков, чтоб они складывались — вроде складного биллиардного кия. Любил переодеваться в женское платье, а потом девушка его порола. Он платил ей две тысячи долларов в месяц и в завещании обговорил, чтоб она получала их до конца жизни. Нельзя сказать, чтоб он не был щедр или верен, бедняга. Она была из Вудвортов, но из обедневших…

Стоило Сестрице Чантри коснуться светских сплетен, она обычно была неостановима, но, поскольку она также была снобкой, то внезапно решила, что слишком далеко зашла, рассказывая о тех, кто неизмеримо выше Алексы.

— Конечно, даже всем лучшим семьям есть что скрывать. — Она повернулась к двери. — Их нельзя судить по стандартам ординарных людей, — бросила она со взглядом, ясно выражавшим, что она считает Алексу настолько ординарной, насколько возможно.

Алекса проглотила обиду, — не было смысла ссориться с миссис Чантри, которая как разносчица сплетен была знаменита от Палм Бич до Ньюпорта.

— Между прочим, — сказала она, — на следующей неделе я приглашена на попечительский бал в Метрополитен-музее. И не знаю точно, что надеть.

Миссис Чактри резко остановилась и уставилась на нее.

— Вы? — Она окинула Алексу пристальным, переоценивающим взглядом, как одна из старших сестер Золушки, увидевшая, как та надевает хрустальный башмачок — ясно было, что миссис Чантри не доставляет удовольствия изменять мнение о том, к какой категории отнести Алексу. — Ну-ну, — сказала она. — Саймон поднялся на ступеньку выше!

Алекса решила не пытаться исправить ошибку, и тем более не говорить, что она идет с Артуром Баннермэном. Не похоже, чтоб ему понравилось стать героем новостей, извергаемых миссис Чантри.

— Конечно, — продолжала Сестрица, — не важно, во что вы одеты, если у вас есть молодость и красота. А у вас они есть, дорогая. — Она подмигнула Алексе, и значение этого, увы, не подлежало сомнению — то, что миссис Чантри — лесбиянка, знали все, за исключением мистера Чантри, который прожил с нею больше тридцати лет, ничего не заподозрив. — Длинное вечернее платье насыщенного цвета с обнаженными плечами — таково мое мнение, если хотите знать. Не надевайте белого. Оно только для девственниц и дебютанток. — Она изучила Алексу с головы до пят, словно видела ее впервые. — Думаю, дорогая, вы будете иметь успех. — Она издала горловой смешок. — Свежая кровь. Нет ничего лучше, чтобы оживить этих старых патрициев. — Сестрица распахнула дверь. — Держитесь подальше от Бакстера Троубриджа, если он там будет. Он — любитель щипать задницы.

И отчалила со взрывом непристойного хохота.

Алексе никогда не представлялось случая испытать шок при выходе на сцену, но, когда она вошла в зал под руку с Артуром Баннермэном, то поняла наконец смысл этого выражения. Здесь было, вероятно, человек двести в огромном помещении со стеклянным куполом, где мог бы поместиться египетский храм Дендур, и все смотрели на нее.

Это не было игрой воображения — то, что Артур Баннермэн появился не один, заставило все головы повернуться к ней.

И, просто глянув на лица собратьев Баннермэна — попечителей и гостей, Алекса могла сказать, как сильно они не любят и боятся его — но почему? Она была уверена — эти люди не голосовали за него, вероятно, они никогда не прощали ему, что он вообще выставил свою кандидатуру.

Это ничуть не смущало Баннермэна — он выказал сноровку политика при обходе зала — даже зала такого размера — пожимая руки, хлопая по плечам, восклицая: «Привет, парень!», словно все еще вел президентскую кампанию. Странно было идти рядом с ним, когда он совершал свой путь через зал — она замечала выражение неприязни, а порой открытой враждебности, на этих породистых лицах. При приближении Артура Баннермэна люди улыбались, но стоило ему пройти, как улыбки зачастую сменяли гримасы ярости, зависти, иногда даже холодной, упорной ненависти. Что он такого сделал, гадала Апекса, чтобы вызвать у своих собратьев-богачей столь явную нелюбовь? Он, казалось, совершенно не замечал их чувств — если не считать эту демонстрацию устрашающей жизнерадостности расчетливым ответом на них.

Баннермэн производил впечатление человека, побившегося об заклад, будто пожмет руки всем присутствующим в течение десяти минут. Когда он решал остановиться, то представлял Алексу просто как «мисс Уолден», без дальнейших объяснений.

Вначале она различала имена, но вскоре они стали сливаться в ее сознании за редкими исключениями; Джон Фиппс (пожилой, длинный, лысеющий, похожий в своем фраке скорее на аиста, чем на пингвина), миссис Нельсон Мейкпис (огромная грудь, покрытая целыми слоями бриллиантов, первое живое существо, увиденное Алексой, носившее тиару), мистер и миссис Дуглас Диллон (она заметила, что Диллон при приближении Баннермэна отступил на шаг назад, словно боялся оскорбления действием), мистер и миссис Вильям Ф. Бакли (выглядевшие так, словно их на месте сковало морозом), мистер Джеймс Буйволл (тревожным образом напоминавший одноименное животное) и бесчисленное множество других, чьи имена и лица она не имела возможности запомнить.