Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

Машина проехала по Бродвею и Уолл-стрит и остановилась у стеклянной скалы, в которой отражались здания поменьше, словно заключенные в стеклянные клетки конструкций. Худой мужчина без рубашки, с пистолетом за поясом и в скрипучих ботинках, отпер стеклянную дверь, запер ее за нами и провел нас к нескольким лифтам с табличкой «Скоростной, только от 41 до 50». Он медленно жевал резинку и говорил так тихо, как обычно разговаривают ночью.

— Не правда ли, великолепно? — спросил он, в третий раз нажав кнопку лифта. — Современная техника — это фантастика.

— Да, — согласился я. — Еще немного — и машины начнут нажимать на кнопки для вызова людей.

Он повторил эти слова самому себе, и закрывшиеся дверцы скоростного лифта отрезали его от нас. Лифт возносился так быстро, что у меня заложило уши, цифры на табло мелькали, как результаты игры в бинго. Кабина остановилась, издав мелодичный звон. У лифта стоял мужчина в белых брюках и свитере, на котором было написано «ГОРНО-СПОРТИВНАЯ КОМАНДА МИДУИНТЕРА».

— Сюда, приятель, — позвал он меня и пошел по коридору, размахивая белым полотенцем. Полотенце вращалось с резким присвистом. В конце коридора был спортивный зал. В самом центре зала, методично крутя педали велотренажера, сидел Генерал Мидуинтер.

— Заходи, сынок, — пригласил он.

Я загляделся на его огромные белые шорты, белую майку и белые мягкие перчатки. Генерал выглядел что надо!

— Ты уложился вовремя. — Он произнес это так, будто обращался к упакованному чемодану, довольный хорошо организованной транспортировкой.

— Слышал, что ты немного переутомился во время активного курса обучения. — Он взглянул на меня и подмигнул. — Я еду из Нью-Йорка в Хьюстон.

— Пять и три четверти, — сказал мужчина из горно-спортивной команды.

Мидуинтер немного покрутил педали и снова нарушил молчание.

— Следи за здоровьем, сынок, — наставительно сказал он. — В здоровом теле — здоровый дух. Избавься от лишнего веса.

— Я нравлюсь себе и таким, — ответил я.

Мидуинтер уставился на руль тренажера.

— Потакание своим желаниям приводит к сексуальной распущенности и увлечению порнографией. Ослабляет страну. — Его лоб покрылся капельками пота. — Это все — оружие коммунизма.

— Русские запрещают порнографию, — возразил я.

— Для самих себя, — сказал Мидуинтер, пыхтя. Он погрозил мне пальцем и повторил: — Для самих себя.

Только сейчас я понял, что подмигивания Мидуинтера были на самом деле нервным тиком.

— Раньше строили корабли из дерева, — сказал он, — а людей делали из железа. Теперь корабли делают из железа, а людей — из дерева.

— Русские? — Я сделал вид, что не понял.

— Нет, не русские, — обиделся Мидуинтер.

— Ровно шесть миль, Генерал Мидуинтер, — сказал мужчина в свитере.

Мидуинтер слез с тренажера, чтобы не проехать лишнего дюйма. Он потянулся за полотенцем, даже не глянув, там ли оно. Мужчина из горно-спортивной команды позаботился, чтобы оно оказалось на месте, потом натянул резиновую перчатку поверх белой перчатки на ручном протезе Мидуинтера. Генерал прошел в раздевалку и скрылся в душевой.

Сквозь шум воды донесся его громкий голос:

— Сегодня осталось только два типа умов. Первые хотят, чтобы все за них решало правительство, как за инвалидов. Им надо, чтобы все от пеленок до шляпы было сделано на какой-нибудь государственной фабрике, а тело закончило бы свой путь где-нибудь на свалке и было вывезено на удобрения.

— Меньше всего меня волнует посмертное использование моего тела в качестве удобрения, — сказал я.

Мидуинтер не услышал или не пожелал услышать мою реплику.

— …Вторые считают, что каждый волен сражаться за то, во что он верит, — продолжал Мидуинтер. Шум воды прекратился, но старик не понизил голоса. — В это верю и я. К счастью, Америка пробуждается. Многие прозревают и присоединяются к нашей вере-.

Последовала пауза. Мидуинтер вышел к нам, закутанный в белый халат. С чмокающим звуком он стянул резиновую перчатку с протеза и бросил ее на пол.

— Меня интересуют только факты, — сказал он.

— Правда? Сейчас мало кто этим интересуется.

Мидуинтер говорил мягким голосом, но будто разрезал меня на очень маленькие кусочки.

— Институт Гэллапа провел опрос, показавший, что восемьдесят один процент американцев предпочитает коммунизму ядерную войну. В Британии, например, так думает только двадцать один процент опрошенных. Энергичные американцы поддерживают лидеров антикоммунизма. Время внутренних конфликтов прошло. Америка должна удвоить ассигнования на вооружения и вывести на орбиты мощные военные спутники. Русским следует дать понять, что мы ими воспользуемся в случае необходимости. Мы не можем прохлопать наше первенство, как это было в случае с атомной бомбой. Да, мы должны немедленно удвоить военные расходы. — Он закончил свою тираду, посмотрел на меня и заморгал. — Ты меня понял?

— Я понимаю, — ответил я. — Вы говорите о той самой Америке, которая отделилась от Георга III только потому, что шестьдесят тысяч фунтов стерлингов показались ей слишком большими затратами на военные нужды. Но если даже ваше предложение и будет принято, разве СССР не удвоит свой военный бюджет?

Мидуинтер похлопал меня по руке.

— Может быть. Но мы сейчас тратим на войну десять процентов нашего национального валового продукта и можем удвоить эту сумму без особых проблем. А СССР уже тратит двадцать процентов своего бюджета. Удвоив затраты, сынок, Союз вылетит в трубу. Ты понял, сынок, — он рухнет. Европа перестала прятаться за ядерной мощью дядюшки Сэма. Будьте пожестче, оденьте нескольких стиляг в военную форму. Сомкните ряды, бейте сильнее. Ты понимаешь меня?

— Такая позиция мне кажется опасной, — ответил я.

— Она и опасна, — согласился Мидуинтер. — В период между 1945 и 1950 годами красные распространялись по миру со скоростью шестьдесят квадратных миль в час. Наше отступление неминуемо ведет к угрозе войны. Поэтому чем быстрее в конце концов мы по ним ударим, тем лучше.

— Я, как и вы, предпочитаю факты, — сказал я ему, — но факты не исключают логику. Вы считаете, что лучше всего способствуете возникновению опасной ситуации, вскармливая на свои средства частную армию и ведя против русских необъявленную войну.

Он помахал здоровой рукой, и кольцо с изумрудом сверкнуло в холодном утреннем свете.

— Все правильно, сынок, — улыбнулся он. — Хрущев как-то сказал, что будет поддерживать все внутренние войны против колониализма, потому что — цитирую его слова — «эти освободительные войны по своей сути — народные восстания». Конец цитаты. Что ж, именно этим я и занимаюсь на территориях, окулированных красными. Ты меня понимаешь?

— Мне кажется, — сказал я, — что подобные действия находятся только в компетенции правительств.

— Я уверен, что человек вправе бороться за то, что считает справедливым. — Глаз Мидуинтера снова дернулся в тике.

— Не спорю, может, и так, — кивнул я. — Но борьбу ведете не вы, а несчастные типы вроде Харви Ньюбегина.

— Притормози, сынок, — сказал Мидуинтер, — ты слишком круто берешь повороты…

Я посмотрел на старца и пожалел, что ввязался с ним в дискуссию. Я устал и боялся Мидуинтера, потому что тот не знал усталости. Он был храбр, могущественен и решителен. Политика обладает жесткой логикой телевизионного вестерна, а дипломатия — только средство проявления этой жесткости. Мидуинтер был грозен, он двигался, как борец наилегчайшего веса, уверенный, что в его команде — лучшие умы, которых можно купить за деньги. Ему не надо было оглядываться, чтобы убедиться, что армия американцев марширует за его спиной с малыми строевыми барабанами, дудками и большими ядерными дубинами.

Я находился в другой весовой категории. Но хороший агент должен быстро соображать и медленно говорить, поэтому я не торопился с ответом.

— Вы хотите защитить Америку, нанимая в Прибалтике мелких бандитов? Провоцируя насилие и субсидируя преступность в СССР? Разве вы не понимаете, что тем самым только укрепляете государственную власть и русскую милицию?

— Я говорю о… — громко перебил меня Мидуинтер, но теперь говорил я, не слушая его возражений.

— Хорошо, вернемся к Америке. Здесь вы еще больше помогаете русским, распространяя по стране фальшивые обвинения и ложные страхи. Вы позорите свой Конгресс. Вы позорите свой Верховный суд. Вы позорите даже президента придуманными подозрениями. Чем вам не нравится коммунизм? Тем, что русские не подчиняются вашим приказам. А я предпочитаю демократическую Америку с избирательными урнами. Еще я предпочитаю получать приказы от конкретного лица, а не по телефону. Телефону нельзя посмотреть в глаза, чтобы понять, не лжет ли он.