40 австралийских новелл - Вэнс Палмер

— Никак не возьму в толк, почему вы зовете их гарпиями, — проворчал летчик. — Клинохвостый орлан — самый большой орел в мире, и вам, как‑никак, следовало бы относиться к нему с большим уважением. Ведь это же царь птиц!

Но фермер был настроен по отношению к орлу явно недружелюбно.

— Да вы вблизи‑то их видели? — сердито спросил он. — Или когда, скажем, они набивают себе брюхо? Вы бы поглядели на этого «царя птиц», когда он усядется на ягненка да примется раздирать его на части. Или когда он копается в старой, уже облепленной мухами дохлой овце, у которой хватило глупости испустить дух. Вы поглядели бы, как он кромсает ее, добираясь до внутренностей, и как в его смердящих коричневых перьях кишмя кишат черви. Единственное, что вы можете сделать, — это подойти к нему ярдов на пятьсот. Но стоит вам только ступить на шаг ближе, как он медленно, неуклюже взмахнет крыльями, усядется на акацию и будет сидеть там, нахохлившись, да еще уставится на вас с таким лютым видом, будто он хочет с корнями вывернуть это несчастное деревце. А впрочем, валяйте, как задумали, — заключил он. — Я бы хотел посмотреть, как вы справитесь с такой гарпией. Задаст она вам жару в этой игре!

С этими словами он вышел, а друзья стали сызнова обсуждать свой план.

В небольшом подвижном самолете летчик — словно мальчишка. Он всей душою жаждет чего‑то такого, в чем он мог бы найти забаву. Он может быть счастлив даже и в одиночестве, кувыркаясь и петляя высоко в небе, но счастье его перерастает в неподдельный восторг, если у него есть с кем помериться силой или если он знает, что его дерзкий бреющий полет над мгновенно меняющимся, сложным рельефом местности — над холмами, рекой, деревьями и скалами — будет встречен на земле аплодисментами. Состязание становится тем увлекательней, чем ближе витает смерть, когда на чашу весов швыряешь все и обо всем забываешь.

И летчик, которому пули и снаряды врага несут смерть и который сам сеет смерть, отдает этой схватке всю душу.

Для поединка с клинохвостым орланом снаряды не были нужны, но эта схватка выучки против инстинкта также могла стать смертельной, и летчику в его хрупкой деревянно — матерчатой машине грозила такая же опасность, как и орлу.

В одно погожее безоблачное утро летчики взяли курс на долину, где жил фермер.

Самолеты шли друг за другом, почти вплотную. Небо было чисто как стеклышко, и солнце изрядно припекало затылки летчикам, пока они летели на запад, к обширному поросшему кустарником пастбищу, за которым начиналась долина. Пилот на ведущем самолете ослабил ремешки шлема, и прохладный ветерок стремительно ворвался под шлем, освежая шею и теребя волосы, наполняя все существо пилота бодростью и пьянящим чувством свободы. Летчик, как и орел, был наблюдателем — наблюдателем, для которого на земле не было тайн. Земля под ним была такой же суровой, как и его родная стихия, и не прощала ошибок, и все же— бескрайняя, свободная — она была великолепна., Здесь ни воздух, ни земля не расточают милостей лентяям, зато осыпают своими неиссякаемыми щедротами всякого, кто способен покорить их трудом, вниманием и любовью. Слабые и глупцы здесь гибнут, как овцы, которые умирают от жажды совсем рядом с водой, в топкой грязи пересыхающего водоема.

Достигнув холмов, летчик увидел внизу ссохшуюся, как скорлупа грецкого ореха, бурую землю с зеленой каемкой растительности по берегам реки, пересохшие русла ручьев и несколько ярких квадратиков там, где какой‑то фермер вырыл колодезь и посеял люцерну. Обходя немногочисленные встречавшиеся на пути акации и эвкалипты, в облаке пыли двигались овцы.

В нагретых скалами горячих воздушных потоках самолет болтало и швыряло, пока наконец он не пе)релетел через холмы. Летчик развернул машину и, оставив второй самолет где‑то сзади, направил ее вдоль широкой долины, стараясь отыскать глазами в вышине темную точку, — обычно орел, скользя на крыле, кружил да кружил каруселью в небе. Ни облачка, ни подымающегося ввысь пыльного вихря, который затемнил бы это чистое, ясное небо, как ржавчина ствол ружья, — в воздухе ничего, решительно ничего не было. И все же это спокойствие казалось летчику затишьем перед бурей.

Лавируя между бегущими навстречу эвкалиптами, чуть-чуть приподнимаясь над заборами, пилот не спеша вел самолет над долиной в каких‑нибудь нескольких футах от земли, огибая овечьи стада. Кроме овец, единственным живым существом внизу оказался фермер, который стоял возле своего грузовичка у ворот корраля. В ответ на его приветственные помахивания рукой летчик сделал вираж и пронесся над фермером, в то время как друг его на втором самолете парил выше, ожидая появления орла.

Почти цепляя колесами землю, летчик летел дальше, миновал еще один забор, как вдруг с ближайшего дерева что‑то сорвалось, захлопало крыльями и будто вся верхушка дерева поднялась в воздух. Орел исчез позади прежде, чем пилот успел повернуть машину.

В нескольких сотнях ярдов еще одна птица снялась с дохлой овцы, ко летчик все свое внимание сосредоточил на той, которая взлетела с дерева. Это, очевидно, и был тот самый орел, о котором рассказывал фермер.

Когда самолет, набирая высоту, развернулся и попел обратно, орел летел на пятьсот футов выше него. Плотно подтянув ремешки шлема, пилот дал газ. Отыскав глазами второй самолет, он увидел, что товарищ его тоже набирает высоту и идет им навстречу, чтобы, как они решили, налететь на орла сверху.

Летчик был поражен, увидев, что птица обходит его по высоте, не пошевелив ни перышком на своих крыльях. Лениво кружась в горячих, невидимых глазу воздушных потоках, она неизменно оказывалась выше ревущего и содрогающегося самолетика. Положение осложнялось еще и тем, что летчику — поскольку орел уходил вверх по крутой спирали — все время приходилось маневрировать, в то время как ему, чтобы скорее набрать высоту, необходим был подъем по прямой. Рука его надавила сильнее на выжатый до отказа, упершийся в ограничитель рычаг газа. Вполне вероятно, что, кроме этого утомительного преследования врага, которого просто невозможно было настичь, поединок ничего — не принесет.

Однако, йоказав столь очевидное превосходство, орел сбавил скорость подъема и стал ожидать, пока самолетик не наберет высоту. Пилот же, мучаясь мыслью — заметил ли фермер, как посрамила его птица, карабкался все выше и выше. Только достигнув примерно трех тысяч футов, он оказался выше орла и, выровняв машину, дал знак рукой другу, что К поединку все готово.

Вираж — и летчик ринулся прямо на орла. Затрепетал над головой элерон, и машина затряслась словно в лихорадке. Вираж оказался настолько крут, что даже рукоятка управления запрыгала под рукой летчика, как захлебывающаяся бензопомпа при постом баке.

Но в тот самый миг, когда летчик уже втянул голову, чтобы уклониться от стремительно несущихся ему навстречу распластанных темно — коричневых крыльев и от блестящего, изогнутого клюва, — орел куда‑то исчез. Без признаков поспешности или испуга он увернулся от самолета с легкостью ласточки. Летчик отыскал его несколько ниже, когда тот уже вновь — спокойно выписывал свои круги, как будто ничто в это чудесное утро ни в небе, ни на земле не мешало его неусыпному безраздельному господству в воздухе.

Когда летчик спикировал и вновь погнался за птицей, он увидел, что и друг его накренил самолет и круто пошел вниз, чтобы, как они сговорились, атаковать орла.

Летчик хорошо видел, что орел все же, несмотря на свое нескрываемое к нему пренебрежение, внимательно наблюдает за ним, а не за пикирующим самолетом. Это и была та самая минута, которую они так ждали, — минута, когда орел увернется от одного самолета, чтобы неминуемо нос к носу столкнуться с другим, и у него уже не хватит времени уклониться от этой встречи. Сердце у летчика запрыгало, как стрелка тахометра на приборной доске. Он выждал, когда его другу осталось пикировать каких‑нибудь несколько сот футов, и с силой рванул рычаги управления, нацелившись на поблескивавшие впереди крылья птицы. Она повернулась и скользнула под самолет, выполнив свой маневр в точности, как они ожидали. Высунувшись из кабины так, что ремни врезались ему в плечи, летчик следил за ее полетом. Второй самолет навис над орлом в тот самый момент, когда тот возобновил свое скольжение по кругу. Но столкновения не вышло. Самолет пронесся мимо и начал выходить из пике, а орел стал снова плавно кружить лишь несколькими стами футов ниже.

Однако на этот раз птица проявила некоторое беспокойство. Впервые она как будто потеряла свою обычную невозмутимость: ее огромные, широко распластанные крылья дрогнули. Ей уже не оставалось иного выхода, как только сделать спасительный взмах крылом.

От волнения летчик забыл обо всем. Обо всем, кроме продолжавшегося поединка. Когда он остался один между землей и небом, он уже ни о чем не мог думать. Небо и земля представлялись ему теперь какими‑то мелькающими пятнами чего‑то синего и коричневого. Последнее, что он заметил на земле, был грузовичок фермера, мчавшийся мимо корраля к какой‑то точке внизу. И сразу в нем проснулось тщеславие и гордость от сознания того, что с земли за ним наблюдают. Теперь для него не существовало ничего, кроме этих глянцевитых орлиных перьев, блестящего клюва, клинообразного хвоста. Волнение летчика достигло предела, и тогда родилась надежда, и в ней был первый залог успеха. Ведь вначале невероятная наглость орла поколебала его уверенность в успехе, заставила его почувствовать, что он — в чужой стихии, и это была правда. Несмотря на шумные маневры и трюки самолета, орел словно глумился над ним своим хладнокровием, своим упорным нежеланием взмахнуть крыльями, своим непревзойденным мастерством парящего полета и тем удивительным спокойствием, с каким, едва увернувшись от опасности, он вновь невозмутимо кружил в небе. Пилоту стало как‑то не по себе: кто же из них затеял эту игру?