Маска счастья - Кира Буренина

Никакие нашествия в виде временной влюбленности в Витьку Смирнова из параллельного класса или короткого «замыкания» на Саше Синицине из соседнего подъезда не могли разрушить моей любви. Все это время я холила и лелеяла свое чувство к учителю. Я часто мысленно повторяла: «Мой дорогой, мой любимый Миша», – и оттого, как музыкально звучало его имя, моя любовь распускалась пышным цветом.

А теперь она была смята, повержена в прах, уничтожена. Я все-таки всунула бутылку учителю куда-то под мышку и вышла из комнаты. Я не видела процесса прощания с мамой, потому что в этот момент я ревела в ванной под аккомпанемент душа, включенного на полную мощь.

После этого я не могла больше видеть его. Даже его имя вызывало во мне странную реакцию – что-то вроде крапивницы. Я упросила маму найти мне другого репетитора, плетя одну небылицу за другой. Как ни странно, мама не стала задавать лишних вопросов. Она нашла мне нового преподавателя – вполне симпатичную тетеньку, с которой мы быстро нашли общий язык.

Как было отказано Михаилу Николаевичу, я не знаю. Мне было неприятно спрашивать об этом. Однако в душе поселилась какая-то маета, неприятное чувство непоправимости. Мне было горько вспоминать свою погибшую «великую» любовь…

Седьмого марта с утра мальчишки заперлись в кабинете физики. Мы долго стояли под дверью, ожидая, когда нам позволят войти и восхититься плодами коллективных усилий мужской части нашего класса. Наконец нас впустили. На столах стояли гипсовые статуэтки Афродиты или какой-то другой греческой богини, обнаженной, с прекрасными стандартами 90×60×90. Даже самые восторженные из нас не смогли издать ни звука. Мы таращились на гипсовые произведения искусства и молчали. Дурашливо-радостное выражение стало сползать с лиц наших мальчишек. Очевидно, до них что-то стало доходить. К приходу учителя статуэтки были надежно спрятаны в наших сумках. На столах остались только анемичные тюльпаны, которые в изнеможении посылали последние сигналы «SOS».

По случаю праздника нас отпустили с предпоследнего урока. Я не пошла вместе со всеми в гости к Паше Слобожанину, который обещал «замутить нечто чумовое». Я отправилась домой. У помойки я остановилась, открыла сумку и отправила «классические стандарты» в мусорный бак.

Дома было пусто и прохладно. Мой бледный тюльпан с явным облегчением воспринял стакан холодной воды и тотчас же пустил пузырьки воздуха в воду. Резкий звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. «Это Пашка прислал за мной гонцов», – пронеслось у меня в голове, пока я отпирала входную дверь. Но на пороге стоял совсем другой человек.

Он сделал шаг вперед и оказался в прихожей. Это был Михаил Николаевич. Сегодня он выглядел отлично, словно помолодел – глаза смотрели весело, плечи распрямились. Одет он был очень даже ничего – во всяком случае, серое кашемировое пальто с поясом и ботинки были «нулевые». Видно было, что стрелка удачи явно двинулась в сторону плюса. В руках он держал не привычный дипломат, а пакет. Из него он выудил плюшевого мишку, обнимающего огромный букет желто-золотистых крепеньких тюльпанов.

– С праздником весны, Тамара! – произнес он, вручая мне медведя. Я сначала решила обидеться на игрушку – неужели он меня считает до сих пор ребенком? Но потом я вгляделась в его симпатичную плюшевую мордашку и обижаться не стала. В глазах Михаила Николаевича плясали знакомые «тигриные» огоньки. А потом произошло то, о чем я мечтала так давно, – он наклонился и меня поцеловал…

– Будь всегда такой же искренней и солнечной, как эта весна, – услышала я его голос совсем рядом.

Он повернулся и вышел за порог. «Я его больше никогда не увижу», – подумала я, глядя ему в спину. Но грусти не было. Я прижимала к груди мохнатую игрушку, и на душе было спокойно и безмятежно, словно кто-то разгладил ее смятые складки, укрепил ослабевший стержень. И теперь она была сильной и бодрой, как бледный тюльпан в стакане, бесстрашно подставляющий свои лепестки навстречу свету.

Эфир имени меня

Мягкие губчатые наушники отрезают от меня все привычные звуки – стук нашей разболтанной двери, звон чашек, перебранку звукорежиссера с помощником. Дверь студии захлопнулась с алчностью капкана, и через широкое стекло я вижу задумчивое лицо звукорежиссера Леши Жукова. Но мне ни к чему на него любоваться! Взгляд движется дальше, за его спину, где в большое голое окно вплывает поздний зимний рассвет. Краски наступающего утра так неожиданны, так ярки. Я вещаю в пустоту эфира, и мне иногда кажется, что голос мой растворяется в космосе. Только звонки радиослушателей дают мне понять: я еще здесь, на Земле, и меня слышат люди.

Смена обещает быть тяжелой – в Москве лютует эпидемия гриппа, скосившая половину персонала нашей радиостанции «Мечта». Последней жертвой инфекции стал администратор сегодняшней смены, так что мы должны обойтись без него. С утра я столкнулась с чихающим помощником «звуковика» Петей Мальцевым, поглощающим из кружки чудовищных размеров чай с коньяком.

– Я лечусь, врачи советуют – всю заразу убивает, – авторитетно объясняет он мне.

Лекарство подействовало, Петя безмятежно заснул в кресле.

Леша делает мне отчаянные знаки, он не может найти нужный диск для концерта по заявкам. Я бросаюсь ему на помощь, лихорадочно перебирая коробки, и наталкиваюсь на искомый диск случайно – на нем стоит пустой бокал из-под Петиного «лекарства».

– Да проснись же ты! – свирепею я. – Работы невпроворот, а он дрыхнет!

– Я болен, – невнятно бормочет Петя, – прошу меня не трогать.

Сегодня в эфире грипп становится темой номер один, нам без конца звонят с просьбой передать пожелания здоровья знакомым и друзьям, страдающим от этого недуга. Через звуконепроницаемое стекло я вижу, как Леша борется с Петей за его разум, вырывая из рук бутылку коньяка, которым тот собрался продолжить «лечение». Мне ничего не слышно, но по характеру движений и накалу эмоций я вижу, что борьба происходит не на жизнь, а на смерть. Леша запускает рекламу, я вываливаюсь из студии, Петя обиженно обжигается пустым горячим чаем и мотает головой. Для прочистки мозгов я выдавливаю ему в чашку свой лимон.

– Две секунды, – предостерегает меня Леша.

Я снова в эфире. В два часа ведущие программы «Опера и мы» один за другим отказываются прийти на передачу. Причина все та же – болезнь.

– Кто же будет вести сегодня? – чуть не плачу я в телефонную трубку и заставляю Лешу искать по всем радиостанциям оперные записи.

Телефон! Помощник отзывается и таращит глаза, стараясь не дышать в телефонную трубку – это звонит главный продюсер нашей радиостанции.

– Танюша, – слышу я недовольный голос. – Вы что, сегодня с ума сошли? Что это за эфир? При чем тут грипп? Где все?!

Я стараюсь как можно вежливее объяснить ситуацию, и мой горестный рассказ о злодейском гриппе пронимает его.

– Что же мы будем сегодня давать, а? – недоумевает продюсер.

– А вы пригласите Лисенко, может, он нам что-нибудь расскажет, – я не могу удержать язвительного тона.

– Лисенко? – переспрашивает он. – А что, это идея!

Никто уже не может вспомнить, кто первый привел Лисенко к нам на радиостанцию. Он начал с простых утренних репортажей о фольк-жизни в стране, потом получил программу и незаметно, тихой сапой, раскрутился вовсю. Музыкальное направление нашей радиостанции кардинально изменилось – народная музыка затопила весь эфир.

– Что это? – ругался наш продюсер. – В самое лучшее эфирное время какая-то «Чибатуха» да «Семеновна»!

Но Лисенко удержался на плаву. Более того – получил еще одну программу. Не было часа, чтобы в эфире не звучал голос Лисенко вживую или в записи. А когда он понадобился тонущей в волнах инфекции радиостанции, так его не оказывается дома!

– Пять секунд, – бесстрастно заявляет Леша.

Я снова в эфире. Прерываемая рекламой чаще, чем нужно (вот радость для рекламодателей!), программа тяжело катится к концу. Вырываюсь на свободу, сейчас придет замена. Петя остекленело глядит в чашку.

– Ерунда какая! – ругается он и мотает головой.

– Петя, дружок, – как можно ласковее прошу его, – сбегай вниз, сейчас придут победители викторины за призами.

Петя переваривает мою просьбу и милостиво кивает, а я пододвигаю ему коробку с видеокассетами.

– Только, – на лбу у Пети прорезаются морщины, – внизу холодно.

– А ты оденься потеплее, – сладко советую ему.

Бренча кассетами, обмотав вокруг шеи длинный, как у Айседоры Дункан, шарф, Петя уходит. Я заполняю гонорарные листы, замечая, что сегодня состоялся «Эфир имени меня».

Бросив взгляд в окно, вижу, что пошел снег – большие, мохнатые хлопья падают на город, словно кто-то наверху действительно выбивает снежные перины. Еще немного – и я свободна!