Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс - Грэм Грин

закажу заупокойную мессу. Сомнительно, чтобы человек в его возрасте мог долго протянуть после пулевого ранения. Один шок чего стоит, если даже они не прострелили ему жизненно важные органы…

Я прервал ее рассуждения.

— Надеюсь, вы не повезете слиток обратно в Англию? — спросил я. Меня вдруг разозлило это полузабытое слово «слиток». Прямо из романа о пиратах. — Неужели у вас совсем нет уважения к закону?

— Все зависит, дорогой, от закона, на который ты ссылаешься. К примеру, возьми десять заповедей. Я не могу воспринимать серьезно заповедь о воле и осле.

— Английских таможенников провести не так легко, как турецкую полицию.

— Полусгоревшая свеча выглядит очень убедительно. Я и раньше этим пользовалась.

— А что, если они попытаются взять ее в руки?

— Но они не станут этого делать, дорогой. Будь фитиль и воск нетронутыми, они могли бы еще заставить меня заплатить пошлину или же какой-нибудь подозрительный чиновник решил бы, что это фальшивая свеча, в которой спрятаны наркотики. Но это всего лишь полусгоревшая свеча. Нет-нет. Риск невелик. И кроме того, мой возраст — надежная защита.

— Я отказываюсь лететь в Англию с этим слитком. — Меня опять передернуло.

— У тебя нет выбора, дорогой. Полковник, безусловно, сам придет проводить нас, а посадки до Лондона не будет. В чем главная прелесть депортации? Нам не надо еще раз проходить через турецкую таможню.

— Скажите на милость, тетя Августа, для чего вы все это делаете? Брать на себя такой…

— Мистеру Висконти нужны деньги.

— Но он украл ваши.

— Это было очень давно. Сейчас они все наверняка кончились.

16

Вернувшись домой, я словно попал в другой, какой-то более светлый мир; я приехал под вечер, когда тени уже начали удлиняться; где-то вдалеке по Норман-лейн на бешеной скорости пронесся мопед; подросток насвистывал мотив из битлов. С непередаваемым облегчением я позвонил в «Петушок» и заказал протертый суп из шпината, бараньи котлетки и «чеддер» — в Стамбуле я ничего подобного не ел. Затем я вышел в сад. Майор Чардж забросил мои георгины; с каким удовольствием я стал поливать их, пересохшая почва впитывала воду, как мучимый жаждой человек, и казалось, будто я вижу, как в ответ цветы расправляют лепестки. «Траур по королю Альберту» было уже не спасти, но «Бен Гуры» засияли ярче, как будто долгое иссушающее состязание на колесницах осталось далеко позади.

Майор Чардж заглянул ко мне в сад поверх изгороди и спросил:

— Удачное было путешествие?

— Да, спасибо, интересное, — ответил я сухо, направляя мощную струю воды прямо на корни. Дурацкий наконечник я давно снял, пользы от него было мало.

— Я старался не заливать их, — сообщил майор.

— Оно и видно, земля совсем пересохла.

— Я держу золотых рыбок, — пояснил майор. — Когда я уезжаю, приходящая служанка, черт бы ее побрал, всегда их перекармливает. К моему возвращению половина околевает.

— Цветы не рыбки, майор. В такую сухую осень им требуется много воды.

— Я против крайностей, — отрубил майор Чардж. — И в политике тоже. Мне что фашисты, что коммунисты — ни тех, ни других не перевариваю.

— Вы либерал?

— Помилуй бог, с чего вы взяли? — Майор мгновенно ретировался.

Вечерняя почта пришла ровно в пять: проспект из «Литтлвудза» [90], хотя меня это мало интересует, счет из гаража, брошюра от лоялистов Британской империи, которую я тут же выбросил в мусорную корзину, и письмо с южноафриканским штемпелем. Адрес на конверте был напечатан на машинке, поэтому я не сразу понял, что письмо от мисс Кин. Еще меня поставила в тупик коробка порошка «Омо», прислоненная к нижней ступеньке. Я определенно не заказывал никаких моющих средств. Всмотревшись, я разобрал, что это подарок от фирмы. Какую уйму денег сэкономили бы изготовители, если бы поручали рекламировать их продукцию местным магазинам — здесь-то знали, что я и так регулярно покупаю «Омо». Я унес коробку на кухню и с удовольствием убедился, что мой порошок почти весь вышел, так что теперь я был избавлен от покупки нового.

Сделалось прохладно, и, прежде чем вскрыть конверт, я включил электрокамин. Письмо было от мисс Кин, понял я наконец. Она купила себе пишущую машинку, но практики ей явно еще не хватало. Интервалы между строчек неровные, масса опечаток — часто она по ошибке стукала не ту букву, а многие вообще пропускала. Она съездила, писала она, в Коффифонтейн — три часа езды на машине, — чтобы посмотреть в кино «Унесенные метром», в здешнем кинотеатре возобновили показ этого фильма. Мисс Кин сообщала, что Кларк Фейбл не так хорош, как ей помнилось. Она даже не пыталась исправлять опечатки — я увидел в этом характерную для нее кротость и смирение, а может быть, и привычную покорность судьбе. Возможно, она считала непорядочным скрывать свои провинности. «Раз в неделю, — писала она, — кузина ездит в бак. У нее очень хорошие отношения с управляющим, но все-таки он не такой настоящий друг, каким были вы для моего отца и для меня. Мне очень не хватает церкви св. Иоанна и проповедей нашего викария. Здесь поблизости имеется только голландская деформатская церковь, но она мне совсем не нравится». В слове «деформатская» она все-таки исправила «д» на «р». Вероятно, испугалась, что я могу принять это за намеренный выпад.

Я задумался над тем, как ей ответить. Я знал, что приятнее всего ей было бы письмо, содержащее новости о Саутвуде, самые будничные детали — вплоть до состояния моих георгинов. А как же быть с моим эксцентричным путешествием в Стамбул? Упомянуть о нем вскользь выглядело бы неестественно и даже претенциозно, а если описать все приключения, рассказав про полковника Хакима, золотой слиток и генерала Абдула, она решит, что мой образ жизни полностью переменился, и это усилит ее чувство оторванности и одиночества в своем Коффифонтейне. Я стал уже сомневаться, стоит ли вообще отвечать, но вот на последней странице (бумага, видимо, съехала, и строчка побежала вверх, залезая на предыдущую строку) она писала: «Я так жду Ваших писем, они приближают ко мне Саутвуд». Я положил письмо в ящик письменного стола, где хранились другие ее письма.

Уже совсем стемнело, но до того, как принесут заказанный обед, оставалось все равно больше часу, поэтому я подошел к полкам, чтобы выбрать какую-нибудь книгу. Как и мой отец, я редко покупаю новые книги, хотя в отличие от него не ограничиваю свое чтение фактически одним-единственным автором. Современная литература меня не привлекает — на мой взгляд, наивысшего уровня английская поэзия и проза достигли в викторианскую эпоху.