Замок серебряной розы (СИ) - Снегова Анна

- Прости. Это действительно, слишком неудобно. И неприлично, наверное. Пожалуй, мне и правда стоит сейчас уехать.

В горле встал ком. Я никак не могла его проглотить.

- Гаяни.

Я вся сжалась от звука моего имени в его устах. Так непривычно, после того, как много лет была просто «Лягушонок».

- Гаяни! Посмотри на меня.

Боги, ну что ему ещё от меня надо! Я уже и так еле держусь. Но такому властному графскому тону не повиноваться было невозможно. И я всё же обернулась.

- Я имел в виду, что твоё пребывание под одной со мной крышей обернётся пыткой ещё большей, чем я и так испытываю весь сегодняшний вечер. Гаяни, Гаяни… когда же ты уже оставишь свою глупую привычку от меня убегать?

Прижав руку с ключом к груди, я стояла на пронизывающем ночном ветру, с запахом сирени и вплетённой в него мелодией скрипки. И впервые в жизни позволяла себе говорить первое, что взбредёт на ум.

- Если я нужна тебе – я останусь.

Позабыв дышать, ждала ответа, как ждёт приговорённый на казнь – приказа о помиловании.

- Значит, ты остаёшься, - твёрдо ответил Ричард. А потом добавил, глядя мне в глаза гипнотическим, чёрным как ночь взглядом, от которого у меня подогнулись коленки. – Иди ко мне.

У меня очень-очень долго не получается справиться с тесёмками мешочка, в который мне нужно положить свою главную святыню на сегодня – ключ от собственных покоев в Замке ледяной розы.

Ричард не говорит ни слова, не торопит, а терпеливо ждёт, когда мои заплетающиеся пальцы со всем этим безобразием разберутся. От этого становится ещё больше волнительно, и всё внутри замирает и сладко сжимается в ожидании того, что последует дальше, уже скоро…

Нет, не совсем скоро. К утру, если пальцы будут дрожать так же сильно.

Кое-как мне всё же удаётся.

Я прерывисто вздыхаю и поднимаю глаза… смотрит. Пристальным ястребиным взглядом, от которого не укроется малейший вздох.

Значит, он хочет, чтобы я сама пришла к нему. Сама сделала эти такие трудные, невообразимо трудные шаги. Даёт свободу выбора.

Ричард Винтерстоун сидит, откинувшись на спинку скамьи, в тени кустов сирени, я же – видна вся как на ладони под призрачным лунным сиянием.

И конечно же, я делаю этот шаг. И все остальные тоже. Останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки.

Ну, в принципе, ему как раз хватает.

Потому что терпение графа, которое мне всегда казалось безграничным, сегодня явно даёт сбой. Он протягивает всё-таки руки, кладёт мне их на талию и рывком дёргает ближе.

И снова остановка. И снова Его сиятельство ждёт, что стану делать дальше я. Даёт мне право принять решение. Бережёт мою трепетную стыдливость. Конечно, это приятно. Но не тогда, когда поджилки трясутся от волнения.

Закусываю губу. Осторожно кладу ладони ему на плечи. Он по-прежнему сидит, а я – стою, нависая над ним, и это положение, которое должно бы давать власть и уверенность, почему-то наоборот наполняет меня робостью и нерешительностью.

Бедные мужчины. Оказывается, проявлять инициативу – настоящая каторга. И как они справляются? А, ну да, постоянные тренировки, чтоб им пусто было…

Моя маленькая злость даёт плоды. Я решаюсь, наконец, сделать хоть что-то, чтобы вывести нас из положения «новая скульптурная группа украсила ночной парк». Тем более, что в ироничных чёрных глазах графа уже начинают мелькать искры веселья, я чувствую это и бешусь ещё больше.

Ну же, Гаяни! Ты этого пять лет ждала. Неужели теперь струсишь?

Для начала я выбрала что-то не слишком страшное.

Медленно-медленно склонилась, с удивлением ощущая, как меняется настроение держащего меня в руках мужчины, как глубже вдыхает он воздух, как потемневший взгляд превращает его и без того чёрные глаза в два бездонных провала, в которые я вот-вот упаду и потеряюсь без остатка. Слишком много открытий сулит этот его взгляд. Не уверена, что я подозреваю даже о малой доле.

Мягко касаюсь губами его правой щеки. Там, где целовала однажды, на прощание. Но какие же разные это были поцелуи!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Осторожно, как человек ступает по тонкому льду, веду губами дальше. У него шершавая кожа, и слегка отросшие колючки царапают мои губы так, что мурашки разбегаются по всему телу. Целую его на сей раз в уголок рта. Красивые, по-мужски чётко очерченные губы остаются абсолютно недвижными, словно я искушаю каменное изваяние. А потом, раззадорившись и осмелев, касаюсь губами у самого подбородка. И…

- Как это милое дитя выросло в такую изощрённую мучительницу… - бормочет Ричард. И властно приподняв моё лицо, направляет его, наконец-то, по правильному маршруту.

Поцелуй, с которым его требовательные губы впиваются в мои, больше нельзя назвать ни невинным, ни робким. Этот жидкий огонь моментально впрыскивается мне в вены. Растекается стремительно, выбивает все мысли из головы, лишает воли.

Я прихожу в себя спустя миллион бесконечных минут и обнаруживаю, что снова сижу у него на коленях. И даже под страхом смерти не могла бы вспомнить, сам он меня туда усадил, или я без колебаний уселась сама. Да и всё равно, если честно.

Потому что так целоваться, конечно же, куда удобнее, чем согнувшись в три погибели. И мы продолжаем целоваться – жадно, упоительно, лихорадочно. Как будто никак не можем насытиться друг другом.

Обвиваю руками его шею, зарываюсь пальцами в волосы, портя аккуратный графский вид, веду себя совершенно бесцеремонно и возмутительно, но мне всё прощают. Только прижимают крепче и рычат тихо в губы, намекая, что всё правильно, так и надо, и все эти манеры и этикет остались там, позади, в светлом круге блестящего шумного бала. Здесь, в темноте под сиренью, мы больше не граф и его скромная гостья. Мы – мужчина и женщина, которые испытывают острую до боли, физически невыносимую потребность друг в друге.

Да и кому нужны эти этикеты, в самом деле. И балы тоже.

Надо было сразу из кареты тащить его под сирень. Кто бы знал, да...

Правая рука Ричарда с моей талии перемещается на спину. Поцелуй замедляется, становится томным, выдирает мне все нервы своей неторопливостью. Потому что даёт время прочувствовать каждый дюйм в продвижении его руки. И каждый крючок на платье, который он аккуратно оглаживает пальцами, не делая попытки расстегнуть. Но намекая, что мог бы. Ох, как мог бы…

Смертоубийственное для моих бедных нервов движение его пальцев заканчивается у верхнего крючка… а потом продолжается дальше. И я неожиданно для самой себя исторгаю низкий томный стон. Я специально просила Эммета сделать на спине вырез так, чтобы была открытой верхняя четверть. Это недавняя мода, так шея кажется длиннее и аристократичней… но боги, разве я могла подозревать, что именно там моя кожа настолько чувствительна, что лёгкие, как крыло бабочки прикосновения, заставят выгибаться дугой и издавать какие-то совсем уж неприличные звуки? Даже не догадывалась, что вообще могу такое бесстыдство производить.

А мой мучитель, кажется, наоборот доволен произведённым эффектом.

Потому что, разрывая поцелуй, сосредотачивается именно на этой, такой необычайно отзывчивой части моего странного организма. И мне остаётся только, всхлипнув, уткнуться лицом Ричарду в шею, беспомощно стонать и обугливаться, как подожжённое письмо, пока кончики его пальцев неспешно выводят на моей спине замысловатые узоры. И это настоящая пытка, потому что в пьяной дымке, окутавшей мой разум, я чувствую, что есть какой-то способ это всё прекратить, но никак не могу понять, какой же. А самое паршивое в этой ситуации, что мой палач его явно знает, вот только мне не говорит.

Наигравшись со спиной, его коварные руки начинают искать новую жертву.

И я в панике очень быстро понимаю, какую именно, когда они, бегло пройдясь по краю кружева на плечах, дерзко опускаются вниз.

- А-а-а… что-то и правда прохладно сегодня! – распрямившись, как сжатая пружина, я вскакиваю с его колен. Ричард успел лишь слегка коснуться ткани на лифе моего платья, а меня уже штормит так, что вот-вот упаду в обморок снова.