Наука побеждать - Борис Сапожников

— С вашего позволения, ваше величество, — заметил я, — но есть и третий путь.

— Какой же?

— Остаться в стороне, — ответил я. — Вывести корпус Барклая де Толли из Шербура и сосредоточиться на охране рубежей Империи. Ведь в столь смутное время могут оживиться наши былые враги. Оттоманская порта, Швеция, Варшавское княжество. Они могут вновь попытать счастья на наших границах, в надежде, пускай не откусить часть, но только пограбить.

— Войск у Империи ещё довольно, — отмахнулся Государь, — хватит для того, чтобы справиться и с Портой, и со Швецией, и с Варшавским княжеством. Однако мысль ты, граф, высказал верную. Подготовь рескрипт о передислокации дивизий изнутри России к границам. Однако, не это главное. Главное, на чью сторону встать. На нас смотрит вся Европа.

— Я прошу простить меня, ваше императорское величество, — осмелился я возразить Государю, — но для чего это нам? Войны в первую очередь ведутся из-за выгоды. Какова будет наша выгода в этой войне? Ведь она может перерасти в новую Тридцатилетнюю, если не Столетнюю войну, которая разорит уже не одну лишь Европу, но и Россию.

— Выгоды, граф, бывают и политические, — поучительно сказал мне Государь, будто я был малое дитя, — их-то я и преследую в первую очередь. Иных мне, как правителю Российской империи, не надо. Земли и богатств у нас вдоволь. Выходы к морям, трудами предка моего Петра Великого, есть. Значит, надобно зарабатывать политический вес. Я не желаю, чтобы Отчизну нашу почитали и далее варварской страной, которая сторонится Европы. Чем активней мы станем вмешиваться в политику Европы, там скорее мы сможем начать диктовать её. Я желаю, чтобы с нами считались, и наше слово было всегда решающим при решении вопросов. Первым шагом на этом пути будет наше участие в войне, которая изменит карту Европы.

— Я уже задавал вам этот вопрос, ваше величество, — напомнил я, — около полугода назад…

— Да-да, — отмахнулся Государь. — Я остаюсь верен соглашениям с Бонапартом. Священная Римская империя демонстрировала вероломство ранее, когда мы воевали с генералом Бонапартом в Италии и Швейцарии, показала она его и теперь, без объявления войны напав на Францию. Отсюда следует, что полагаться на неё нельзя. В то же время, Бонапарт зарекомендовал себя не только хорошим полководцем, но и верным своему слову правителем.

— Снова прошу простить, ваше императорское величество, — вздохнул я, — но война эта будет стоить России большой крови.

— А когда prestige государства, — ответил мне Государь, — стоил дёшево.

Дальнейший путь мы проделали довольно быстро. Мне было крайне неудобно перед Ахромеевым, с которым вёл себя очень грубо, а он не бросил меня и едва не месяц выхаживал меня. Можно сказать, с того свету вынул. Я уж молчу, что дрался с ним плечом к плечу. И это раскаяние отнюдь не способствовало нашему сближению. Скорее, наоборот. Так и продолжали мы дорогу, практически молча, обмениваясь лишь короткими репликами, относящимися непосредственно к делу.

Таким вот образом мы проделали путь до Шербура. В пяти милях от города нас встретил совместный патруль конных егерей Волынского уланского полка и 14-го французского конных егерей. Нас остановили и потребовали документы. Ахромеев выехал вперёд и протянул подорожные и бумаги, выписанные ему графом Черкасовым. Немолодой уже поручик наших егерей долго изучал их. Тем же занялся и лейтенант егерей французских. В конце концов, они решили проводить нас до ставки генерал-майора.

Тот принял нас, как обычно, холодно, задав несколько вопросов Ахромееву, зашедшему в его кабинет передо мной, а после вызвал к себе меня.

— Припоминаю вас, молодой человек, — сказал генерал-лейтенант. — Я награждал вас Георгием в Вильно. Вы очень интересный человек, поручик, уже сейчас о ваших aventure можно романы писать. — Он взял со стола и раскрыл кожаную папку. — Это в тайной канцелярии на тебя дело завели. Как и на всякого пропавшего без вести. Обычная практика. Вдруг под твоею личиной шпион явится. Тут приметы, рост примерный, телосложение, черты лица цвет волос… В общем, понятно. — Он отложил первый лист. — Далее, обстоятельства исчезновения. Неинтересно. — Второй лист последовал за первым. — Биография. Вот самое интересное. От роду двадцати трёх лет. Отец — коллежский асессор Суворов Василий Петрович. Мать — Суворова Мария Францевна. Мать скончалась, когда вам было пятнадцать лет. Отец застрелился после скандала с растратой, когда вам исполнилось семнадцать. После вы поступили в кадетский корпус по протекции генерал-майора Бухова, старинного знакомца вашего батюшки, попросившего за вас в посмертном письме. После корпуса поступаете в Полоцкий пехотный прапорщиком. После первого же боя — поручик, после второго — Георгий, а вот потом. — Барклай де Толли покачал головой и перевернул лист. — Пропадаете в битве при Трафальгаре. Ваша шлюпка разбивается, большая часть солдат и офицеров спасается, но вас после падения шлюпки никто не видит. Теперь уже всё, что известно с ваших слов. Вы попадаете в плен к мятежному генералу Кастаньосу, который не просто отправляет вас к коменданту Уэльвы, но и дарит отличную шпагу, стоимостью в несколько сотен рублей золотом. Позволите полюбопытствовать? — Он указал на шпагу, висящую у меня на боку.

Я вынул её вместе с ножнами из ременной петли и протянул генерал-лейтенанту. Он осмотрел её, особенное внимание уделив клейму, после вернул мне.

— Отличное оружие, — оценил генерал-лейтенант, — и более уставное, нежели баскетсворд. — Он усмехнулся и продолжал: — В Уэльве вы делаете головокружительную карьеру. Из поручиков — в полковники испанской армии. Вот, кстати, патент на почётное звание полковника Уэльвского ополченческого. — Он вынул из папки и протянул мне три листка гербовой бумаги. — Он составлен на трёх языках. Испанском, русском и французском. Возьмите себе. Он — ваш по праву. Я читал сообщения о битве с Кастаньосом и взятии форта паладинов. Вы проявили себя отличным офицером, как в бою, так, что куда важнее, в мирное время, сделав из ополченцев настоящих солдат. Как только вы прибываете в Париж, там начинается чёрт-те что. Новая революция, уличные бои, инцидент с загадочным графом Ди, о котором ходят слухи даже в Санкт-Петербурге. И вот теперь вы возвращаетесь в полк.

Он покачал головой, закрывая папку.

— Вас, кстати, — заметил он, — весьма лестно рекомендует полковник Жехорс и пишет, граф Черкасов передал мне письмо, что вполне достойны звания первого лейтенанта или капитана. Вот только места для вас в Полоцком пехотном для вас, увы, нет. Взвод ваш принял поручик Большаков, ротой по-прежнему командует капитан Антоненко, у остальных также есть командиры. Что же мне с вами делать?

— Я полностью в вашем распоряжении, ваше превосходительство, — щёлкнул каблуками я.

— Ахромеев, — сказал мне Барклай де Толли, — он, к слову, из тайной канцелярии, сообщает, что вы либо не являетесь шпионом, либо — настолько хитры, что он вычислить вас не смог, равно как и начальник его — граф Черкасов. Я склоняюсь к первому мнению, а потому пока оставляю вас при штабе младшим адъютантом. Вы ведь в седле держитесь хорошо и даже с простреленным плечом смогли продержаться в галопе несколько часов. Весьма полезное качество для адъютанта. В общем, обращайтесь к квартирмейстеру за серыми штанами. И два часа вам отпуску, чтобы вернуться в полк, доложить о себе, поговорить со знакомыми и забрать личные вещи. Вам хватит?

— Так точно, — кивнул я.

В полку меня приняли сдержано, если не сказать холодно. Конечно, при такой-то репутации, какой я успел обзавестись. Бывший приятель Петька Большаков отчаянно боялся потерять командование взводом. Кмит был сдержан. Капитан Антоненко и майор Губанов и вовсе отговорились делами. Казалось, искренне рад был мне фельдфебель Ермолаев. Пожилой человек смотрел на меня, словно на сына, с которым расстался много лет назад, а теперь он вернулся — повзрослевший и возмужавший.

— Ваше благородие, — вскричал он. — Вот оно как обернулось. Вернулись-таки. А вас-то все, честью сказать, уж и похоронить, да и позабыть успели. Их благородие поручик Большаков с помощью их благородия прапорщика Кмита очень недурно справляются с делами. Хотя без толковых унтеров с фельдфебелями им и тяжело приходилось, но ничего навели порядок во взводе. Хоть сейчас в бой.

— Слушай, Ермолаев, — спросил я, — а где денщик мой? Жильцов где?

— Так это, — несколько смутился Ермолаев, — говорю ж. Списали вас совсем со счетов. Даже отпел вас поп наш, вот. И Жильцова, сталбыть, тоже списали. Не могли его на довольствии оставить никак. С ранеными в Россею-матушку и отправили.

— Вот значит как, — вздохнул я. — А имуществом моим кто заведует?