Враг на рейде - Вячеслав Игоревич Демченко

того, вскрыл. За тобой только и вернулся. А то будешь потом хныкать, что тебя с собой не взял за Георгием.

– Да, ладно…

«Пятнадцать минут у Сарыча»

…Наверху, должно быть, сотня молотобойцев принялась бог весть зачем вгонять в палубу броневые клепки; по низкому потолку носового каземата 150-мм прошла железная дрожь и быстро стихла…

Что бы там ни произошло – оно закончилось.

Плутонговый командир лейтенант Иванов опустил глаза и, услышав рокот цепей подачи, скомандовал:

– Первый, второй! – перекрикивая грохот сапог прислуги по железу платформы.

Механический лязг затворов стих, и, почти перебивая доклады, он продолжил тем же боцманским басом, на который его природный тенор переходил только в соответствии с уставом:

– Прицел…

Страшный удар и встряска бросили матросов в белых рубахах на пол, кто подальше – тех заставил пригнуться, а сам Вадим невольно попятился.

В адском электрически-желтом, задымленном сумраке каземата что-то лопнуло, а что-то со скрежетом протащилось по рифленым квадратам пайол.

«Если вернусь, заговорю с ней…» – отчетливо увидел Вадим перед собой девичий «рюмочный» контур в голубом зареве фонаря на причале яхт-клуба.

Но, как только призрак рассеялся, он увидел в двух шагах перед собой перекаленную до синевы стальную пулю. Толщиной в два кулака.

«Бронебойный…» – отметил Вадим и поднял глаза на стену каземата напротив.

Отколовшаяся изнутри броня показалась огромной язвой, но просвета в пробое не было, вернее, из него пучилось рыжее месиво оплавленного металла. Похоже, в каземат влетел только сердечник бронебойного 280-мм снаряда. Страшно подмывало сделать эти два шага и пнуть для верности этот немой ужас смерти, но…

– Товсь! – на всякий случай повторил лейтенант Иванов ошеломленной орудийной прислуге и успел подумать: «Значит, вернусь…»

Следующий удар он почему-то едва расслышал, а увидеть не успел вовсе…

Куда-то подевались из этого мира все звуки, только что составлявшие его сущность, – грохот корабельных орудий, лязг снарядных элеваторов, топот ботинок по железу пайол, командные крики и вопли отчаяния. В обволакивающей тишине раздавалось только насекомое потрескивание будто бы часового механизма, будто бы кто-то приложил к его уху именной брегет: «Лейтенанту Иванову за отличие…»

«Странно, пропал даже невыносимый смрад пороховых газов…» – неспешно и неприлично поэтическим слогом подумалось лейтенанту Иванову.

Он открыл глаза и, в общем, не особо удивился, увидев перед собой мутные разводы тумана какого-то грязнорозового цвета.

Он был ранен и хорошо помнил об этом, понимал, что сейчас его ждут неприятные открытия в смысле собственного здоровья.

«Самочувствие как таковое, по крайней мере, имеется, – отметил Вадим. – И как будто даже неплохое…»

И впрямь никакой боли он не чувствовал – ни тупой, ни острой, ни ноющей.

Это радовало.

Но при этом Вадим понимал также, знал, что так вполне может быть и в первые мгновения после ранения, и даже самого тяжелого. Вон шофер дяди Леши вахмистр Локтев рассказывал, что сразу после взрыва порывался сам идти на оторванной ноге в лазарет.

«Хорошо бы себе обнаружить руки-ноги на месте…» – спохватился лейтенант.

И, несмотря на то что в глазах его по-прежнему плыла какая-то красноватая муть, решился-таки встать. Пусть даже в этот кровянистый сумрак неизвестности.

Встал. И вновь удивился…

Наверное, такая же легкость пустоты, такая же бесчувственность донельзя огорчают манекены папье-маше, когда их переносят из чулана магазина в витрину, где они будут соучаствовать жизни толпы, но, увы, только как духи, как зрители только…

«Единственная радость, – осторожно шагнул в розовый туман лейтенант Иванов. – Переносить меня, кажется, не надо. Сам хожу. И руки…» – он поднял руку к лицу… Все пальцы были на месте, бескровно белые, дрожащие, но целые.

Вадим ткнул ими в розовый туман.

«И руки на месте…»

Туман с движением рук тут же рассеялся…

Он был на «Евстафии».

Но почему-то не в «своем» каземате 150-мм батареи, а на верхней палубе. Как сюда выбрался через завал железного лома или как его вынесли – не помнил.

От взрыва внизу, в каземате, палуба вспухла и ершилась на трещинах торцами палубных досок. Над головой нависал и раскачивался раструб дефлектора, свалившегося откуда-то со спардека, позади беззвучно рыскал из стороны в сторону ствол 203-мм орудия вместе с башней – Вадим видел, как на барабане платформы перебирают зубья шестерни поворотного механизма. Но не слышал их характерного щелканья-счета.

Плыли клубы желтого дыма.

Толкалась о тросы лееров корма сорванного со шлюпбалки вельбота.

Движений вокруг хватало, а вот звуков… Их не было. Даже рябоватый толстый баклан («И что он делает в этом аду, да еще так далеко от берега?»), даже он, бродя по скомканному брезенту, теребя его складки, разевал свой желтый клюв немо, как рыба.

Как в кинотеатре, где не смогли добудиться выпивоху тапера. А он нужен был. Со своим аккомпанементом «под настроение». Нужен. И прямо сейчас…

Прямо сейчас не хватало его лирического лейтмотива, романтической прелюдии, сентиментального адажио, в конце концов.

Сейчас, когда Вадим увидел в борьбе белых и темных вихрей дыма узкий просвет голубого свечения, и в нем…

По всему, ему следовало удивиться сильнее, чем за все время с момента его пробуждения. Сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь. Но… То ли это было уже сверх всякой меры, то ли у него самого уже не осталось сил. Не теряя времени на изумление или восторг, Вадим пошел, побежал, потянулся к фигурке, размытой фонарным свечением в арочном окне, странным образом оказавшемся на носу «Евстафия».

В окне яхт-клуба, тогда, на берегу, в первые дни войны, когда он еще не был ни страдальцем, ни героем, был просто офицером флота, возможно, что и «блестящим»… А она еще не была ни синеглазым наваждением, ни неуловимым призраком. Не была даже мимолетной записью на салфетке подле бутылки портвейна: «Арина – адмирал Млынов, внучка», но уже почему-то была мечтой.

Вадим позвал ее, но она не обернулась. Не потому, что не услышала его несмелого зова. Потому что и он не услышал себя.

Даже когда позвал громче, попробовал набрать полные легкие воздуха и крикнуть, он вдруг понял, что ни одной доли атмосферы давления не прибавилось в мехах легких, ни на миллиметр не раздались ребра, грудь оставалась неподвижной.

Пытаясь ее нащупать и не находя, Вадим обернулся в поисках хоть какой-то помощи или объяснения происходящего…

Сзади были немцы.

Повылезали изо всех щелей и проломов, воровато перебегали из-за угла за угол на четвереньках, точно серо-зеленые прыткие ящерицы; так же мелькали локти и колени над спинами, где в прорехах мундиров торчали костяные шипы, так же волочились по доскам палубы чешуйчатые хвосты…

«Точно как на