Последняя ночь с принцем - Галина Романова

— И все же, Станислав Иванович, почему вы мне все это говорите? Вы проигнорировали прекрасную возможность сдать меня дважды. Сначала властям, потом бандитам. Вызвали меня… Почему, черт возьми, вы это сделали? Почему?!

Бородин растерялся. Взгляд его судорожно забегал, перескакивая с предмета на предмет. Прежде казавшиеся привычными и дорогими сердцу вещи совершенно не радовали теперь. Душу изнуряла ожесточенная борьба. Борьба противоречий, сказала бы его начитанная супруга и, как всегда, оказалась бы права. Противоречия были налицо.

Не рассказывать нельзя рассказать…

Где поставить запятую?! Куда втиснуть эту чертову закорючку, чтобы все вдруг встало на свои места и пошло так же, как прежде: размеренно, неторопливо, бесхлопотно.

Хлопоты с образованием старшей дочери, это все не то! Даже неприятности, которые доставляют ему его родственники, тоже стали привычными и досаждают разве что как комариный писк ночами.

А вот хлопоты, что ему причиняет его же собственный пациент, которому он обрадовался поначалу, сочтя денежным и перспективным… Это все могло перерасти в очень серьезные проблемы. И могло, начавшись неприятностями у его родственников, запятнать и стиснуть его сразу между трех огней.

Станислав Иванович судорожно ухватился за барсетку, с третьей попытки расстегнул ее и, вытащив оттуда носовой платок, быстро вытер вспотевший лоб. Потом долго сворачивал и разворачивал его и наконец засунул комком обратно. На Баловнева он посмотрел, лишь полностью справившись с волнением.

— Саввин Виталий мой родной брат, думаю, вам это известно, — произнес он, покосившись на пациента.

— Нет! Откуда! Но… Черт возьми… — Роман оттолкнулся кулаками от стола и нервно заходил из угла в угол по кабинету. Свои ботинки он больше не рассматривал, мрачнея с каждой минутой все сильнее. — Саввин ваш родной брат. Это тот самый Саввин?

— Да, тот самый, который похоронил свою дочь. — Глаза Бородина неотрывно наблюдали за маятниковыми передвижениями Романа по кабинету.

— А почему у вас разные фамилии?

— У нас разные отцы.

— Ага… Но… Тогда почему я.., он оказался вашим пациентом?! Это же.., как-то некрасиво, — понять всей этой чертовщины так вот с лету псевдо-Баловнев не мог, нужно было время, много времени, чтобы попытаться во всем разобраться. — Если то, что мне сообщили о той ночи двухгодичной давности, правда…

— Это правда! — перебил его Станислав Иванович горестно. — Ваш близнец, или кем он вам там приходится, убил мою племянницу. Правда, умерла она не сразу. Мучилась два года, а вместе с ней мучился мой брат, я, моя сестра… Представить весь ужас происходящего можно, лишь окунувшись в это с головой. Но теперь уже…

— Тогда почему вы его лечили?! — снова не понял Роман, обессилено падая на кушетку, застеленную стерильной хрустящей простыней. — Что могло вас заставить лечить его?! Улыбаться ему, то есть мне?! Вы же… Вы же ни разу не дали мне понять, что я вам неприятен и…

— Он сам настоял на этом. Приехал как-то прямо ко мне, начал сокрушаться, предлагал большие деньги на лечение бедной девочки. Отказываться было глупо, я взял. Два года на дорогостоящих препаратах… Это баснословно дорого. Потом приехал как-то еще и еще. Потом захворал, обратился за помощью. Прием оплатил много больше того, что положено по прейскуранту. И.., вот вы здесь, Роман Иванович! — фыркнул Бородин, снова недоверчиво к нему приглядываясь. — Я понял, что вы — это не вы…

Потом гибель вашей жены, допросы моего брата.

Я посоветовал ему уехать на отдых. Но… Но теперь, когда начинает происходить что-то странное и все это сужается вокруг меня и моей семьи… Мне это не нужно, понимаете!!!

— Что не нужно? — не сразу понял Роман, он уже почти ничего не мог понять во всей этой истории.

Деньги, деньги, деньги…

Вот откуда произрастало все зло! Оттуда и ниоткуда больше. Всем и всеми двигала жажда денег.

Как это ни странно, но то же самое он мог сказать и о себе.

— Мне ничего не нужно! — взвизгнул вдруг Бородин непривычно тонким голосом, выскочил из-за стола и начал метаться по кабинету, смешно выбрасывая ноги, обтянутые голубыми джинсами.

Странная походка, подумал отстраненно Баловнев. Из-за халата никогда не обращал внимания, как забавно он передвигается. Из-за его белоснежного, девственно чистого халата вообще ничего невозможно рассмотреть. Ни его фигуры, ни его пристрастий, ни его тайн… Все было удобно задекорировано этим белым накрахмаленным панцирем.

— Мне не нужны проблемы из-за вас! Сколько можно, помилуйте, бога ради! Сначала вы уничтожаете мою племянницу, потом навязываетесь мне в пациенты, теперь навязываете мне ненужные заботы.

— Это не я. — Баловнев невольно поморщился, его оправдание прозвучало слишком по-детски.

— Вы живете под его именем! — Бородин остановился напротив и хищно нацелил Роману в лоб холеный палец с ухоженным отполированным ногтем. — Вы несете ответственность за него и за его поступки! И вам!.. Вам, молодой человек, а не кому-нибудь, разгребать все его дерьмо! Запомните, вам отвечать…

Вам отвечать… Вам отвечать… Вам, а не кому-нибудь…

А в самом деле!..

Впервые с того времени, как поселился в чужом доме, он задумался над истинным смыслом того, что произошло с ним за последний год.

Он бродил по пустому дому, прислушиваясь к звуку своих шагов, и думал.

Спустился в кухню и долго возился там, пытаясь сварить себе манную кашу. Кухарку он отпустил на пару дней, что-то там у нее с родственниками произошло. А может, врет? Может, как крыса с корабля, убежала, почуяв опасность?

Молоко поползло вверх пышной шапкой. Роман убавил огонь, всыпал горсть манной крупы и принялся интенсивно размешивать. Когда каша загустела и начала пыхтеть, взрываясь пышными пузырями, он всыпал сахар, добавил соли и минуты через две снял кастрюльку с огня. Вываливать в тарелку манную кашу он не стал. Дождался, пока кастрюлю можно было держать в руках, и пристроился с ней в кухне прямо на подоконнике.

Что за шлейф тянется из чужого прошлого к нему? Что он тянется именно оттуда, он теперь не сомневался. Все мысли о мести убитого горем отца он отмел напрочь. Настя погибла не из-за умершей девочки. Она умерла из-за чего-то еще. И это было лишь началом чьей-то искусной изощренной мести.

Неспроста же минувшей ночью в доме его врача раздался этот странный звонок. Кто-то пытался убедить Бородина в том, что Баловневу Роману надоело его одинокое существование, и он хочет свести счеты с жизнью. Тот, кто звонил, знал, что делал. И он знал все: зачем, почему и как долго ему жить…

Ложка звонко клацнула о дно кастрюли. Надо же, даже не заметил, как все съел. Ничего получилась кашка, хотя за минувший год он почти не подходил к газовой плите. Почти разучился готовить.

А ведь любил этим заниматься, и получалось. Все говорили, что получалось…

Он потянулся и поставил кастрюлю на соседний стол. С подоконника он так и не слез, продолжая смотреть в сад. Свет фонарей сюда не доставал, пропадая где-то между дорожками и оградой, а вот лунный свет бродил меж деревьев вольготно, серебря листву и еще сильнее сгущая тени под деревьями и кустарником.

Они с Настей гуляли здесь вечерами. Она могла выбраться из дома даже глубокой ночью и вытащить его, хотя он частенько выражал недовольство. В одной пижаме, босиком, она прижималась к нему теплым боком и болтала без умолку о всяких пустяках.

Насти теперь нет… Он один… Один на один, правильнее сказать. Один на один с тем страшным злом, которое ей довелось встретить первой.

Он все еще продолжал смотреть в сад, тоскуя по женщине, которую принял и к которой привязался, как к своей собственной. Смотрел и печалился, когда в самом дальнем темном углу сада, там, где недавно обнаружился пролом в заборе, заметил какое-то движение. Заморгав и несколько раз крепко зажмурившись, он напряг зрение Показалось или нет, будто густая темень колышется, трансформируясь и принимая причудливые очертания? Что за чертовщина?!

Он мгновенно спрыгнул с подоконника, подлетел к двери и быстро щелкнул выключателем. Кухня погрузилась во тьму. Большое овальное окно, выходящее в сад, казалось теперь огромным иллюминатором в нереальный, будто потусторонний мир.

Трава в неживом свете была помертвевшей, листья будто кто-то невидимый обдал ледяным дыханием, посеребрив их лунной изморозью. И посреди этого безмолвия определенно кто-то бродил.

Ему сделалось так страшно, что впору было кусать кулаки, чтобы не завыть.

Сначала кто-то звонит его доктору, потом кто-то бродит по его саду…

Убийца!!! Это точно убийца! Он все знал и все сумел подготовить!

Сейчас он каким-нибудь невероятным образом проникнет в дом, хотя все двери и окна задраены наглухо, и убьет его изощренным способом, смахивающим на самоубийство. И наутро Бородин Станислав Иванович, вновь облачившись в свой поскрипывающий при ходьбе халат, будет согласно кивать, давая показания следователям и констатируя все предпосылки его самоубийства: