После апокалипсиса - Вячеслав Рыбаков

Два или три десятка уцелевших лупил рассыпались по кустам. Время от времени они перебегали от дерева к дереву. Теперь, когда их вопли стихли, были слышны лишь стоны раненых и далекий тихий свист, словно кто-то поставил самовар и забыл про него. Тут переменился ветер и дым понесло на крышу. Никита и Владимир, кашляя, отбежали к другому краю.

Отдышавшись, Владимир сказал:

— Вроде отбились, — и уселся на пол, снимая оставшийся сапог. — Горячо, однако! — добавил он, трогая ладонью бетон.

— Теперь хорошо бы вниз спуститься, пока крыша не обвалилась, сумрачно отозвался Никита. — Веревку хоть какую взяли?

Антон развел руками.

— Ладно, тогда придется из одежки крутить, все лучше, чем ноги ломать. — С этими словами Никита потянул с себя грязную, в прорехах и копоти рубашку.

Еле слышный свист, невесть откуда идущий, усилился. Старатели насторожились, замерли, прислушиваясь. Звук нарастал снизу, из-под ног. Антон выругался.

— В трансформаторах масло кипит!

Два громких хлопка слились воедино. Сергей не успел сообразить, почему бетонная плита под ним дрогнула и ударила по ногам. Он увидел только, как середина крыши разверзлась, а из пролома выхлестнул сноп багрового пламени. Опаляющая волна сдула его с места, он удивился тому, что летит в окружении пустых бочек. В тот же миг понял, что летит в воду…

3

«Приемыш… приемыш…» — шипят волны, облизывая ржавый борт и расточаясь пеной. Баржу несет сквозь ночь, люди, что затаились в ее чреве между небом и водой, не знают, да и знать не хотят, что ждет их на рассвете.

Сергей лежал у переборки. Веревки, стягивающие руки за спиной, впивались в запястье, но он не чувствовал боли. Когда из-за качки его щека прижималась к мокрым лохмотьям краски, он, не открывая глаз, судорожно дергал головой, прижимая горячий потный лоб к холодному металлу. Всего день или два прошли с тех пор, как его швырнули в темную яму, но ему казалось, что он пребывает во мраке долго, очень долго.

И слишком много времени прошло с тех пор, как его подобрал морской народ. Хотя было это всего месяца два или три тому назад…

Взрыв швырнул его в воду, это и спасло Сергея. Оглушенный ударом, ничего не соображая, он вынырнул, задыхаясь, вцепился из последних сил в плавающее рядом большое корыто и успел вползти на него. Что стало с артельщиками, он не знал — пылающий столб огня, с ревом поднявшийся над обрывом, — это было последнее, что он увидел, прежде чем потерял сознание.

Он пришел в себя ближе к вечеру. Не понимая, где находится, пошевелил пальцами, дернул ногой. От неосторожного движения корыто заплясало на воде, накренилось и черпнуло воды.

Сергей вцепился судорожно в закругленные края из толстого пластика, задрал голову и огляделся. Берегов не было видно.

Некоторое время он лежал, затаив дыхание. Потом понемногу осмелел и даже рискнул встать на четвереньки. Корыто угрожающе осело набок, и он снова лег на хлюпающее водой дно.

Впрочем, и за те короткие мгновения он не увидел ничего похожего на землю. Ветер и течение вынесли его к большой воде.

Сергей осторожно перевернулся на живот и принялся загребать ладонями. Сначала его суденышко вертелось на месте, потом он приноровился и оно вроде бы поплыло вперед. Но он не успел даже устать, когда бросил это занятие, сообразив, что понапрасну тратит силы. Куда плыть, в какую сторону? В конце концов он уселся посередине корыта, выплеснул ладонями сколько мог со дна набравшуюся воду и стал ждать, когда же наконец покажется суша.

Волны почти никакой не было, только ветер гнал мелкую рябь. В быстро сереющем небе синими пятнами набухали облака. Солнечное закатное пятно просело за горизонт аж по самую макушку. По-настоящему он испугался, когда совсем стемнело.

Мрак-то его не страшил, наоборот, уютно ему было в теплой ночи, что заботливо укрыла от недобрых глаз. К тому же быстрая вода намного лучше стоялой колодезной. Да только в непросвет — ной тьме его дурацкое корыто могло пронести мимо спящих селений рядом с берегом или прямо на какой-нибудь островок, а он ничего не увидит. Разве что домашняя скотина какая мумукнет или взблеет, а то и дымком от жилья потянет. Тогда, конечно, хоть вплавь!

Вода оказалась чуть солоноватой, но пить можно. Сергей немного приободрился. От жажды не околеет, а там поутру, глядишь, и все образуется. Не может быть такого, чтобы с ним худое приключилось! А то, что живот подводило от голода…

Так ведь дело привычное: старатели, бывало, истратив вчистую припасы, порой день, а то и два без еды перебивались, пока не выходили из гиблых и грязных мест, где зверь был хоть и непуганый, да мясом плох, а все, что на земле росло, так вообще сущая отрава.

Стараясь не делать резких движений, он медленно лег, уперся затылком о высокий борт, ногами — в противоположный и заснул.

А утром проснулся от криков и смеха, идущих откуда-то сверху, и словно небо больно тыкало в него большим жестким пальцем. Открыв глаза, он вместо неба увидел ржавую, в белесых потеках стену, что нависала над ним, головы, торчащие над стеной, а пальцем оказался длинный багор, которым его корыто подтягивали к огромному, как ему тогда показалось, судну.

Потом, когда все его злоключения у морского народа будут казаться Сергею невнятным сном, самое последнее, что забудется — монотонный скрежет и хлюпающее чавканье старой помпы.

Ему надо было следить за тем, чтобы топливный бачок во время работы не опустел, и еще время от времени заливать в положенные отверстия сизое масло из жестяной масленки с длинным носиком. Поначалу дело не ладилось, да и боязно было подойти к рычагам, что угрожающе выставили свои острые локти. Вскоре он наловчился замерять уровень масла длинным и тонким, как спица, штырем. Но страх не проходил. Сквозь гнилые прокладки бьют куда ни попадя струйки воды, а в сильную качку выхлопную трубу движка пару раз да вырвет из патрубка, и пока ее вставляют обратно, удушливый вонючий дым ест глаза, а желудок норовит извергнуть все съеденное. Впрочем, кормили плохо — от рыбы вяленой, квашеной, соленой тошнило, даже если движок не плевался дымом. Рыбу Сергей не выносил и раньше.

Правда, после удачного набега тем, кто был внизу, приносили в котелке немного мяса и овощей, но на его памяти такое случалось раза два или три.

Спать приходилось здесь же, прямо у стальной переборки, за которой находилось машинное отделение. Судовой двигатель запускали редко, а по какой нужде — Сергей и не догадывался. Большей частью машину чинили, перебирали детали, подкручивали какие-то железяки. Этим делом занимались два человека. Один — неразговорчивый угрюмый дед, с которым и говорить-то не было возможности, зато второй, не такой вроде старый, но со светлыми, будто выцветшими глазами, прекрасно говорил по-русски да и с морским народом на их языке вроде бы сносно лопотал. Он и научил Сергея ладить с помпой, а молчаливый дед все больше норовил в зубы заехать, ежели что не по его нраву было.

В первые дни своей жизни на воде парень не мог понять, куда он попал да почему его сначала накормили-напоили, а через пару дней малость прибили и отправили вниз, в ржавое чрево самоходной баржи. На судне, как он успел заметить, хозяйничал высокий мужик в синем пиджаке с золотыми пуговицами. Людей было много — жили в клетушках под деревянным навесом на палубе семьями — дети бегали по палубе, за перегородкой на носу мычали три коровы и десяток коз. И еще Сергей успел заметить, что хозяин судна и самые крепкие мужики со своими семьями живут отдельно, в двухэтажной надстройке с круглыми окнами.

Светлоглазый вскоре объяснил Сергею, что хозяина надо звать Капитаном, беспрекословно выполнять его приказания, а также приказания всех остальных людей Капитана, тех самых крепких мужиков. Все остальные — либо пленные, либо семьи, лишившиеся кормильцев. С этими тоже лучше всего ладить, поскольку с ним еще не решили что делать. С одной стороны, его принесла вода, а это хорошая примета, знак удачи. С другой — пленников надлежит держать в строгости, а затем отвозить на юг, где их можно обменять на еду и оружие. Чужаков морской народ не любит. Вот его, правда, тоже в плен взяли, но как особо ценного специалиста не только не продали, но даже берегут и заботятся.

Теперь он механик на этой посудине.

— А звать вас как? — робко спросил Сергей.

— Зови Механиком, — ответил светлоглазый. — Эти суеверия с именами у меня изжогу вызывают. Если захочется, можешь именовать меня господином почетным членом Шведской королевской академии, профессором… — тут он негромкой скороговоркой что-то пробормотал, вроде бы выругался. — Если перечислять все мои регалии и звания, заснешь от скуки. Да к тому же это тебе ничего не говорит. Хорошо забытая ерунда.

Он пренебрежительно махнул рукой.