Где сидит фазан - Макс Неволошин

ладно?

Последующее чувство было мне знакомо. Оно живёт на территории, почти не проницаемой для слов. Где-то между первой и второй сигнальными системами. Возникает, когда не пришли за ребёнком в детсад. Или кто-то из друзей внезапно умер. Или оставили кошку на даче. Бедняга сидит у закрытой двери и персонифицирует это чувство, лишённое имени. Мне изменила девушка год назад. А может, не изменила — доказательства отсутствовали. Были подозрения, их не опровергли. Парадокс, однако, в том, что доказательства не требовались. Они стали ненужными, пустыми, как слова.

Беседуя с двумя попутчиками, я незаметно оказался у метро ВДНХ. Затем куда-то долго ехал: вниз, по горизонтали и наверх. На проспекте Вернадского угодил в очередь. Шла эпоха несовпадения товаров, денег и людей. Многие отчаянно хотели что-то продать. Другие — что-то купить, но не то, что продавалось, и уж точно не за столько. Словом, везде рынок или очередь. Встань и бери, пока дают. Давали креплёный напиток «Листопад». Час спустя мой кейс потяжелел на килограмм. Странно. Лично мне выпить не хотелось. Хотелось внутреннему голосу номер один, чтобы полюбовно достичь консенсуса с голосом номер два. Первый был идеалист, второй — насмешник и мерзавец. Таким без «Листопада» не договориться, это ясно. Обоим надоел закольцованный спор.

— Этого не может быть, — твердил первый, — Рюрикова не станет так мараться. Так мелочиться и подставляться. Не изменив даже запятой, присвоить…

— Ага, приватизировать, — ехидничал второй, — где тут подстава, дурачок? Чем она рискует? Кто читал статью? Научный руководитель стырил текст у аспиранта? Бред.

— Вот именно! Зачем ей рядовая в общем-то статья? Две-три оригинальных мысли… почерпнутых у Шульца. И тема её докторской там рядом не лежала.

— Уверен — она стырила именно эти мысли. Спорим? На это у Рюриковой хватит мозгов. Её метод: идейку — оттуда, две — отсюда.

— Но тема…

— А мы реально помним её тему? Что-то очень мутное, не так ли? Какая-то ахинея типа восприятия субъектом отношения к действительности. Или отношение субъекта к восприятию… хрен поймёшь чего. Психология — наука оттянутых ушей, спецэффекты не меняют замысла, особенно если его нет. Ты-то что молчишь? — внезапно обратился он ко мне.

— Да. Сам-то что думаешь? — поддержал идеалист.

— Я? Я думаю, что надо подождать и убедиться. Я думаю… здесь всё-таки… какая-то ошибка.

— А если нет?

— Тогда… мм… будет сложный разговор.

— Не льсти себе. Не будет разговора — схаваешь и поклонишься.

— Да пошёл ты!

Мерзавец усмехнулся.

— Знаешь, может, это решающий тест на лояльность. Она психолог-то хороший, только в жизни, не в науке. Ты уже её курьер. И переводчик, и корректор. Ты по её звонку меняешь планы. Ты в любой момент свободен для неё. Стерпишь это, завтра побежишь ей за шампанским. Кстати, наливай.

— У неё есть, кому бегать за шампанским. Она меня ценит, понял? У нас совсем другие отношения! — Я опустил кулак на стол. — Другие. Другие.

— Ага. Сейчас он признается, что любит её.

— И признаюсь! И люблю, но только…

— Странною любовью, — хором подсказали голоса.

Для упрощённого взгляда на мои чувства к Ольге Павловне сгодится аналогия. Например, Кай и Снежная Королева. Или — Эдмунд и Колдунья Джадис. Условно говоря, подросток, очарованный эффектной, властной женщиной. И аморальной, не забыть. Коллизия, истасканная жизнью, но ещё более — литературой. Оказаться внутри такого сюжета — как попасть в герои бульварной хроники. Хочется крикнуть: не верю! Это не я. У меня всё иначе, сложнее.

Эдмунд был уже совсем не мальчик — двадцать восемь лет. За плечами тревожная юность. Отчисление из университета, восстановление, бег с препятствиями от армии. Следствие по делу об угоне мотоцикла. Учительство в нехорошей школе, а там год, как два. Роман с эгоцентричной, легкомысленной особой, которая неделями динамила меня. И вдруг явилась в аэропорт, красиво заплаканная, прибавив к моему и без того разобранному состоянию ещё одну ненужную деталь.

Я улетал в Москву, надеясь украсить действительность хоть каким-то смыслом. Слишком долго моей жизнью управляли без него. Я мог бы, допустим, родиться в Швейцарии. В семье потомственного банкира… Нет, это перебор. Просто в Швейцарии. А родился в посёлке Химзавод Самарской области. Приглашая девушек в гости, я стеснялся выговорить адрес. Посёлок Химзавод, улица, мать её, Крайняя… Где здесь, помилуйте, смысл? И кому теперь всё это исправлять? Ладно, вытри сопли, — кивнули наверху. — Вот тебе чистый лист, пиши. Москва, точка. Спецфакультет психологии. Ольга Павловна Рюрикова, декан.

Потом, конечно, говорили, что моё очарование ею — выдумка. Я пытался возражать, но мне усмехались: да ладно, брось. Ты всё отлично рассчитал: второй диплом, аспирантура, защита, кафедра. Удали Рюрикову из этой системы, и что останется? Вот. Я перестал спорить. Удобнее выглядеть циником, ловким стратегом, чем пытаться объяснять необъяснимое. А именно: как я мог увлечься надменной, властолюбивой стервой, для которой люди — инструменты? Ведь правда в том, что я увлёкся ею. Мало того, — был влюблён. Это надо понять хотя бы сейчас.

Не всякая красивая женщина — стерва. Но любая стерва как минимум заметна. Такому содержанию необходимо всегда быть в форме. В неизменной готовности интриговать, соблазнять, побеждать. Запоминаться. Можно знать человека лет двести и не помнить цвета его глаз. Да что там глаза. Имена большинства одноклассников я забыл наутро после выпускного. У Ольги Павловны глаза были цвета аквариумной воды. Зеленоватые, цепкие, абсолютно кошачьи. Я увидел это за секунду, в первый день, с большого расстояния.

Рюрикова, в чёрно-белой гамме, бархате и стразах, шла по коридору мимо абитуриентов, беседуя с профессором Запрудиным, начальником того и сего. Говорила она, босс хмуро кивал. И чуть поодаль — кафедральная свита. «Здрасьте, Ольга Павловна!» — фамильярно крикнули из толпы. Деканша перечеркнула нас злобным взглядом и сразу отвернулась. Но мне хватило, я ощутил родство: запредельное самомнение, провинциальные амбиции, комплекс неполноценности. Я понял, что могу быть рядом с ней. Попасть в её избранный круг.

И для этого мало хорошо учиться. Надо стать узнаваемым. Но! Не умничать. Не суетиться. Не шестерить. Честный, заинтересованный взгляд, еле заметный кивок. Каждый лектор ищет в аудитории две-три пары надёжных глаз. Особенно — лектор посредственный. Лекции Рюриковой напоминали спич О. Бендера в шахматном клубе, затянувшийся на два семестра. Студенты