Горбатые мили - Лев Черепанов

— У тебя одни крайности.

— А, схватил! Намекаешь на случай с «Чавычей»? Тогда изволь!

Как бы устав от всего, Нонна положила сбоку от себя поролонового мишку, предовольная тем, что, когда рубиновый огонек последнего вагона Сашкиного поезда скрылся за станционными кленами, не позволяла себе вынуть платочек, не утерла под глазами, и как бы вышло, что прощание с ним не кончилось.

Зубакину всегда претило оправдываться. Он спросил себя: «Надо ли? Размахивал болдушкой… До того тоже показал себя… А кто предложил совместный отдых?» Неприязненно поглядел на Нонну.

— Как было?.. Я тебе изложу последовательно. Когда сходил со своего бота, то не прихватил с собой тозовку. Вернулся, гляжу: нету ее. Стибрили, значит. Ах так! Бегу на «Чавычу», выхватываю у кого-то дробовик. Плавбазовские матросы — на меня. Я бабахнул вверх, чтобы попугать — ни для чего больше. Это могут подтвердить сразу двое: Плюхин и Зельцеров, оба там крейсировали. Что же касается — з а м а х и в а л с я  н о ж о м, тоже не так. Наговор. Мы отчаливали. Я хотел обрезать хвалинь.

Нонна не слушала. Не удержала руки у груди, они упали, как на юте перед оглоушенным львом.

— На тебя что-то нашло, — остановился разочарованный, совсем уже не всемогущий Зубакин, и она опомнилась, стала отчитывать его за то, что слишком заглублен в сферу производства:

— Только разбираешь: выгодно — не выгодно. — А в тот же момент с тоской думала о своем наброске, изображающем ночь, верх экранной трубы в ходовой рубке, в светлом кругу, крупно, узкие нетерпеливые глаза, уходящий в океан белый прозрачный конус, а в нем, в его основании, под штырем антенны фишлупы — мягкое дно с кривулиной от доисторического хвостатого животного. Все обобщенно, в полунамеках, с бесконечной нервотрепкой далекой разведки. Только кто завершил бы художнический порыв? Нонна видела все и ничего не могла. Плохо браться за перо и тушь от случая к случаю.

«Лебежу перед ней!..» — взяло зло Зубакина.

Его никто не переубедил бы в том, что обстоятельства для женщины — все равно что теплые и холодные течения для рыб, только они так же властно предопределяют все ходы и выходы. Осудил себя: «Я не создал их!» И уже протянул руку к двери, спросил:

— Не хочешь жить, как все?

— Мне противно. Мое состояние… будто опилась пресной воды.

— А сама-то какая есть, если начистоту? Только потребляешь духовные ценности. Тоже, выходит, по существу-то мещанка. Только с другого конца.

— Все. Ты окончательно разоблачил себя. Если б любил, не нашел бы во мне никаких недостатков.

— При всем я отдаю тебе должное. Не с кем сравнить… — заверил Зубакин.

— Это по́шло…

— Только от меня такое можешь услышать. Никто не насмелится.

— Уйди.

— Не замечаешь, что я еще не обнял тебя?

— Капитан, ты определенно рехнулся. Найди по себе… в моечной.

Уже не способная больше уступать, Нонна посмотрела на него выразительно, как на комика: «Совсем, что ли?..»

— Нонна, милая! Я люблю…

— Брошу все!

— Нет смысла добиваться что-либо без тебя. К чему? Я размышлял. Добро умней делать следующим образом. Для тех, кто нам знаешь какой. Вроде в подарок. Потом обязательно получишь то же. А это дороже сделанного для самого себя.

— Верно! Как бы с процентами.

Он чувствовал, что Нонну уже не взять силой, никак. Прищуривался, смотрел вниз: «Первый помощник увел ее от меня, кто же еще-то?»

«А Сашку Кытманова никогда не соблазнят ни деньги, ни почести. Его стезя — прекрасна!» — все пело в Нонне.

В кают-компанию вошел Дима с занесенной за спину рукой.

— Мне что-то из Амурска?.. — Нонне вдруг не хватило воздуху.

Как раз тогда производственные пейзажи Сашки Кытманова экспонировались в Амурске под открытым небом, на лучшем проспекте, сбегающем с горы, где Дворец культуры. Глаза Нонны взблеснули так же, как в заливе «Америки» на попутных проводах баркентины «Секстан» в бухту Врангеля — поруганной, с кучами мусора, как с коростами, и все же непобедимо красивой, упрямо существующей для того, что еще грядет.

3

Возле эсэртэ с профсоюзными посылками «Тафуин» нисколько не задержался.

Когда на промысловой палубе шаркнул раскачивающийся «парашют» и те, кто следил, как он опускался, дружно взялись за шампанское, боцман, нигде не обнаружив елку, пристал к старпому — не рано ли отдали швартовы?

Серега тотчас приподнял сплющенный бумажный куль и сказал скривясь: «А это что?»

«Мели Емеля!..» — усмехнулся Зельцеров.

Провозвестница Нового года прибыла в разобранном виде. Венка осмотрел точеную палку, пачку веток из перекрученных проволочек с настриженными бумажными колючками, хвойный экстракт.

Крестовина не понадобилась. Конструкцию, только отдаленно напоминающую елку, Дима подвесил к подволоку. Ее нижняя часть отклонялась до иллюминаторов, покрытых снаружи морской солью. Впереди них, ближе к столу с раздерганными подшивками газет, сгрудились одетые по-рабочему производственники, ожидали от кока чего-нибудь перекусить.

— «Ты, — говорит Клюз рулевому, — обязан меня понять».

— У которого борода подстрижена таким манером, — не преминул пояснить Дима начальнику рации.

— Ему.

— Продолжай.

— А он горячий. «Глаза мои не видели бы тебя, говорит». Клюз ничуть не возмутился. Чтобы повысить голос? Нет! Сказал как бы сверху вниз: «Ты это брось. Сейчас какое время? Все ж за мирное сосуществование».

— К чему мне о нем знать?

— Слушай!

— Ну, трави!

— «Мы с тобой друг от друга… — развел руки Клюз, — просто никуда. Хотим или нет, а всегда вместе».

— Поднабрался где-то!..

— Он периодикой пользовался.

Лето ни в чем и никогда не допускал неточностей, фыркнул:

— По утрам его заваливали в кабинете: читай — не хочу.

— А витрины на что?

— Чтобы своего добиться, Клюз всячески вынуждал собеседников вначале как можно больше сказать «да».

— Он подвел к тому, что надо дружить. Необходимо!

— Вот, вот! Клюз ополчился на него: «Ты — что?..» Чтобы подтолкнуть куда задумал, ввернул: «Личные контакты нужны не только главам правительств».

— Только к чему все это?

— Клюз шлет алименты жене рулевого, от него точно такие же идут жене Клюза.

— Знать бы им, что выпадает в жизни, они еще до регистрации обменяли бы их. Верно?

— Жен-то?

— «Мы с тобой уравнены. У тебя первый класс, у меня — тоже. — Заставил признать Клюз. — А следствие?.. Зачем перекладывать деньги из кармана в карман?»

— А что? Резонно! Чем же у них кончилось?

— Клюз толкнул резолюцию: «Уговори свою супружницу, пусть заберет исполнительный. Что касается меня…»

— Согласился? Рулевой?

— Разумеется. У него мозгов, как у кашалота. А с амброй ли — ты сам к нему!..

Ровный и покладистый Ершилов предпочитал оставаться в тени, незаметным. Лишь иногда находилось у него что сказать. Все побаивался: не оступиться бы! Из-за того постоянно оглядывался на Зельцерова.

Вскользь коснулись выпивки.

— Правда ли, что водка сокращает жизнь?

— Еще как! Бывало, если мне не перепадало с утра, не замажу — день за год казался.

— А от шампанского в тропиках жара не берет. Кондиционеров не надо.

— У нас видал, как глушат его так называемые именинники? В счет Нового года!

— Что же первый помощник?.. Он, по всем статьям, поплатится.

4

В кабинете капитана близилось к концу совещание старших командиров. И пышнотелый Ершилов, и колючий, тонкий, как хвост морского черта, Зельцеров, и Плюхин, только придерживающийся убеждения, что порядочному человеку обязательно надо что-то отстаивать, — все знали, что Назар проморгал, вовремя не запретил выдавать шампанское на руки, за это поплатится.

Сам капитан, нахохленный, сидел поодаль от всех, защищенный шириной письменного стола, ожидая не то аферу, не то подвох, а может, что-то похуже: «Не так же, не без сговора выбрали от меня Нонну. Особенно примечательно: как? Единогласно! Назар всех мало-помалу прибрал к своим рукам. Все послушны ему».

— Нас сто восемь душ, — сказал, обдумывая, как можно использовать обстановку. — А сколько насчитывается бутылок? Как, хватит на всех?

Он опустил глаза. Ждал — первым заговорит Назар. Лето уже начал выискивать, где первый помощник. За чьей-то спиной? Загорожен?

Помрачнел, зашевелился Ершилов. Отодвинулся от Назара.

— Всего двадцать две, Анатолий Иванович! — постарался, выпалил Зельцеров, остерегаясь, как бы его кто-нибудь не опередил. — Так ведь? — наклонился к Ершилову.

Капитан не то что не одобрил угодничество своего помощника по производству, решил: дай еще здесь узнаю, кто каков?

— А следствие?.. — заставил всех призадуматься. — Кому слово?

«Я здесь «именинник»! Сейчас получу с верхом, больше, чем причитается», — начал переживать Назар.