Чао, Италия! - Матвей Ганапольский

– Да, и уже много веков. Иногда, конечно, за этой непререкаемостью может проскакивать какие-то нелогичности, но ничего не поделаешь: папа – это верховный владыка, верховный жрец, которому принадлежит последнее слово по всем вопросам. На папских престолах были случайные люди, но были и великие астрономы, великие собиратели книг и мудростей, знатоки наук. Но нынешние папы – это обязательно высокообразованные люди.

– Но я не помню, чтобы даже самых высокообразованных людей хоронили, как Иоанна Павла II, – я удивленно развел руками. – Когда он умер, весь мир отозвался, не только католики. А прощание с ним было воистину вселенским. Было ощущение, что все потеряли какого-то близкого человека. Мне это даже показалось несколько фальшивым.

– Фальшь не может быть вселенской! – резко возразил Алексей. – Я имел честь общаться с Войтылой в то время, когда болезнь, к сожалению, уже держала его за горло – последние лет пять его жизни. Думаю, что такое уважительное отношение к нему было вызвано, прежде всего, тем, что при всем величии церкви, стоящей за его плечами, он был человеком невероятно естественным. То есть, это была не только персона, которую возят на специальных носилках и оттуда он благословляет верующих. Нет, все видели в нем простого человека, которому близки их беды. Войтыла был глубоко верующим человеком, очень внимательным к окружающим. Он плакал вместе с другими, когда был у постели умирающей матери Терезы в Калькутте, сидя рядом с ней на кровати и держа ее за руку.

«Можно долго обманывать кого-то одного, или недолго – но всех, но обманывать долго и всех нельзя» – ты помнишь эту мудрую фразу президента Линкольна. Так вот, даже Войтыла не смог бы обмануть весь мир, но, я клянусь тебе, что, общаясь с ним, ты буквально чувствовал идущую от него святость.

Я уверен, что он будет провозглашен сначала блаженным, а потом и святым, потому что его считали святым при жизни.

Он был непростым человеком, иногда бывал резок в спорах. Я никогда не забуду одну историю. Однажды группа одаренных детей из России устроила для папы концерт в его загородной резиденции Castelgandolfo. Они начали с Шопена, и понтифик буквально растаял – понятно, какое наслаждение поляку слушать Шопена. И в этот момент – а дело было во внутреннем дворе – сбоку упала кадка с пальмой. Она упала с громким стуком. Концерт слушали где-то человек сто, и когда кадка упала, то в разных концах двора вскочило человек двенадцать молодцов, руки которых автоматически потянулись к поясам – всем зрителям сразу стало понятно «кто есть кто».

Что касается папы, то он просто посмотрел на начальника охраны.

Скажу так: я не хотел бы никогда получить подобный взгляд.

Этот взгляд испепелял.

А с другой стороны, однажды мы в самолете, который летел в Лурд, ходили к нему здороваться, потому что он уже тогда не ходил, и летал туда просто как больной, чтобы испросить исцеления у Лурдской Божьей Матери. А я в тот момент поцарапал ухо, и на нем был наклеен малозаметный пластырь. Так вот, я подошел, наклонился, чтобы поздороваться, а он, хотя уже хуже видел и чувствовал себя неважно, спросил: «А что у вас с ухом»?

На что я ему ответил: «Теперь, Ваше Святейшество, как только вы меня об этом спросили, уже ничего!..»

– Единственно правильный ответ, по-моему…

– Да, тем более что ухо, в результате, зажило в два раза быстрее, – с улыбкой отметил Букалов. – К чему я вспомнил этот случай? Да к тому, что трудно представить, что нынешний папа Рацингер может задать такой вопрос, потому что, не хочу никого обидеть, существует некая немецкая сухость. Но Рацингера можно простить, ведь естественность и уверенность проявляются не сразу.

Я помню, что когда он только стал папой и его приветствовали, то он все время оборачивался, чтобы посмотреть, кому это там радостно кричат и машут руками. А однажды мы прилетели в Кёльн на первую встречу с католической молодежью. Мы, журналисты, сходим с заднего трапа самолета, ждем на трибуне для прессы, когда выйдет Рацингер. Рядом с трапом его ожидает толпа детей – средний возраст 13–16 лет. Мы прилетели в десять утра, а у них, как говорится «ефрейторский час» – их там держали и муштровали с семи утра и они падали от усталости. Они замерзли, хотели есть, пить, писать…

Они ждали этого папу – и вот он вышел!

Они заорали, закричали.

Рацингер начал говорить свою обычную речь. Неторопливую, наполненную глубоким смыслом и аллегориями.

Потом он сделал короткую паузу, чтобы глотнуть воды.

И дети, не выдержав, опять закричали, заорали: «Бенедетто, Бенедетто!!!» Они стали прыгать и размахивать руками.

И папа Рацингер вдруг испугался. Он беспомощно смотрел по сторонам и повторял: «Подождите, дети мои. Я же еще не закончил!..»

А Войтыла – это противоположность. Он подзаряжался энергией масс, как говорили классики марксизма. Он выходил весь несчастный, весь больной, с потухшим взором. Но с чем большим неистовством его встречали, тем больше у него начинал гореть глаз, он распрямлялся, молодел вместе с аудиторией.

Это особый дар.

Но и папа Рацингер способен на удивительные поступки.

В моем присутствии с ним произошла одна невероятная история, которую я, иначе как чудом, назвать не могу.

Это было во время его поездки в Польшу, когда он уже стал папой.

Он настоял, чтобы в его маршрут включили посещение Освенцима – папа уже бывал там, будучи кардиналом.

Его привезли на «папамобиле», но он отказался въехать на машине в знаменитые ворота, заявив, что на машине сюда въезжали только нацистские бонзы, а он пойдет пешком. И вся свита засеменила за ним…

Тут пошел дождь, и красавец секретарь папы епископ Георг раскрыл над ним зонт, а Рацингер не замечает ни дождя, ни зонта и семенит куда-то в глубь территории концлагеря.

А трудно даже передать, насколько это ужасное и скорбное место. Чудовищное совершенно. Везде камни, похожие на могильные, на них на разных языках написано число погибших.

По-немецки, по-русски, по-французски, по-цыгански, на иврите…

Папа останавливается возле каждого камня, творит молитву.

Идет дальше и доходит до конца ряда.

Тут Георг убирает зонт, потому что кончился дождь.

А папа у этого последнего камня опять читает надпись, опять говорит молитву, и направленный микрофон берет его слова.

И вдруг он поднимает голову наверх, смотрит на небо и задает вопрос: «А где же ты был, Господи?!»

Вопрос, прямо скажем, непростой, и не кладбищенским сторожем задан.

А дальше произошло невероятное – он получил ответ!..

В этот момент небо прояснилось и зажглась радуга – от одного конца горизонта до другого.

Несколько пожилых женщин, из бывших узниц Освенцима, которые там были с номерами на руках, увидев эту картину, просто упали в обморок. Еще бы! Никакой Дэвид Копперфилд такой фокус выполнить не сможет!..

Конечно, радуга часто вспыхивает сразу после дождя. Но в этом случае ее появление прозвучало совсем иначе – по-библейски, как в истории с Ноевым Ковчегом. Как знак примирения между Богом и человеком.

Так что, конечно, Войтыла был ярок и необычен, но и этот непрост.

Ватиканские развлечения

– Знаешь, Ватикан – это бесконечное занятие! – продолжил Букалов с таким энтузиазмом, как будто он был у папы на зарплате. – Вот сколько у тебя есть времени, ровно столько ты можешь с пользой в Ватикане провести.

С одной стороны, его музеям всего пятьсот лет. Папы только пятьсот лет назад начали собирать коллекции и все это выставлять на обозрение.

Но очень быстро это стало хорошим тоном.

Каждый папа дарил ватиканскому музею свое собрание скульптур или картин, или греческих ваз. Или свою коллекцию бронзы.

Это большой конгломерат музеев. Они разные – есть египетский, есть этрусский – это загадочный народ, который был предшественником римлян. Там есть музей миссионеров, которые присылали из разных экзотических стран свои дары. Есть «пинакотека» с классической живописью, есть собрание античной скульптуры.

И, наконец, есть Сикстинская капелла.

Для художников это вообще бесценно.

Брюллов, например, провел там несколько месяцев, копируя «Стансы» Рафаэля. Ему нужно было увидеть, как Рафаэль передает огонь в своей знаменитой фреске «Пожар в Борго Пио». Ему это было важно, потому что он уже задумал «Последний день Помпеи».

А Роден!

Он несколько недель просидел перед «Торсом Бельведерским», статуей раба. Понимаешь, эта статуя без головы, без ног и без рук. Просто торс, человеческий торс в напряжении. Первый век нашей эры, афинская школа, предполагаемый автор Аполлоний.

Просто кусок камня стоял в коридорчике, и Роден сидел и на него смотрел.

Он был потрясен! Как можно передать мощь тела, если отсутствуют руки и ноги. А четырьмя веками раньше этим же каменным «обрубком» восхищался Микеланджело…

Но там есть и другие места, достойные визитов.

Например, в Соборе Святого Петра можно провести полжизни. Подземная крипта, захоронения в этом соборе – это путешествие по истории, по потустороннему миру. Там похоронены папы, умершие в Риме. Правда не все, потому что тех из них, кого провозглашают блаженными или святыми, переносят наверх, в алтарную часть Собора. Например, папа Войтыла провозгласил блаженным папу Иоанна XXIII, своего учителя и одного из своих предшественников. Тем самым он освободил для себя место рядом с мощами Святого Петра.