Предатель - Андрей Волос

Игумнов говорил громко, размахивая руками и то и дело рубя воздух кулаком. Шегаев оглянулся — не идет ли кто следом.

— Но истинное рыцарство, истинное служение правде — война за Гроб Господень. А что такое Гроб Господень? — человек! Это его, человека, нужно освободить новыми крестовыми походами! Для чего должно возникнуть новое рыцарство, новые рыцарские ордена! Новая интеллигенция, если хотите! Основой которой станет необоримая воля к действительной свободе, к равенству и братству всех в человечестве!.. Но разве им растолкуешь! — Илья Миронович с досадой махнул рукой. — Они и более простых вещей не понимают. Долбят про развитие истории, про социальный прогресс… Прогресс для них — что-то неоспоримое. — Игумнов яростно фыркнул. — Они, видите ли, нашли законы истории! Как, скажите на милость, можно найти законы того, что является единожды данным, неповторимым, непредсказуемым?!

Илья Миронович так гневно смотрел на него, что Шегаев с усмешкой развел руками.

— История человечества есть история сознаний! История состояний сознаний! Ни над, ни под человечеством нет никакой сущности — ни духовной, ни материальной, — которая бы творила исторический процесс! Человек не может описывать историю со стороны, потому что не может отойти от человечества! Не может перестать быть человеком!..

Некоторое время Игумнов шагал молча, сердито стуча каблуками по мостовой.

— Прогресс! — снова презрительно фыркнул он. — Их спроси, они его везде найдут. Даже в геометрии отыщут. Скажут, что треугольник прогрессивнее квадрата. Или что призма прогрессивнее треугольника. У них не задержится… Они не понимают, что в нашей Вселенной бессмысленно говорить о развитии, эволюции, прогрессе. Так же бессмысленно, как искать прогресса или эволюции в игре облаков. Игра не имеет иного смысла, чем быть игрой. Бессмысленна игра облаков… бессмысленна и игра атомов… Бессмысленна и бесцельна Вселенная и жизнь Вселенной…

Голос Игумнова мрачнел, да и сам он как-то вдруг сгорбился, заложил руки за спину, ссутулился.

— Бесцельная пляска атомов… Объект — не имеет ни смысла, ни цели. Субъект — распят в объекте, растерзан, охвачен мучениями и горем.

— Но, Илья Миронович, — начал было Шегаев.

— Только человек и существует, — угрюмо заканчивал Игумнов, не слушая его. — Но существует лишь как одна живая воплощенная мука.

Он задрал голову к затянутому низкими облаками небу, на котором свечение большого города мазалось белесыми пятнами, и закончил:

— Вселенная имеет своим смыслом абсурд. А фактом — страдание.

* * *

— Нас тут на дело поставили, — говорил Карпий, тускло глядя в окно, за которым порхали белые мухи. — Нам тут резво надо, с подъемом. У нас план есть. Капусты должны взять по двести центнеров с гектара, картошки по двести двадцать.

Если б дело шло в другом месте и в другое время, Шегаев, может быть, не сдержал бы своего изумления. Но сейчас, уже начиная догадываться, к чему клонит начальник, только понимающе покивал.

Карпий досадливо морщился.

— План есть план. План есть, а агронома нет. Из Камбалы какой агроном? Он дела не рубит. — И с пристальной неприязнью посмотрел на Шегаева, будто это именно он, Шегаев, настоял, чтобы Камбалу назначили агрономом. — А ты — землемер. Должен насчет земли в тонкостях! Тебя государство учило! Деньги на тебя тратило!

— Гражданин начальник, я не в том смысле землемер, — возразил Шегаев. — Я топограф, геодезист. Это разные вещи. Мерить землю — одно, а смотреть на нее в сельскохозяйственном смысле, в агрономическом — где она какая, что на ней вырасти должно — совсем другое!

— Земля есть земля, — отрезал Карпий. — Мерить, говоришь? И я про то же толкую! Все сельхозные земли обмеришь! Составишь план! Наметим, где центральную усадьбу строить!

— Меня в Чибью ждут! Вы командировку посмотрите, там черным по белому: направляется для проведения геодезических работ! Есть разница?

— Нет разницы! — озлился Карпий. — Не вижу разницы! План составлять — это не геодезические работы, что ли?

Шегаев дважды сжал и разжал кисти рук.

— Заодно и под освоение новые участки прирежешь! Найдешь, где хорошая почва, которую осваивать легче! А Камбала у тебя в помощниках будет.

— Не нужен мне Камбала! — вновь запротестовал Шегаев. — На черта мне такой помощник?! Да и вообще, я ни агрономом, ни почвоведом быть не могу! Отпустите меня в Чибью! Меня из Управления командировали трассу проложить! Про план речи не было! У меня там работы непочатый край!

Карпий молча смотрел на него, но лицо его становилось все серее и серее, как будто кожа, туго обтягивавшая худой череп Карпия, не то высыхала, не то истлевала на глазах.

— Ах ты вражина! — негромко сказал начальник сельхоза, медленно поднимаясь со стула во весь свой громадный рост. — За старое, значит?! За свое?!

Как раз в эту секунду раскрылась дверь, и на пороге встал кум — начальник охраны. Он зашел явно по другому поводу, но, должно быть, сразу почуял, что дела в кабинете делаются нешуточные, — и настороженно остановился, загородив проход плотным телом. Теперь Шегаев не мог даже улизнуть, как уже сделал однажды, когда Карпий впал в нечеловеческое свое ожесточение.

— Ты, сука, думаешь, я тебя не помню?! Думаешь, забыл?! Или у самого из башки вылетело, что на следствии было?! Напомнить?! Жалко, я тебе, сучок, тогда табуреткой череп не разнес! Так еще не поздно! Я тебе, гнида, напомню! Землю жрать будешь! В леднике сдохнешь! — кричал Карпий, дергаясь, как будто под током, и шаря такими же дергающимися, непослушными пальцами по кобуре. — Ах ты, вредительская твоя душа! Мало вас дохнет, мало! Стрелять вас надо, сволочей!

Помощи Шегаев ниоткуда не ждал, но она все-таки пришла.

— Ну, ну! Макарыч! Ладно тебе! — сказал кум, окончательно уяснив серьезность имеющих быть в кабинете дел. Отшагнул в сторону, одновременно мощно пропихивая Шегаева к двери. — Давай отсюда!.. Макарыч! Слушай, что скажу!..

Шегаев выскочил в коридор, вывалился на улицу, прошагал до угла барака — и встал, поняв, что его трясет крупной дрожью то ли от страха, то ли от злости.

Этого он себе в последние два года не позволял никогда — чтоб вот так колотило. С чего? Злость — бесполезна, страх — тем более бессмыслен.

Перевел дух, оглянулся. Сизое небо снова проступало из сгустившегося было морока отчаяния.

* * *

Это неверное мнение, будто зэку день длиннее кажется, а ночь — и вовсе бесконечна. На самом деле время в лагере быстро бежит. Главным образом из-за того, что все подневольное устраивается самым бестолковым образом. А все, что устроено бестолково, отнимает очень много времени. Но времени здесь не жалеют. Да и правда, что день жалеть, когда время иначе отмерено: кому десять лет, кому двадцать…

В середине мая снег сошел почти весь. Тут же полетел первый комар, за ним второй, за вторым — тучами, без счета. Числа с двадцатого за комаром и мошка двинулась. За ней слепень найдет, а там уж и царь тайги — паут: тоже вроде слепня, только слепень тихий, серенький, а паут большой, звонкий, нарядный, с бронзово-фиолетовыми огнями на брюхе, да еще какой мощный, напористый — ты его кулаком по морде слева, он уже справа подлетает!..

Для решения задач по обмеру сельхозных земель, составлению подробного плана и проектирования усадьбы Шегаев выговорил себе под начало прежнюю бригаду, а от Камбалы, которого Карпий еще пару раз пытался навязать ему в помощники, все-таки отбился, хоть фактически и с риском для жизни. За наган начальник больше не хватался, но смотрел хмуро. Похоже, акции Шегаева, поднявшиеся после визирки, снова упали, когда упрямился, не желая становиться агрономом. Визирку, кстати сказать, теперь расширяли; однако нормальных работников почти не осталось, и дело шло туго.

Должно быть, начальство само себя с толку сбило. Назвало Песчанлаг словом «сельхоз» — и теперь думает, что здесь жизнь здоровая, как в деревне. Дескать, на земле (в отличие от работ серьезных — горных, лесных и строительных) всякий работать сможет. По этой мысли — и контингент подбирается. Взять хотя бы женский этап. Половина старух, много нервнобольных — шумные, крикливые, неприятные, не отдающие себе отчета в обстановке. Какая с них работа, какая норма? Их пригнали — а половину старого состава, что хоть как-то вкалывал, забрали. Потом еще новичков прибыло. Большая часть — увечные. С ними лагерь окончательно приобрел характер инвалидного — по зоне таскались хромые, однорукие, полуслепые, умственно неполноценные…

Деваться ему все равно было некуда — не в ледник же идти. Уповал на те обрывки, что остались в голове после давным-давно сданного экзамена за семестровый курс почвоведения. Классификация профессора Сибирцева: солонцовый тип, рендзинный тип, иловоболотный… Аллювиальные, органогенные… Прежде в этих краях (да и то не в глухой же тайге, а на взгорьях по берегам рек) ничего, кроме ячменя, вырасти не могло — как ни бейся, как ни корми землю навозом. Но времена иные настали, и теперь другая задача поставлена: давай, Шегаев, разберись, на каких делянках картошка с капустой вообще без удобрения будут расти, победно-рекордный урожай давать!.. Не разберешься — в ледник засунут. А осенью что будет, когда придет пора собирать урожай? Расстреляет его Карпий как врага народа?