Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

– Хорошо. Как тебе Ванюшина супружница, кстати?

– Умничка. И не робкого десятка тетенька, я тебе скажу.

– Надо думать. Ты бы рискнула за такую глыбу замуж пойти? Девять пудов живого веса ведь…

– На комплимент набиваешься, Васька?

– На поцелуй, радость моя…

– Васенька… милый мой. Ну, подожди-и… дай хоть я покормлю тебя сначала.

– Боишься, что съем?

– Боюс-сь…

И это «боюс-сь» с низким, грудным придыханием… От которого сносит крышу…

* * *

«Удивительно! Совсем такой же взгляд…» – только и успела подумать Катя до того момента, как события вокруг вновь понеслись с той же невообразимой, фантастической быстротой, как и тогда, под Ляояном, когда в глазах очнувшегося, замотанного кровавыми бинтами японского офицера она внезапно прочла, что считать себя раненым и пленным самурай наотрез отказывается…

Позже, вручая девушке Георгия, генерал Келлер, в задумчивости пошевелив своими легендарными усами, вежливо осведомился:

– Милая, да как же вы не напугались-то?

– Не знаю… не успела, наверное… – честно призналась она тогда.

Да и как было успеть испугаться в ту одну-единственную секунду? Ведь не выбей она из руки фанатика уже взведенную бомбочку, их бы разнесло на клочья всех: и японца, и пятерых наших раненых пехотных, и ее с возницей, и лошадей их санитарной двуколки. А так – только одной кобылке и досталось, бедняжке…

«Как тогда говорил адмирал Руднев на владивостокской пристани: ”Война закончена для обывателей, но она не завершена для военных и дипломатов”? Нет, не прав был уважаемый Всеволод Федорович. Ибо забыл он раненых и искалеченных, забыл про нас – врачей и медсестер. Тех, для кого боль и страдания, борьба со смертью и против смерти продолжаются до сих пор…

Но какая же все-таки сучка! Как там, сказали, ее фамилия? Рагозинникова? И ведь говорят, что девушка из хорошей, порядочной семьи. И сама – учится в консерватории. Но не сумасшедшая. Нет. У сумасшедших совсем другие глаза… вот, дрянь…»

Екатерина снова проваливалась в сон. Тягучий и ватный сон морфийного дурмана. Трехчасовая операция прошла успешно. Обе пули были извлечены, кровотечение в легком остановлено. Хирурги могли гордиться своей работой. А принц и великий князь – силой и искренностью своих молитв. Как буддистских, так и православных. Катя будет жить…

* * *

Они познакомились в салоне графини Храповицкой. Причем графини, как по мужу, крупному владимирскому землевладельцу, так и по отцу, поскольку Елизавета Ивановна была урожденной графиней Головиной. Хозяйка обожала собирать у себя в особняке на Моховой шумливые молодежные компании, с музыкой и пением, шутками, весельем, настольными играми и безобидным сводничеством.

Но не профессиональным, конечно, а так, исключительно лишь для души. Общество бойких столичных курсисток и институток, а также их воздыхателей, в большинстве своем юных гвардейских офицеров, и неизбежно сопутствующая такому обществу атмосфера перманентной влюбленности, доставляли сорокавосьмилетней, не по годам стройной и миловидной даме подлинное удовольствие…

Екатерину буквально затащила на один из званых вечеров к Храповицкой ее подружка, Зиночка, дальняя родственница хозяйки. В это время она как раз крутила роман с «экзотическим» гусарским корнетом, адъютантом и другом сиамского принца, тоже гвардейского гусара, который и сам до этого пару раз бывал у графини. В этот раз вроде бы он также обещался быть. Посмотреть своими глазами на диковину, светскую личность с Востока, Катюше было интересно.

Мода на все «оттуда» появилась в России еще со времен Большого путешествия наследника, ныне ставшего императором, и замечательного литературного описания этого вояжа князем Эспером Ухтомским. Не обошла она и двух отпрысков почившего в бозе луцкого дворянина, отставного ротмистра Десницкого. Дочь Екатерину со старшим братом Михаилом, после смерти матери – главой семейства. Со времени их переезда в столицу он прилежно и целеустремленно учился на восточном факультете университета, где, постигая китайский, японский и тайский языки, готовился к карьере дипломата.

В тот вечер оба иностранца заявились к гостеприимной графине в цивильном. Безупречно отутюженные костюмы, лакированные туфли, бабочки на крахмальных манишках, тросточки. Но все же армейская выправка чувствовалась в этих миниатюрных, желтолицых, приветливых молодых людях с первого взгляда.

Пара фраз на тайском, заученных Катей при помощи брата, многих из собравшихся удивила, однако оказалась совершенно лишней: принц говорил по-русски свободно и практически без акцента. Вскоре выяснилось, что ее хорошее знание английского и французского, чем Катюша вполне обоснованно гордилась, почти не уступает таковому у Чакрабона – так звали ее нового знакомого, но вот с немецким, китайским и японским… Тут у Кати не было шансов. Молодой отпрыск королевской семьи Сиама и слушатель курсов российской академии Генштаба свободно владел семью языками, если считать вместе со своим родным!

Явно заинтересовавшись высокой и грациозной девушкой, чья чуть насмешливая, но обаятельная улыбка, ясные, светло-голубые глаза под бровями вразлет и милая ямочка на подбородке были обрамлены тяжелыми русыми косами, изящно уложенными в высокую прическу, принц ворковал без умолку.

Лишенный всякой родовитой надменности или снобизма, начитанный, остроумный и общительный, он сразу ей понравился. Но, правда, поначалу, как интересный собеседник и кладезь информации о Востоке, куда Екатерина уже собиралась: она вскоре заканчивала курсы сестер милосердия, после чего ее ожидали санитарный поезд и дорога в далекую Маньчжурию. Туда, где почти четыре месяца грохотала, отнимая молодые жизни, Русско-японская война…

Во время их третьей встречи Чакрабон неожиданно пригласил ее в Мариинку. На балет, где ожидалось присутствие императорской четы. Но Екатерина была вынуждена вежливо отказаться, заявив пораженному воздыхателю, – а в том, что интерес у молодого человека к ней не мимолетный, она уже разобралась, – что послезавтра уезжает на театр военных действий, в Мукден. И поэтому, к сожалению, не может принять столь лестного для себя предложения. По уважительной причине, как она смеет надеяться.

Перед расставанием, несмотря на то, что за Чакрабоном, как, собственно, и почти за каждым молодым лейб-гвардейским гусарским офицером, давно закрепилась репутация повесы и ловеласа, ждать его писем и отвечать на них Екатерина не отказалась. Что-то особенное разглядела она в глубине этих темных, раскосых глаз…

Катя не знала еще, как будет упрашивать государя безутешный принц отпустить его в Маньчжурию с полком гусар Ольги Александровны, какие письма напишет великому князю Михаилу, умоляя его вызвать к себе, хоть адъютантом, или хотя бы обеспечить санпоезду Екатерины минимальный риск во время боевых операций. Как добьется такого обещания от военного министра Сахарова.

Но человек предполагает, а господь – располагает. Во время Первого Ляоянского чистилища никто в Мукдене не думал, кого и где нужно особенно беречь. Враг наступал и дрался отчаянно, не считаясь с потерями. Наши стояли насмерть. Раненых нужно было вытаскивать из-под пуль, шимоз и шрапнелей. Раненых нужно было вывозить. Раненые шли потоком. И русские, и японцы…

* * *

И вот наконец пришел этот день! Все теперь позади. Война, кровь, слезы. Смерть последних двух воинов в их эшелоне – поручика и флотского кавторанга – тех, кого все-таки костлявая отняла, кого они не смогли довезти…

Его она уже видела, они даже успели обменяться взглядами. Он – в свите великого князя Сергея Александровича и его супруги Елисаветы Федоровны, которые вместе с высоким и дородным старшим братом генерал-губернатора Первопрестольной, генерал-адмиралом Алексеем Александровичем, ожидали прибывающих на перроне. Государыни вдовствующей императрицы Марии Федоровны, под чьим патронажем формировался их санитарный поезд, среди встречающих не оказалось. Похоже, что слухи о ее болезни находили свое подтверждение…