Пасмурный полигон - Олег Евгеньевич Кириллов

узнали в консульстве, они освободили бы его… Ведь то, что они устроили тюрьму в своем посольстве, — это нарушение международных законов. Впрочем, какие могут быть законы для гестаповцев? Для всего режима Гитлера? Как дать знать в посольство?

Чьи-то шаги. Заскрипела дверь. Тускло вспыхнула лампочка под потолком. Сводчатые каменные стены, мокрый пол, ржавые решетки над узкой нишей. Коренастый гестаповец, расставив ноги, стоял над топчаном. Видимо, он уловил подрагивание ресниц Виталия, потому что крикнул кому-то за дверью:

— Он очнулся, Ганс… Иди, поговорим…

В комнату втиснулся рыжий. Он был в клетчатой шотландке с засученными рукавами, с дымящейся сигаретой в зубах. Толкнул Виталия, приподнял за ворот пиджака.

— Ну-ка садись… Вот так… Нечего нежиться…

Коренастый сел на табурет.

— Ну что, Кранке, будешь молчать? Отвечай! Давно знаком с Эккертом? По его поручению шел к русским?

— У меня там были свои дела…

— Опять за свое? Ты дурак, Кранке… Мы все знаем. Нам нужно только уточнить детали… Одни детали, Кранке… И я даю тебе слово, что ты уйдешь отсюда живым. Ну ладно, я вижу, что ты из щепетильных. Меня интересует только одно: у русских ты был по заданию Эккерта или по своей собственной воле? Один ответ — и ты свободен. Иди к своим большевикам… Только один ответ!

— Я был по своим делам… Эккерт здесь ни при чем.

— Что у тебя там за дела, малыш? Отвечай!

— Я по торговым делам.

Эсэсовцы заржали.

— Чем ты торгуешь, гнида?

Виталий молчал. Лучше не отвечать. Вдруг чем-нибудь повредишь отцу. Неужто они его выследили с самого начала?

Коренастый о чем-то думал. Потом, видимо, решившись, вынул из кармана ручку и лист бумаги.

— Ладно, Кранке… Вот тебе лист бумаги. Напиши две фразы. «Я, Густав Кранке, свидетельствую, что в Стокгольм меня послал, снабдив документами, советник министерства авиации Фридрих Эккерт. По его заданию я и действовал». Подпись. После этого катись на все четыре стороны.

Виталин покачал головой: нет, его на этом не проведешь! Еще чего захотели!

— Я ехал по своей воле. Никто меня не посылал.

Эсэсовец встал.

— Ладно, птичка… Тогда извини, нам придется еще пообломать тебе ребрышки. Ганс, возьми его!

И снова начался ад. Рыжий был специалистом по избиению. Он бил, выбирая самые болезненные места. После каждого падения жертвы он наклонялся и спрашивал вкрадчивым голосом:

— Скажешь?

Виталий только стонал в ответ. Ганс поднимал его и бил снова. И снова наклонялся:

— Скажешь?

Мир тускнел, терял краски, его трясло и покачивало до тех пор, пока он не проваливался в глубокую, душную яму.

…Где-то далеко-далеко мерцал огонек. Будто сквозь темноту ночи пробился, тусклый, похожий на расплывчатое матовое пятно. И голоса:

— Мы ничего не можем сделать, шеф. Молчит!

— Вижу… Так вот, ребята. Русские сообщили полиции, что мы его взяли. Сейчас наш секретарь посольства поехал в Министерство внутренних дел. Вернется через час. К этому времени здесь никого не должно быть. И следов тоже, ясно?

— Ясно. А допрос?

— Черт с ним. Бумагу он не подписал?

— Нет, шеф.

— Ладно. Надо выкручиваться. Кончайте!

Они хотят его убить. Они хотят его убить! За что? Что он сделал плохого? Да разве они смотрят на это? Они — убийцы! Они иначе не могут. Они — фашисты…

Кто-то, судя по голосу — рыжий Ганс, сказал:

— Надо привести его в себя. Я не могу так, когда он мешком. Будто мертвяка пыряешь.

Второй хохотнул:

— Ты с принципами. Я помню, как ты в Флоссенбурге в концлагере перевязочку сделал коммунисту, прежде чем в расход его пустить. Гуманист! Ну ладно, лей на него воду.

Ганс загремел ведром. Сотни иголок впились в лицо Виталия. Сознание сразу будто прояснилось.

— Ну, ты, вставай!

Ганс тянет его за ворот. Виталий с трудом разлепливает веки. В подвале — двое: рыжий и другой, в очках. Ганс мусолит во рту сигарету.

— Ну как? Очнулся? Ладно, садись. Вот сюда, на табуретку. Карл, ну-ка встань, дай место господину Кранке… Вот так. И в кого ты только такой невежливый.

Карл хмыкает. Рыжий прохаживается перед Виталием.

— Ну вот что, Кранке. Сейчас мы с тобой пойдем на прогулку. Знаешь, даже для таких типов, как ты, мы устраиваем пикники. Ты оботрись вот этой тряпкой… Не обессудь, что она грязновата, так уж получилось. Вот так… Теперь ты молодчик. Прямо жених… Ну, пошли. А за это время Карл наведет порядок в твоем уютном гнездышке. Карл, не забудь проветрить здесь. Господину Кранке тоже нужен кислород, не одному тебе, дубина.

Подталкивая Виталия в спину, рыжий вывел его в коридор.

— Нехорошо, господин Кранке, — бормотал он, — нехорошо быть упрямцем. Упрямцам всегда достается. Вот если б ты был покладистым малым, ты б сейчас нежился на своей постельке в «Короне» и попивал шнапс за здоровье новых знакомых. Ты любишь новые знакомства, Кранке? Я очень люблю знакомиться с людьми. Кругозор расширяешь… Один ведет себя так, другой иначе. Вот до тебя в твоей камере сидел один писатель. Антифашист, как он себя называл. Интересный человек! Все мне философию доказывал. Производительные силы, кризис… Чудак! Д-да… Потом мы его в другое помещение перевели. Там у него будет время для занятий философией. Молчишь чего? Допросы кончились. Если хочешь, так я даже уважаю тебя. Мою методику не всякий выдержит. Ты второй… Трудно, понимаешь… Днем я работаю на одной службе, а вечерами вот с такими, как ты… Кто, ты думаешь, я по профессии? Не угадаешь. Референт по культуре, во как! Со мной, брат, не шути. Дипломат!..

Они выбрались во двор. Темные молчаливые деревья толклись вокруг. Издалека доносился шум моря. Городских звуков не было слышно, значит, это посольская дача. Вот где они устроили свой застенок…

Он поднял голову. Когда-то в детстве отец говорил ему, что у каждого есть своя звезда. Он тогда был еще гимназистом. И вот однажды он выбрал себе самую красивую, голубую звезду, расположившуюся у рукоятки ковша Большой Медведицы. Он никогда не был силен в астрономии и не интересовался ее названием. Но где бы он ни был, он всегда видел эту свою звезду. Вот и сейчас она мирно и ласково глядела на него с высоты. Может быть, попытать счастья и попробовать уйти? Они с рыжим здесь одни. Надо только выбраться на дорогу, позвать кого-либо. А рыжего сбить ударом в шею… Он когда-то знал этот прием. Только бы хватило сил!

— Кранке! — окликнул рыжий.

Виталий круто повернулся. Рыжий взмахнул рукой, и резкая боль пронзила грудь. Алые круги завертелись перед глазами, и тихо померк свет голубой ласковой