Пасмурный полигон - Олег Евгеньевич Кириллов

и его друзьям еще предстояло сказать свое слово в страшные дни 1941–1942 годов. Их заслуги в борьбе с фашизмом признают даже враги, бывшие гитлеровские судьи, вынесшие сотни смертных приговоров членам организации «Красная капелла».

Эккерт шел к Герингу. В приемной ему навстречу поднялся Стоковски.

— Рейхсмаршал не может вас принять, господин советник. Он очень занят… Может быть, позже…

Снова длинные коридоры министерства. Людей почти не видно. Изредка в холле мелькнет торопливая фигура динстмедхен, торопящейся с прикрытым салфеткой подносом к одному из кабинетов. Попался навстречу офицер с перевязанной рукой, видимо, из частей Риттера фон Грейма, действующих против Англии.

Только в коридорах можно подумать. В кабинете ему все время кажется, что не только его слова, но и мысли слушают чужие внимательные уши.

Сегодня утром донос Пауля уже в гестапо. Что же они знают? Что это за письмо, которое получили в министерстве? Ах, если б удалось вытянуть это дело из болтливого обычно Беппо Шмида… К сожалению, это невозможно: Эккерт позвонил ему сразу же по приходе на службу. Ему понадобилась таблица сравнительных мощностей самолетов люфтваффе и английской авиации. Беппо ответил сухо и неохотно:

— К сожалению, Фриц, я не могу тебе ее прислать. Она нужна в отделе… — И положил трубку.

Из всего этого было видно, что Беппо не склонен разговаривать со своим старым приятелем даже на чисто служебные темы. А это уже что-то значит. Так было, когда началась история с полковником Модлингом. С неделю с ним никто не хотел разговаривать, ему никто не подавал руки. А потом его взяли гестаповцы: оказалось, что при оккупации Парижа была захвачена часть архивов французской разведки, и в этих бумагах нашлись данные о том, что Модлинг оказал несколько услуг французам за соответствующую плату. Его пытали в гестапо и расстреляли через пару дней…

В приемной Эккерт наклонился к Инге:

— У вас неприятности, детка? Мне не нравится цвет вашего лица… Ну, так в чем же дело? Не пишет Юрген? О-о, поверьте мне, с ним ничего не случится. Во Франции сейчас спокойно, и ему ничто не угрожает, разве только парижанки… Ну а это беда небольшая…

Инга испуганно опустила глаза.

Он зашел в кабинет, посидел на диване. Тихо. Уйти бы куда-либо. Но куда? Самое главное — не паниковать. Что они могут о нем знать? Ничего. Одни домыслы, но этого мало, чтобы взять его. Разве только Геринг испугается и отдаст его на растерзание Гиммлеру… Навряд ли… Слишком много он знает о махинациях гнусного толстяка, чтобы тот согласился передать его в руки Гиммлера. Ведь тогда возникнет угроза, что все станет известно шефу СС. Нет, это просто психическая атака, и надо быть спокойнее… Спокойнее, и все. Они ведь что-то должны предпринять…

Затрещал городской телефон. Эккерт поднял трубку:

— Я слушаю…

Веселый женский голосок затараторил:

— Это дядя Франци?.. Вы не узнали меня? Это Лизхен. Я не смогла продать молоко, как обычно… На рынке так много молока… Я взяла на два пфеннига дешевле, чем обычно…

Эккерт сказал:

— Вы ошиблись… Это не дядя Франци…

Девушка смущенно пробормотала:

— Извините, господин… Я звонила своему хозяину.

— Ничего, ничего, вы меня не оторвали от дела.

Он положил трубку. Анжела… Она сказала: «как обычно». Посылка вручена. Виталий добрался до Стокгольма благополучно. Значит, Остер передал радиограмму. Все хорошо. «План Отто» будет в руках Центра. Значит, наш нарком приедет в Берлин, уже зная о том, что нефтепромыслы в Румынии заняты отрядами СС, что Германия дала гарантии правительству Антонеску, что готовится оккупация Болгарии и возле границ с нашей страной спешно сооружаются военные объекты далеко не оборонного значения. Значит, его миссия выполнена… Целые годы он жил для того, чтобы в нужный день передать на Родину то самое главное известие, ради которого пришлось подниматься по длинной лестнице нацистской иерархии. Он готов был расцеловать эту никогда не виденную им Анжелу, которую за три года совместной работы знал только по телефонным звонкам да письмам.

Он торопливо оделся, взял в руки портфель и вышел в приемную. Ему хотелось убедиться в том, насколько серьезно положение дел. Если он под надзором, значит, сзади прицепится «хвост».

Инга вопросительно глянула на него. Он похлопал ее по щеке:

— У меня есть дела в некоторых фирмах, девочка… Записывайте всех, кто будет мне звонить.

Он был уверен, что, если дела серьезны, Инга будет сейчас кому-то звонить и предупреждать о его выходе. Выждав десяток секунд в коридоре, он вновь распахнул дверь в приемную. Инга крутила телефонный диск… Увидев шефа, она побледнела и положила трубку на рычаги. Эккерт медленно пошел к ее столу. Остановился, глянул ей в лицо.

— Вы помните, я вам говорил несколько раз, Инга, что мне не надо лгать… Это нарушит нашу с вами дружбу. Сейчас я вижу, что вы от меня что-то скрываете. Ну-ка говорите, что здесь произошло вчера?..

Инга качнула головой.

— Я не могу, господин советник, не могу… Поверьте.

Эккерт поднес палец к губам.

— Ну что ж, я вас не могу заставить. Однако ваше поведение по отношению ко мне не очень порядочно… Пусть это останется на вашей совести…

Инга испуганно глядела на него. Эккерт повернулся, медленно пошел к двери.

Да, ситуация… Однако и это может быть всего-навсего попыткой вывести его из себя, заставить делать глупости. А он вот возьмет и не поддастся панике, не начнет искать убежища… Все должно быть как обычно. И никакой суеты. Никакой.

Он спокойно вышел из министерства. Медленно пошел по улице к Тиргартену. Недалеко от германского Военного министерства на Бендлерштрассе, около берлинского небоскреба «Шеллхауз», колыхались знамена: питомцы эсэсовской школы в Борлин-Лихтенфельде показывали берлинцам свою строевую подготовку. Здоровенные громилы в черных мундирах, громыхая тяжелым шагом по мостовой, нестройно рявкали на мотив известной немецкой детской песенки:

Негритята в Африке

В один голос поют:

Хотим быть немецкими неграми,

Хотим домой, в рейх…

Редкие прохожие молча проходили мимо. Сочиненная в эсэсовских казармах песенка должна была показать всему миру еще раз твердую убежденность Германии в конечном торжестве рейха и уверенность в том, что бывшие германские колонии в Африке будут отторгнуты у Англии.

Сколько ни приглядывался Эккерт, он нигде не замечал за собой «хвоста». Недалеко от Тиргартена он зашел в телефонную будку и набрал номер Остера. Полковник откликнулся немедленно:

— Остер у аппарата!

Эккерт сказал:

— Нам надо поговорить, полковник… Вы меня узнали?

— Да! Где вам удобно?

— Я жду вас на площади Виттенберга.

Эккерт ждал Остера