Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— Ну и что от меня требуется? — хрипло спросил он Автономова.

— Твое согласие, Игорь, — отвечал тот. — Остальное я сделаю сам. Надо помочь бедному старому писаке. Он на свой нищенский пенсион живет. К тому же молодожен в некотором роде.

— Как ты, значит? А книжка-то хоть хорошая? — перевел генеральный тяжелый взгляд на меня.

Я пожал плечами: что тут скажешь?

— Тебя спрашивает генеральный директор: книжка-то хоть хорошая? Отвечать надо, — дернулся в кресле Автономов.

— Зачитаешься, — сказал я. И, обращаясь к этому Игорю Евсеевичу, добавил, что издательство предполагает в порядке благодарности за помощь разместить на первой странице книжки броскую рекламу фирмы «Зевс». Как он на это смотрит?

— Отрицательно, — односложно отрубил тяжелый мужик. И нажал кнопку селектора: — Маша, сделай нам три кофе. И не пускай ко мне полчаса никого.

Затем он грузно встал и, подойдя к замысловатому шкафчику, извлек оттуда слегка початую бутылку коньяка, три рюмки и блюдечко с подсохшими ломтиками лимона.

— Ты меня вчера упоил, Константин, — пожаловался он.

— Я и сам надрался, — хмуро ответил Автономов.

— Сильно я вчера надрался? — уточнил он уже в своем кабинете, куда мы опять переселились после распития генерального коньяка.

— До безобразия, — не стал я его жалеть.

— А не надо меня бесить! — вскинулся Автономов.

— Кто это тебя, психа, бесил?

— А этот, который примазывался к Миле. Да и она тоже, понимаешь, благосклонничала. Я ей, когда все ушли, все сказал.

— Все — это что?

— Что нельзя себя так вести.

— Как?

— Развратно. Разговаривать со всякими молодчиками.

— Ага! Вот как! Надо глядеть Автономову в рот, поедать глазами Автономова.

— Давай, давай, защищай ее!

— Опасно комплексуешь, Костя, — покачал я 55-летней мудрой головой.

Автономов пригорюнился, хотя внешне после коньяка пошел на поправку: морщины на его лбу разгладились, голубые глаза стали осмысленными.

— Она, понимаешь, Анатоль, сегодня утром убежала на работу и в первый раз не поцеловала, — пожаловался он.

— Знакомо, — сказал я, но он вроде бы не услышал и продолжал:

— Она, понимаешь, Анатоль… стыдно признаваться… вчера впервые… это самое… отвергла мои… это самое… постельные притязания, — кое-как справился он с фразой.

То ли еще будет, Костюша, — вздохнул я.

Не каркай, как старая ворона! Это у тебя, может, будет, а у меня все будет нормально.

Из фирмы «Зевс» я ушел с официальной бумагой, подписанной коммерческим директором. Бумага гарантировала издательству перечисление в ближайшее время запрошенной суммы.

— Под такое обязательство я вам и аванс, так и быть, выдам, — обрадовал меня г-н А. А. Смирных.

Оставалось всего-то ничего: завершить мои «Путешествия с боку на бок», одну треть их. ВСЕГО-ТО НИЧЕГО, СМЕЛО СКАЗАНО.

С этой благородной целью я поселился в нашем островном санатории «Синегорские минеральные воды», полупустом в это время года, в отдельной комнате, на полном пансионе.

Проживали в санатории почти исключительно ветераны — немощные старики и старухи; я был едва ли не самым молодым среди здешних обитателей. Уже через несколько дней я понял, что мне грозит опасность тоже стать немощным и убогим — так заразительно действовали на меня застольные разговоры об артритах, радикулитах, перенесенных инсультах и инфарктах… Я стал одним из последних завтракать, обедать и ужинать, когда старики уже расходились. От процедур я категорически отказался, чем вызвал недоумение, даже изумление врачебного персонала. Иной раз, прогуливаясь в весенней березовой роще, отдыхая от своей рукописи, я встречал какого-нибудь ветерана с палкой… и поспешно сворачивал в сторону, чтобы не нарваться на затяжной разговор о войне, о праздничных сталинских временах и невыносимых ельцинских буднях. Мое недалекое страшное будущее воочию проходило предо мной в облике этих полуживых людей, и тоска сжимала сердце… ПРОЧЬ, ПРОЧЬ!

А сочинялось и писалось па удивление легко, особенно в дождливую погоду. Рукопись молодела и крепла, точно окропленная живой водой, о чем я сообщил Наташе, когда мне удалось дозвониться ей. Она отвечала, что рада за меня. Так и должно быть! ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ЕЕ ПРИСУТСТВИЯ!

— Не глупи, Наташа. Только о тебе и думаю поминутно, — сказал я.

Она невесело рассмеялась — не поверила. КАКАЯ ПРОНИЦАТЕЛЬНАЯ!

— В субботу у Сережи свадьба, — услышал я после короткого молчания. — Ты не сможешь, конечно, приехать?

— Увы, нет. Да и зачем я там нужен? Передай мои поздравления молодым. Подари им что-нибудь от моего имени, хорошо?

— Хорошо, — скупо ответила она.

Напоследок я спросил, слышно ли что-нибудь об Автономове. Наташа не смогла мне сообщить ничего нового.

Впрочем, через несколько дней, а именно в субботу, когда я сидел над своими листами, перемарывая их и перебеливая, раздался сильный стук в дверь. Затем она широко распахнулась. На пороге стоял сам коммерческий директор, незваный и нежданный. ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА НАРОДУ!

— Принимаешь гостей? — спросил он с порога.

Я смотрел на него промаргиваясь.

— Ты ли это, Костя?

— Я. Я!

— Ну, тебя не могу не принять, — встал я со стула и пошел ему навстречу. Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам.

На Автономове были светлая распахнутая ветровка, голубая рубашка, потертые джинсы. На плече висела большая сумка. Его лицо, желтоватое какое-то, точно прокуренное или, верней, подернутое паутиной усталости, мне сразу не понравилось.

— Творишь? — спросил он, входя в комнату и снимая сумку с плеча.

— Пишу-с.

— Ясно! Можешь убрать свою писанину в ящик. Освобождаю тебя сегодня от работы, — распорядился он. Наклонился, расстегнул «молнию» на сумке и тут же принялся выгружать на журнальный столик ее содержимое. Перво-наперво появились две бутылки коньяка, затем три упаковки американских сосисок, палка сервелата, изрядный кусок сыра, банка печени минтая, буханка хлеба, два лимона, две бутылки минеральной воды и в завершение четыре пачки «Кэмела».

— Вот так, — удовлетворенно резюмировал он, опустошив сумку. — Подкормить тебя надо, бедолагу.

— И подпоить?

— И подпоить. — Он стащил с себя ветровку и бросил ее на тахту.

— А мой священный творческий процесс тебе, разумеется, до лампочки?

— Ничего. Передышка на пользу. Мне тоже.

— А где Милена? За дверью стоит? Позови ее, — сказал я и получил в ответ неулыбчивый взгляд.

— Не издевайся, Анатоль, — устало проговорил Автономов. — Кажется, ясно, что я один прибыл. — И повалился в кресло, предоставив мне право накрывать на стол.

Таким образом, процесс был насильственно нарушен, а можно сказать, грубо осквернен. Я сделал, правда, попытку отказаться от коньяка, этого злостного врага всякого творчества, но куда там! Гость и слушать меня не пожелал. Он не для того трясся чуть не сто километров в автобусе, чтобы пьянствовать тут в одиночку.

— Наливай, Анатоль, не выкобепивайся! — поторопил он. Ему не сиделось, и ему не терпелось.

— Ну, Бог тебе судья, Костя, — старчески вздохнул я, мысленно прощаясь на время со своей рукописью.

— Ладно, ладно! — отрывисто отвечал он. ЖЕЛТЫЙ, УСТАЛЫЙ, ЖЕЛЧНЫЙ, НЕТИПИЧНЫЙ И НЕПРИВЫЧНЫЙ АВТОНОМОВ.

— Наливай по новой! — отрывисто распорядился он через минуту, прожевав ломтик лимона.

— Дай хоть закусить. Куда гонишь коней?

— Мне надо вздернуться. Непонятно?

— Пил вчера, что ли?

— Нет, не пил. Но практически не спал.

— Тем более поберегись, — предостерег я.

— Еще будешь меня учить!

— Ну, пей один в таком разе. А я пропущу.

— Нет, только вдвоем. Ты мне друг или кто? — отвратительно банально спросил он.

— Слушай, Костя, какого хрена… — рассердился я, но он тут же перебил:

— Еще раз объяснять надо? Сказал, кажется, что мне нужно вздернуться, взбодриться. Я мог это сделать в городе. А я хочу с тобой. Для того и приехал. Давай, давай!

— Ладно, друг, давай.

— Вот так-то будет по-дружески. Будь здоров.

— Будь здоров, друг Костя.

Такое быстрое начало означало скорый конец.

Но Автономов, странное дело, не пьянел. Сочинитель уже ощутимо поплыл после третьей дозы, растренированный долгим воздержанием, а его дружище, напротив, вроде бы окреп духом и телом. Его изможденное лицо заметно посвежело. Глаза поголубели. Он расслабился, развалился в кресле и благодушно откровенничал. Например, так:

— Я соскучился по тебе, Анатоль, честное слово. Мне тебя будет очень недоставать, если ты вдруг пи с того ни с сего отдашь концы. Честно тебе говорю.

— Спасибо, Костя, — отвечал я. — Ты настоящий друг.

— Ешь, ешь! Налегай! А ты меня вспоминал хоть разок за это время, скажи честно?